Марк Кирдань
трава лесок трава лесок
1.
Когда Он спросил меня «Где ты?» я не смог ничего ответить, меня не было ни здесь там я исчез. Куда? Дописываю дневник. Дописываю дневник. Окно луна. Это очень странно. Я сам теперь всех и вся спрашиваю – мне не отвечают. Им нечего ответить, они даже…
Или это близорукость? Пятна в темноте как икра – и всё расползается. Слышу только голос папы и друг гитарист друг гитарист и голос папы, заперты на кухне, особенно доверительные беседы, исподлобья, «Что вы планируете дальше?» - П., «Надо отказаться от идеализма» - П., - «Я вообще только один раз… – прочитал какое-то руководство» - П., но это неправда. Постольку поскольку. Страшно выйти в коридор – пропаду. Мне кажется сегодня предметы стали чуть меньше, чем вчера, и комнаты меньше, вообще все пропорции чуть-чуть исказились. Голоса всё глуше и друг посмеивается какой-то старой шутке про боксёров. Немножко забываю про время. Мне кажется, вчера меня снова неожиданно… «Где ты?» - а я шатался болезненный мутный, это было вчера, я скрёбся под дверью художника и его дочери, потом обворовал их почтовый ящик, потом пошёл к футболисту и поругался с ним. Что я говорил футболисту: «Друг. Мы знакомы с тобой всю жизнь. Но скажи мне. Признайся. Ведь это шутка?», и он ничего не ответил, хотя понял, о чём я. Вообще сказать, я и не надеюсь. Пожалуй, лишь Сара всё знает и спрашивать её не нужно. Я надеюсь сбежать с ней отсюда. Городок наш сам как сон. Ну что это. Комбинаты и сараи и чёрномордый пёс собачка напоминает мне нет не смерть. Не смерть. В нём ужас сновидения что хуже смерти как вы её понимаете точнее не вы, в смысле вот они – до кого не допросишься. Собачку бесполезно спрашивать. Собачка дыра. Если огонь – окно. То всё наполненное подобным электричеством – дыра. Лейтенант буянил, я подслушивал у батарей, Сара плакала, Пал Палыч напился, всё это понятно, у них это и должно было произойти бесконечно сожалею. По всем законам времени Лейтенант ещё не успел бы и переехать к Саре, но ведь всё это представление для меня, для батарей его специально переместили, его ускорили. И Сара постарела. И Сара говорила мне – «Вы странный», и Сара говорила мне – «Всё-таки подождите, это неправда», и Сара говорила мне – «Не люблю я эти телепередачи», а потом она говорила, что боится старости и любит цветы, потом она вспоминала свою велосипедную юность и разные детские шалости с меловыми улитками мячиками-прыгунами пуговицами-лягушками в свёрнутом картоне и была холодна статична проста орех и её кожа ничего не означала. Я сначала думал, что это она так притворяется, либо прискорбно привыкла, у неё нет близорукости, она не болела, легко ведь забыться и принять себя такой как есть. Такая как есть. Барахло дымка. Такая как есть – я полюбил её не такой как есть, это было мгновенное опьянение реальностью, реальность всегда – «не такая как есть» - и реальности с тех пор не хватало катастро…
а я кто человек бессмысленный доходяга карачун, со мной даже не разговаривают достопочтенные я лежу стою хожу им я как призрак. летом и зимой даром что с лицом кожей руками ногами одетый во всё шерстяное и невзрачное. весной: мы со школьниками и студентами кости разминали на стадионе нас собрал местный спортсмен военный с секундомером мы мерялись мышцами в поту красные курили под трибунами у водопроводной скважины и тявкала собачка. нет никакого уважения хоть я и бежал не так уж и плохо и после табак не скосил а в спину смеялись ещё подставили подножку как это обыкновенно делается и тяжелые матрёны парикмахерши швейки хохотали они очень правда тяжёлые сидевшие на первых местах и наблюдавшие их солнце припекало и растекались блестящие противные гримы. потом через крапиву с соколовым к старой будке красильщика он ещё рассказывал про судомодельный спорт и авиамодельный спорт и про моторы он хочет стать автомобилистом и он слушает рок-музыку не то что эти самые. я всегда думаю о разных соколовых – кто они? откуда?
2.
автомобили вообще дело приятное у того же стадиона стоит дом карташова он тоже знатный автомобилист у него вся семья. потом все ребята возвращаясь кто куда проходят мимо и важно с ним здороваются а на меня он смотрит со смешком и щурится потому что он бравый человек и капоты все блестящие. и потом они идут танцевать и матрёны тоже идут танцевать на трибунах останутся липкие жвачки чёрные расплескавшиеся тени их коробки из-под ниток и разные осколки. моя нежизнедеятельность многих удручает и вправду деятельность важна берёшь коробку берёшь осколок поёшь что хочешь пинаешь мяч будь здоровым мужчиной. но я думаю о тебе моя сара и все мои мысли для тебя какие коробки я бы все коробки уничтожил хотя сегодня ещё вызывают в военкомат на медосмотр у ковалёва раненое сердце но он хочет в танк а колобок хочет притвориться сумасшедшим не знаю не знаю тут нужен талант да и зачем?
здесь важно не забыться – между прочим. Иногда после долгой жизни как встряхнёт смотришь по сторонам – а вокруг опять эти предметы с дурацкими пропорциями, непривычно. Встряхнёт и спросит – «Где ты?», что я Ему отвечу, я ничего не знаю, меня всё время водят за нос и уводят и уводят.
Дописывал дневник. Теперь всё в порядке. Провёл целую ночь и ещё одну ночь за своим (не своим) письменным столом. Куда теперь всё это девать. Читать противно. А куда ещё? Это даже не бутылка в море. Это… чёрт знает что такое. Я человек. Я поэт. И доказываю себе. Трава лесок трава лесок бреду бреду наискосок. Что я сказал? Неужели я существую? Ведь поэт – это способ. Один из немногих способов других не знаю – сказать себе – я существую. Понять и сотворить сотворить что-то немного более. Трава лесок трава лесок бреду бреду наискосок. Но ведь и я фантом клоун доходяга с этим леском с этим бредом лишь притворяюсь вожу за нос заслоняю кому-то дорогу своим пиликаньем треньканьем сбиваю с толку означаю – всего лишь означаю бессмыслицу – быть поэтом – глядя на меня иной нормальный хороший и пытаться не станет – поймёт – что и здесь сумасшедшие кривые сновидения, и здесь – ну, хотя бы эпиграмм не пишу этакий сказал я и снова заснул и близорукие пятна поплясав в уголке над шкафом у белых обойных пятен на мгновенья приутихли. Не для кого было плясать. Они собрались в углу тараканы и ждали.
И мне снились – сущая ерунда: деревня, прямая сплошная дорога, гремучий навоз, бреду, шатаясь, никак не пройтись ровно, мужики в солёных рубахах, тоже наискосок, ленты заборов, упадающие грыжи холмов и дворов, все мои ладони в крови, вытираю об штаны, иду к дождевым лопухам, но там страшно, иду к заборам, мажу кровью по кривому колючему дереву и в ослеплении просыпаюсь. Папа, боксёр, садовод и музыкант продолжают на кухне. Папа, у меня руки в крови. Ведь всё остаётся – и мужики в солёных рубахах. Любой сон заноза. Друг музыкант слился с кухонным пейзажем, теперь его точно нет, только сонная улыбка немного плывёт, и он бормочет мне – завтра поедем… завтра поедем… куда, милый друг? И папа бормочет – главное в жизни – постольку поскольку – я всегда тебе говорил, ты главное не бойся – чего не бойся? что главное? Я ничего не понимаю. Я и сам себе посторонний. Так мы сидим до утра – втроём, вчетвером, я и этого третьего не понимаю, почему он выдаёт меня за себя и говорит от моего имени непонятную чепуху, спит в моей постели, пишет мои дневники, пристаёт к моей девушке Саре, ляжет в мою могилу, какое право… но это его отец и его друг он имеет право сидеть в этой кухне он в этом городе родился доходяга он здесь наливался полезными элементами и лилась туда-сюда его кровь он обращение вращение природы он социальный элемент он и понятия не имеет, что есть я и что мне почему-то нужно с ним возиться. Папа целует его три раза в щёки, и он слегка морщится – просто так, здесь нет ничего неприятного, и он говорит о своих планах – пойдёт в автопарк сегодня-завтра… или… ещё говорит неплохо бы… «Только не жениться!» - кричит папа, кричавший вот это одно и то же тысячу раз. «Да я и не собирался», - отвечает доходяга, отвечавший вот это одно и то же тысячу раз. А потом они всё равно пропадут, а я их забуду.
3.
эти военные нас ребят через турникеты в коридор вправо влево так стой этак и тоже опять гоготки дело известное. маскарад маскарад клоуны в чёрных тогах противогазы учения плакаты с похлёбкой кто я? изучив правила ты должен именно вот так стоять в этой комнате а у них ребят из каждой поры трупная влага жизнедеятельность парник и жёлтые зубы почти впритык только иногда в этих курилках неизвестные призраки хлопают бухают вздыхают эх рассвело либо эх опять зима пошла надевай валенки эххэ кто они зачем мне с ними разговаривать с другой стороны не поговоришь не поедешь с рождения все эти обязанности и предписания вот колобок уже чего-то придумал дурачок действительно. ослиными криками психологическими монологами их всё равно не возьмёшь с другой стороны вот ему выписывают теперь должен годами где-то лежать лечиться тоже вариант. страстный человек в фуражке раздевает всех догола не то что бы страшно или как-то не так но по их-то правилам здесь что-то ненормальное призрак завивается глаза льняные записывает обмеривают потом рост кишка тонка плоскостопие извращенец тонким голоском шутит что-то про женщин но ведь здесь и женщины о нет они не понимают. такой крик гомон ух!
а сары нет дома думал вернуться так рассказать вот мол где нас возили как неприятно или хочу быть сапёром а сара уехала на велосипеде живописать остался отец ну что ж и отец здравствуйте. даром что соседи он тоже смотрит с вялой призрачной живостью и пренебрежением будто и раньше ничего обо мне не знал и не думал как же! всё тут заставлено вашими рамами досками картинами с полями и прудами висят эти полки с банками чернилами пал палыч худющий как почтальон рисует раскосую голую женщину карандашом вот она перед ним вяжет что-то и на меня смотрит так это тоже соседка здравствуйте честно никогда и не думал что у вас всё вот так это неожиданно. однако это она только выходит раскосая на деле же нет – выходит какая-то азиатка а сидит вполне себе ну совсем наша нисколько она полна а он её опустошает она красна он её желтит то ли символизм то ли что? пал палыч курить не дозволяет он и сам бы не прочь но боится пожаров усы классические с детства хотел дёргать он меня когда в художественной школе учил я нарисовал кинотеатр моя личная задумка огромный экран с пустотой а внизу несколько голов зрителей палыч наклонил усы и помрачнел как бы надо говорит расширить хоть зрительный зал сделать проекцию чтобы было интересно. сны должны быть интересными это первое правило мы все любим играть и заигрываться. и потом он пририсовывает девушке соседке усы тушью запечатлевает глаза он её превращает она растворяется невообразимая невообразимая рисовать он впрочем не умеет но ведь игра.
ах как без тебя сара тоскливо жизнь не жизнь а переливания немузыка дались тебе эти просторы да ведь и ты не художница а так по привычке лучше уедем далеко мне же теперь возвращаться домой и спать. дом тоже запутывается хотя чего бы две комнаты коридор но коридор тает это провал в коридоре есть шкаф с пробоинами пещерами и пёс на овечьей шкуре папа пьяный мама моет посуду бабушка телевизор что-то опять не так бабушка вспоминает какого-то другого меня отросток ответвление вариация тот был лучше тот был не таков тот не предатель папа про чемпионов бокса повторяет повторяет а ещё он просто повторяет о том что например из всех книг прочитал руководство садоводство и это ему достаточно. казалось бы понятно и хорошо. но руководство садоводство садоводство руководство повторяет он и чемпионы бокса такие с тяжёлыми кулаками запомни сынок руководство сады сады а маме не спится потому что я пришёл весь в пыли и песке как птичка. иногда я разглядываю эти старые фотографии где романтика открытые просторы грузовик лёгкий девичий фартук и косы папа в фуражке черноглаз румян и линии подбородков линии губ что-то они говорили казалось тогда что никогда б ему не замкнуться на руководствах ан нет. куда-то уходят люди куда-то уходят люди это он тоже иногда повторял говоря про своих друзей но я понимал эту фразу несколько иначе в страшном но непонятном ключе. пёс тявкает я сплю и сплю и храню свою любовь к тебе о сара даже выскреб на шкафу имя нашего ребёнка или впрочем об этом идти и речь не должна ведь ты высокомерна и старше на пять лет это большая преграда о какая же.
Может быть, здесь тупик и записей моих и меня и тебя. Мы пришли на кладбище нет постой мы пришли в лес здесь где похоронил собаку тогда давно. В общем-то, и не лес, и стройка неподалёку и один посёлок и овраги с мусором, чепуха какая-то, провода гудят, птицы стучат. Ты была в платке а ещё ты была в очках и длинное платье и туфли и тебе было холодно. И мы доверительно беседовали как никогда. Пять лет назад говорю ты только начинала и с шитьём и художеством и поступала в институт а я пять лет назад конструировал пластмассовый автомобиль. Легко ли? Можно ли сказать, чтобы кто-нибудь из нас был? И ты отвечала: Всегда такой смешной. Прибегал к нам. Рисовать учиться. А ещё книжку-раскраску принёс. Мол, посмотрите какой талант. Я смотрю на тебя и пытаюсь понять, в чём же дело, откуда это неистовство – мальчик, старик, конструктор, ледяной подъезд с матом на стенах и развороченным почтовым ящиком, девушка в зелёном колпаке, медленная девушка – и в ней нет ничего кроме лица, рук, ног, в ней будто нет ничего – и мальчик, старик, юноша, герой, шакал – как будто страдает – так ли оно? Что ему делать? Вот он склоняется над костром задумавшись романтически и мелькают адовы бездны и восхищенные города мелькают в абсолютной белизне в чёрном жару, а потом кидается на неё обычную девушку и пытается поцеловать – эта минутная страшная слабость – и отброшен. Сара влепила мне хорошенько и правильно сделала – всей ладонью, так что пальцами в глаза, а запястьем в подбородок, было больно. Но мы помирились. И мы шли шли и провода гудели гудели лес закончился начались дачки, а потом и те дни прошли, а мы всё шли шли и я пытался извиниться, а она смеялась, я пытался говорить с ней, а она исчезала, но я был уверен – это просто близорукость. Хоть иногда эта тёмная сторона влюблённость настигает стирает меня из меня и люди остаются просто люди дышащие с запахами с голосами и вокруг адов бездны восхищенные города но их не видно костёр потух мошка застревает в глазу, кусает веко. И потом, когда Пал Палыч рисовал пейзаж, закусывая знатным бутербродом, Сара катилась с холма протянув руки ноги, я катился вслед, или мы подходили к картине, или сидели на полотенцах, а коза жевала фиолетовые листы. Мне не верилось, будто и здесь мы подвергаемся какой-то условности, будто меня водят за нос, мне не верилось, Сара, я был сплошной и нормальный, и все наши разговоры казались мне логичными.
Потом я возвращался домой. Ты возвращалась домой. Мы прощались на лестничной площадке. Ты закрывала дверь. Я выключал и включал свет. Тявкала собачка. Какая-то пьяная соседка говорила другому мифическому соседу ты дурак, нет, ну ты дурак? как и каждый год каждый день, будто за всё это время окончательно не убедилась. И я поднимался и разворовывал ящик.
Дневники дневники. Умирал Денисов отец. Сосед сверху. Это открытие было постепенным. Всё начиналось с того, что Денисова мать прекратила со мной общаться – мы общались – я накуривал в подъезде облака и бычки скапливались у почтовых ящиков горами, потом она ловила меня, ругала, вручала совок и пакет и заставляла убираться. К этой закономерности я привык, она привыкла тоже – но теперь закономерности исчезали. Сколько ни кури, совка с пакетом не дождёшься, а Денис теперь серьёзен, держит семью. Теперь не скажешь наверняка, кем был тот человек, была ли в нём смерть как таковая, или случилась внезапно. Сколько не вспоминай, он всегда перед тобой стоит как умерший. В этом тоже своя загадка. А, может быть, и разгадка чего-то более. В какой-то момент всё вернулось на круги своя, Денис приходил конструировать вместе со мной эти домики автомобили играть в рыцарей, Денисов отец бледный и добрый спускался утром куда-то во двор и вечером поднимался, постукивая тросточкой, мой отец здоровался с ним и рассказывал ему про бокс, а он отвечал ему примерно тем же, рассказывая про воровство в мэрии. Но это ещё не всё, я вообще не замечаю, как оно всё возвращается – Сара даже не здоровается, и вообще кто ж я такой, чтоб со мной здороваться, она меня даже не знает, хоть я и прихожу к ним каждый день со своими раскрасками, Пал Палыч устало или нравоучительно хмурит брови и рисует соседку монголку, точнее соседку монголкой и проводит художественные занятия в доме детского творчества. Каждое лето я езжу на дачу вместе с бабушкой или в поля поля за картошкой, у неё есть собственное поле. Мы копаемся в земле или в листьях. Или мы ищем колорадов и их склизкие личинки, тоже имеющие, между прочим, свои формы, свои очертания, тоже… бабушка её загорелые мощные руки и плечи, она совсем не устала, я восхищён ей, не смотря на… потом, правда, новое событие уничтожает и этот сон, под крепко свитыми корнями и трескучей сыпью солнечной земли лежит мой гладкий детский скелет. Череп – я его и раньше видел через рентген, фиолетовая баночка, скромный предмет, иногда казавшийся столь драгоценным; интересно прикасаться и к рёбрам, нащупывать сухие струны механизма не испорченного лёгкой работой а потом поспешно сыпать песком чтобы бабушка не заметила мало ли мало ли мне казалось он был отважным героем этот костяной малый, хотя и недолго жил, он оправдал ожидания, он занимался боксом, он не кривил душой и поддерживал дружеские отношения со старыми приятелями, я с ним не знаком.
4.
девочки улитки мел кроссворд простые забавы все любят играть и загадывать загадки беседы слухи даже иной раз сплетни мои шерстяные одежды близится лето пора что-то заканчивать что-то начинать бабушка зовёт на дачу или в картофельное поле уже пахнет навозом лазаем на деревьях стройках спартачи с бренными шарфами толкутся у подъезда это мои одноклассники мы с ними тоже поговорим один из них влас он совсем пропал я как-то в одной драке случайно его стукнул тяжёлым металлическим предметом было это давно были мы дети я думал он умер и я убийца но всё произошло не по расписанию и высшее начальство хоть и неловко бездарно замяло это дело – труп просто растворился не то что бы раскололся на части и выросли одуванчики этого никто не заметил и влас потом гулял совершенно свободный с незапятнанной честью будто ничего не подозревая но сам весь конечно подозрительный. я требовал объяснений влас молчал спартачи молчали будто не понимали сводя всё к глупой незапоминающейся шутке они матерились в четырнадцать лет стали пить самогон и меня приглашали и я пошёл чего ж не пойти но и там ничего не случилось точнее расписание заработало всё как по маслу кусты огороды слякоть рвота бессмысленное глубокое небо зыбкий пруд имя твоё кричу кричу пустые линии улицы без фонарей просёлки просеки бредём теряя часы ботинки шапки волосы носы ночные конечно же хулиганы всё как у людей. а объяснить так никто ничего не объясняет я допытывался потом у всех у девушек с улитками в сенях с загадками на деревьях тех с кем разговаривал ночью у сиренной скамейки и смеялся у реки у пал палыча с кисточками в зубах у родителей с бабушкой у котов и собак терзал водную колонку она тоже что-то может знать кирпич ведро труха курица укроп. все делают вид, что не замечают. могли бы хотя б меня заткнуть что ли но делают вид будто я не начинал эти каверзные разговоры а так молчал себе. и потом продолжают каждый своё спартачей беспокоят матчи и какие-то переделки с врагами автомобилисты обсуждают девушек швей швея олеся надув губы говорит как она врезала парикмахеру наде на дискотеке у неё тугие джинсы. модель палыча говорит что она устала и хочет чесноку. папа говорит про то что он когда-то прочёл всего одну книгу и было это руководство садоводство и того ему оказалось достаточно совсем. денис женился на швее а потом бросил а она была красивая стройная и вообще зря он её бросил но вообще-то мне всё равно, ведь отвернёшься, зажмуришься и где они что они? я смотрю новости внимательно слежу как происходит эта посторонняя косвенная жизнь чтобы её уличить и надо же там действительные совпадения. раскрывают убийства. тяжёлые металлические предметы. пропажи людей. болельщики и детское пьянство. чемпионы боксёры. бес электричества шныряет по крошечным домашним тоннелям в поисках плоти собака кусается дым идёт на балконе сады девочки заперлись в старой трансформаторной будке и играют в дочки-матери чем бы оно не тешилось а потом один призрак выбил другому два зуба тоже было дело и мы на лодках плыли с художником и его дочерью я тогда ещё был совсем мал а она намеревалась в девятый класс почти взрослая мы плыли мимо островов и шнырял ветер это тоже показывали в новостях между делом вёсла гремели зелёная грязная вода плескалась под ногами и было немного холодно и даже боязно сара блестела мне то подбородком то локтём и говорила о поэзии поезии птички птички безмолвные коршуны что-то такое вера в бесконечное о я конечно поверил тебе сара художник хмыкал стучал веслом а потом его ботфорты все измазались в болотной жиже мы вышли к какому-то берегу и разбежались я искал тебя сара искал тебя мы брели я запыхался мы брели и искали красивые места самые счастливые моменты так сказать жизни земля вода загадочно блестели и выжидали упругие девушка стояла в спортивных лёгких штанах и майке и волосы были распущены и ещё она говорила что копит деньги на какую-то пластинку это кажется была ты просторная просторная палыч открывает мольберт раскосая женщина собирает одежды остров шелестит шелестит деревьями сейчас там нет никого наблюдателей.
Мне военная врачиха сказала: «Вид у тебя мстительный. Болезненный. Бледноват. Это малокровие». А ещё сказала: «Надо учиться. Надо работать». Что все говорят. И вздохнула. И складки её все вздохнули потом в отдельном кабинете поисчезали пронеслись ветерком врачиха была ветерок наваждение устав я замер на весах в ожидании отчётов мне скоро родину защищать мне дадут форму наблюдатели замолчали надо было ходить по разным врачам и искать справки было тоскливо потом ехать на край города сдавать справки выпрашивать разрешения потом нас повезли в суд судили погорельца и поджигателя обоим немалый срок я в качестве понятого и председателя ничего не смог сделать только покрякивал и уточек вспоминал тот остров там ещё чайки мы вышли я и судья и молодой солдат и школьник призывник смотреть на рассеянное шоссе череда островов фабрик швейная мастерская дискотека пёс визжал женщина алкоголичка глядела из деревянного окна ты что совсем дурак совсем дурак говорила она своему несносному любовнику судья роптал вздыхал и исчезал а солдат залез в водопровод чинить и верить проверять это не его профессия и у солдата было моё лицо что тоже не странно потом мне выдавали паспорт и проверяли зрение на всё это опять ушёл целый день а ты опять куда-то ездила я помню тот холм сара всегда там рисовала я там тоже рисовал когда учился в художественной школе перерисовывал в блокнот берёзы и подсчитывал расстояния от куполов до куполов это вдали весёлый хороший насмешливый даже грозяще весёлый почти настоящий храм почти и скверы и памятники православная гимназия и гимназисты и вёдра с водой и трава лодки станция железнодорожная художник на велосипеде и его коричневое пальто. а к чему и зачем собственно спросил я себя было мне лет девять десять я спросил и перестал и они остались нерисованные храм и купола и гимназия с белыми башенками а чего их рисовать вон дети с бадминтоном с ними даже играть нельзя декорация подойдёшь попросишься а они тебя не поймут исчезнут на них только издали только с холма невозмутимое спокойство сары она может просто сидеть и внимать этому миру тихо себе рисовать шептать под нос поезию.
А потом я заболел, и это даже обидно. Ничего не успеваешь только и делаешь что спешишь месяцы и годы а потом вдруг тебя косит природа натура обстоятельства чистый лист дыхание на стекле тебя будто и нет раньше думалось болезни приходят чтоб отрёкся человек на мгновенье от плоти к горнему духом вознёсся эдак и этак но оно не так подлые болезни ведь усугбляют иные подлые болезни совсем не поэтичны вот в чём соль и всё это некрасиво бабушка борется с колорадскими жуками на том краю света отец не верит в болезни веря в бокс он и сейчас полузаснувший и полупьяный читает мне нотацию что надо надо было было заниматься боксом крепнуть надо боксом крепнуть боксом голова тверда зубы зубы хоть и сотрясения спарта надо было было чихаю какой-то кровью как дурак и мама бегает по вертикалям подъездам соседи созывают комитеты все принимают участие даже футболисты во дворе траурно лузгают семечки в своём полукруге песочницы пустые собаки жмут хвосты и лишь дальняя незнакомка из соседних околотков заунывно и нагло воет ждёт когда отзовутся но они молчат. месяцы и годы говорю спешишь бродяга остолоп а оно всё к чёрту как говорится грудь у меня что ли или бедро или обычное простудное недомогание художник поднимается на наш этаж с дочерью я счастлив хоть и постыдно всё это художник вдохновенно утешает рисуя меня монголом очередным глупым наброском это посмертная маска шучу я но он не шутит я теперь совсем мертвенный монгол а сара жмёт мне руку я не могу дышать видеть слегка только вижу красные свечения вокруг её мерцающего тела жмёт руку а потом приносит какую-то мазь и втирает в плечи дочь моя говорит священник точнее художник дочь моя ты с этой рукой мазью его плечом отличная композиция ты сумасшедший дурак нашёл время говорю я ему но он не слышит почему-то опять-таки шкафы вылезают чудовища а потом все спят со мной остаётся сара и глядит на меня по-настоящему от этого захватывает дух если он существует она глядит на меня или мне только снится потом она уезжает на велосипеде старик засыпает в чёрном кресле и кресло тоже скрипит. сколько проболел может и полвека прошло я вышел старый исхудавший и сразу же потребовался куда-то водителем трамвая всё опять затряслось понеслось надо было рыбачить у реки на ручейников делать кому-то инструктаж помогать грузить баллоны участвовать при создании некоего общества и писать в газету донос и только мысль о тебе сохраняла во мне меня сохраняла давала возможность бабушка с сильным голосом марсельезу красные руки апплодисменты тошнота и лишь мысль тебе сама возможность маячок ты есть и ты столь женственна и долга и от тебя гул прянный гул в ушах да и вовсю повсюду сдался тебе велосипед ещё проходят эти дни сквозят мой череп не выдерживает сквозь череп это пропускной пункт рентген я стал учителем в православной гимназии учителем физкультуры и занимался осанкой разных детей и прочими их физическими особенностями это принимало свои формы директор говорил то-то и то-то и давал даже зарплаты дети тоже говорили и были родительские собрания где повзрослевшие мои одноклассники бородатые в шляпах каменели чуть отвлечёшься и продолжали галдеть когда обращаешь внимание берёшь зарплату идёшь в магазин а что покупать берёшь один предмет берёшь другой нюхаешь смотришь и только мысль о тебе мысль о тебе и деньги этот надёжный инструмент и говоришь себе ну всё теперь пора продавщица ты есть? продавщица перерыв птицы карниз магазин кренится это нормально и под решётками крошки рожицы синих прощелыг каждый чего-нибудь попросит скажет это нормально
5.
здесь нет – всё исчезает – несущественность – пространств времён событий лиц пропадающих и возникающих всё стирается посреди бездны и пустоты сияния и тёмного телесного предметного жара лишь один бесконечный вопрос (смятение незнание сон) и одна бесполезная страсть (смять сон целовать сон) – девушка и костёр – моё единственное девушка и костёр это даже была не пощёчина (пальцы в глаза запястье по подбородку) неплохой удар кстати кстати язык прикусил сволочь. я хотел проверить просто хотел проверить годы и годы и когда болел и когда как бы здоров и когда ребёнок розовый и учитель в белой шляпе в несуществующей гимназии на рождественской ёлке посреди умных загадочных учеников – ведь есть разные сны – одни, с которыми мы справляемся еле-еле и выдюживаем их сквозь смерть, до конца веря в невозвратимость избыточность той правды, которую нам всучат, другие – наброски, этюды, эпиграммы, шутки, анекдоты, хоть и случаются, впрочем, без того, на каждом шагу, - но более явны во всякую дурную ночь – в каждом таком наброске любые порывы этого склизкого колорада коричневой лапкой настигающего белые тёплые мякоти вязкое болото жизни разорваны бессмысленны заканчиваются едва лишь и создания тупого рыхлого воображения юного развратника растворяются ему назло, лишь только попробуй задеть как-нибудь не по сценарию, как-нибудь, как и сам не ожидал – я хотел проверить неосознанно нельзя сказать что... я себя не смог бы одобрить в таком случае? но!.. ведь мой несбывшийся поцелуй и твоя затрещина тоже, из, разряда, эпиграммы, штуки, анекдота, такое на каждом шагу, неужели ты – рыхлое воображение моё, меня, этого гимназиста, рассеянного, страшного, существа, скелет, которого. Ах! Не может быть! Не, бывать! Я поэт, я не какой-нибудь, гнус, гнидопитающийся! Трава, трава, лесок, лесок, бреду, бреду, наискосок!// Страна, страна, звенит, струна, ружьё, свобода, баланда!//: Уверен, что призраки исчезают, стоит только; и нам; умирают, а их кроткие жизни возникают внезапно, рассеянно собирая клочки логики и различных… историй, вплоть до сотворения мира, никто из них, даже великих, не существовал, тысячу раз призраки – полонили бездну от края до края, и тогда мир начинался, заново, дожидаясь следующей доверчивой жертвы, поэты, философы, аскеты и пророки – лишь отголоски, нам в память, нам в учение, но их жизни условность, а их творчество – наше странное воображение, лишь отголоски, призраки не умеют подражать, копировать, и: берут по памяти, что взбредёт, стоит отвернуться, притвориться мёртвым, потом проснёшься, они всё сверх на голову перевернут, будто так и было, даже книги напишут другие, даже год от сотворения, али от рождества, будет другое и имя тебе поспешно вручат тоже другое, по правилам, по наукам, по традициям, только что выученным, Сара, сбежим, сбежим по проводам, я идиот, по ступенькам лесенкам, да скажи ты им в конце концов, чтоб отстали, нельзя же вечно издеваться, я даже скажу этому своему несносному двойнику – и он тоже пропадёт, все его постыдные немощи больше не отвратят тебя, не погубят:
я смотрел телевизор читал книги изучал математику историю литературу чтобы казаться пёс сдох я хоронил пса это непросто с одной стороны с другой стороны был весенний день весенняя роща пёс сразу же затерялся в потоках земли где теперь это место тростиночки пометки заусенцы на деревьях пса будто и не было а в литературе и истории тоже приключались разные случаи параллельно но в них мало верилось герцен борется достоевский борется но поменьше но толстой борется сугубо и расстрел или какая-нибудь тюрьма или строительство с жертвами террор и газеты и сейчас такое бывает и пишут в газеты и мне тоже приходится писать потому что я тоже воюю уважаемый человек ненавижу например вот таких с этой суетой сует так легко затеряться позабыться ведь главное это любовь и тоскливо мне думать ты ждёшь и ждёшь там на первом этаже и котлы шумят и подвалы электрические внизу и картины и художник и робко здороваюсь я мы с тобой почти не знакомы нас связывает несколько воспоминаний сара всегда была прекрасна с ней у меня не было сомнений рядом с ней все подозрения исчезали тюбики палыча не казались ничтожными ничего не казалось ничтожным у меня не получалось спать в конце концов итак всё время сплю я даже обворовывал почтовые ящики кто же тебе пишет никто не писал лишь одна открытка от неизвестных угрюмцев и увязался по дороге в музыкальный магазин накопила мелочи гору чтобы купить одну древнюю пластинку мы шли и разговаривали просто и голос сары был она говорила даже о чём-то таком ну пластинка это же здорово. эта пластинка яростный брезгливый ко всяким чудовищам негр с выпученными глазами дребезжала на этом вашем последнем собрании свадьба кто бы мог подумать никогда в жизни не плакал и сейчас конечно же не плачу пришелец жених истукан лейтенант гордый и способный как я никогда не делал добродушно хлопал старика художника и вообще только и делал что всё и вся хлопал отхлопывал хлобыстал водку водичку были только свои ну и соседи немного людей тихая гавань кафе у реки пластмассовые стулья рюшки лесенки дождики вьюнки арочные украшения и пластинка с негром девушка сара с новым взглядом на жизнь немного уставшая и немного другая быль самогон спартачи с гармошками какие-то нежданные утопленники с той стороны реки стало быть милиция с детективом но это всё по ту сторону а у нас лишь веселье и папа боксёр мама сквозь слёзы говорит что не верит но это она должна была сказать тут ничего удивительного это в расписании записано и жених говорит я рад я всё и целует её ненастоящий настоящую это проникновение материи здесь что-то неправильное хочется выстрелить уничтожить но всем всё нормально хватит говорю я это неправильно дедушка пал палыч вы помните нашу лодку как мы плыли на остров неужели в вас нет ничего настоящего а что с вас взять или возьми ты милая любезная сара хватит уже притворяться пойдём пойдём отсюда поскорее они будут играть свадьбу они будут играть похороны но могут и без тебя им на самом деле и нет до тебя никакого дела пускай ты невеста а этот жених есть жених но она меня не слушает и он её целует снова и они выдирают шампанское и это очень странно я хожу по столам смотрю на гостей гостям в глаза они едят жирное мясо точно такое же из него состою и я блестит на солнце из него состою и я они держат прямо осанки здесь и гимназисты и проезжает трактор с сеном и визжит мохнатая собачка что бы я ни делал что бы я ни делал.
Ночь луна. Опять что-то с пропорциями. Я оглядываюсь, не узнаю комнаты, где родился, вырос, возмужал и умер. Здесь всё по-старому, но всё же как-то иначе. Ковёр зачем-то свернули, положили под комод. Мой стол завален неотправленными и неполученными письмами, хотя я ни в адресатах, ни в получателях не числюсь, что можно сказать наверняка.
Я брожу по коридорам и не узнаю их. Здесь легко заблудиться, хотя коридор один, он соединяет несколько комнат, на том и заканчивается. На кухне сидит папа, насупившийся и пьяный, за окном летают птички птички. Кипит чайник, ну что ж. «Знаешь», - говорит мне папа, - «Всё это хорошо, мне нравится твой характер, что из тебя получилось… но всё же ты уж удружи, обожди как-нибудь с женитьбой». «Да как же», - говорю, - «О какой женитьбе речь? Я о ней и не заикался», «Знаю», - вздыхает папа, - «Но ты можешь совершить ошибку. По молодости. Я и сам был молод. Знаю, как оно. Я тебя предупреждаю», «Хорошо», - соглашаюсь я, мне не хочется спорить. «А я всё-таки был неплохим боксёром в своё время. Знаешь ли ты?», «Знаю». На этом наш разговор заканчивается навсегда. Я собираюсь уходить - беру свою котомку и ухожу. Меня никто не останавливает. В подъезде я слышу гул. Какая-то дурная женщина обругивает глупого любовника. Я спускаюсь к Саре, звоню, но никто не открывает, ну что ж. На улице колышатся деревья и бродят взад-вперёд собаки. На тракторном колесе сидит человек в фартуке. Мне он неинтересен, но он долго зовёт меня, чтобы спросить, что я думаю по поводу собак, деревьев и ночи вообще, как она есть. Во втором дворе, как всегда собираются вечерние девушки, швея Олеся, модная Маша и коротышка, не похожая на человека, с прутиком в зубах. В домах загораются окна, начинаются теле-передачи, я замечаю, что небо исчезло, и пара домов тоже, и вообще всё понемногу сужается, потому что ничего не помню, либо близорукость. Трудно идти по любимому горчичному переулку. Здесь есть несколько и вовсе незапомнившихся поворотов – с кустами крыжовниками, они весьма разнообразны, со свалкой, она ведь тоже, с двумя избами, одна из которых сгорела. В одну сторону река, в другую – железнодорожный вокзал. Иду, конечно, к реке. Странное дело, все эти рыбачьи посёлки и ночная тишина. В общем-то, и нет никакой ночи и посёлков тоже, но люди выходят, пожимая плечами, ветерки обдувают их странные лица, они садятся на трубы, либо на скамейки, либо курят, там на качелях качается старушка, странное дело, ведь неба нет и явно слышится какая-то посторонняя музыка, можно было хоть насторожиться, и дома один за другим превращаются – а они, эти чудаки, якобы деревенщина, продолжают качаться, курить, играть и смеяться. На перекрёстке даже один крепыш вызвал меня на дуэль, но потом забылся, я не отказывался, он забылся, остановился у водной колонки, замелькал, и тоже пропал. Из травы вылез ёжик, он бежал прочь от кого-то. Я зашёл в магазин купить чего-нибудь. Мало ли. Просто так. Но на полках там ничего не было. Уже ближе к устью заметил одну усадьбу, там на будке верхом стоял пёс и рыдал, во всех окнах горел свет, в грязи блестели цепи и рванный целлофан грядок, во дворе стояло два гаража и зелёный длинный автомобиль. Во двор по очереди выходили люди, плясали и пели, весьма правдоподобно. Но небо, то, что должно было быть небом, в этот момент сгущалось над ними зловещей ладонью, собираясь сжать – и стереть – точно уж навсегда, в этом не было никакого сомнения – а они, ничего не замечая, продолжали петь. И посторонняя музыка гудела вовсе им не в такт, но не сбивала их положительное настроение. Уже трещала крыша и рыдающий пёс впадал в определённую истерику, а один охотник со стаей борзых, заметив меня, крикнул: «Чего стоишь, удалец? Хочешь рыбы? А не получишь!», я заметил, что на земле, по которой ловко стучали сапоги и туфли танцующих, дёргались и кривились маленькие синие уклейки. Дорога, по которой я шёл всё это время, позади меня превратилась в узкий, смеркающийся коридор, в конце которого не было ни людей, ни домов, ни земли. Я был уверен, что если продолжу свой путь, то и этот весёлый двор с рыбами псом охотником грядками пропадёт, но я не мог никого спасти. Я попытался сказать им об этом, но мне лишь дали листовку с изображением нашего продавшегося мэра – что нисколько меня не взволновало, мэрия, бывшая совсем в другой стороне – и совсем мне не запомнившаяся – уж точно стёрлась навсегда и в нигде.
У реки продолжалась свадьба, на которую и меня приглашали, на которой и я бывал сегодня, вчера. У реки тверда трава, колышется тарзанка, на помостах пьяные рудокопы, у камней орава детей, один в очках, стены, цыганские дома, развалины, стены маленькие колонны, мост с крутым железным боком, свадьба свадьба трубы вылезают это насекомое сквозь плоть завода туда туда свадьба. Вы едете и цветы гудки трамваи и гимн мгновенному земному счастью весь сброд останавливается у реки и вдруг идут меня утешать казалось бы нарушение правил сразу ведь подозрения усаживает за важный стул лейтенант вдоль длинного стола бородачи и водка ты невеста раздобревшая скупая целуешь палыча в усы рисует монгольскую женщину. ну посмотри посмотри говорю я они же ничего не понимают сейчас мы все исчезнем зима уже близко нет не зима я имею в виду всё пропадает тебя обманули они конечно же всё знают они всё подстроили скажи им напрямую так они замнутся замолчат это у них по правилам они всё переведут в шутку. что правда то правда сказал пожарник залезший на дерево вот видишь он ловил червяков но сара не понимает о чём я казалось бы всё ведь понятно но глядеть в эту бедную женщину на ней череп скафандр множество здешних глин и одежда о разорви это всё давай убежим пожалуйста нет, дорогой, выпей компот, дорогой сосед, говорит сара у сырых брёвен её оголённые ноги костёр догорает на лодках свадебные гости на плотах и длинные птицы и автомобили. выпей компот пойдём купим пластнику а помнишь мой велосипед и она превращается превращается и вот я не вижу сары и жених с твёрдым лицом её видит а я близорук они приглашают меня она превращается они уходят вдоль аллей праздновать свою победу призраки это их дела их совершения река исчезает как разве и ты о милая сара?
Ведь можно было проверить, схватить, целовать, трясти, они, даже этот мнимый жених, не посмели бы и шелохнуться, ведь если им не подчиняться, кто они, что они? В другой бы раз и в тюрьму угодить, но что их тюрьмы? Если сидя в тюрьме рассмеёшься – и стены пропадут, этот в тысячный раз проверено. И что же? Схватил, тряс, целовал – и она замолчала, нет, я заметил, что… это был карлик, противный карлик с каменной гримасой, он болтался в моих руках и говорил её голосом: «Что ты? Всё уже решено. Веди себя вежливо, очень тебя прошу», но заметив своё превращение – мало сказать, сконфузился, просто замер – и те, неправдоподобные, замерли. Самая страшная потеря, осознать, что и… ну, как, кому же я это пишу, кому же я это пишу, если всё происходит происходило будет происходит внутри этой могилы. Что и говорить. Я пришёл к собственной могиле, без труда разворотил её руками в несколько минут, вынул лёгкий гроб и разорвал картонную крышку. Там сидел ещё один карлик, весьма, кстати, похожий, я не удивился, он начал читать мне стихи, но слушать эту чепуху уже не было сил, и я оставил его наедине с собственным адом. Куда идти дальше, не знаю. Если бы ты, Сара, разбудила меня. Ну, прямо сейчас. Лёгким прикосновением. Спокойным взглядом. Но как я теперь поверю, что ты не одна из них. Надо придумать. Снова надо придумывать.