Сергей Ивкин
подвешенность на тонком волоске
~ ~ ~
Горькое ядрышко сентября.
Августа мякоть.
Я призываю весь дождь на себя.
Чтобы заплакать.
Если по кодексу недопустим
выброс желёзный,
я буду вынужден, небо, прости,
жить не серьёзно.
Рубище пастыря, гонор шута,
ярость озимых —
из паутины со дна решета
в невыносимость.
~ ~ ~
Нашинковали нашу жизнь. Достался
угрюмый дом на горке, баня, грядки,
вода из-под земли, звенящий кедр
и куст шиповника у самого крыльца.
Под кедром стол, мы завтракали кучно,
несли, как в сказке, многие тарелки,
половником напитки разливали
на фоне мирового трындеца.
Отчаянье холодные ладони
к лицу тогда ещё не протянуло,
я полон был идей, как заработать,
и ничего, конечно, не обрёл.
Сплошные обещания, надежды,
до снега продержались и вернулись
в нелепый город, в гулкие трамваи,
в счастливый комфортабельный шеол.
Мне страшно здесь. Я улыбаюсь куце,
я говорю ответственные вещи,
я понимаю, что живу не верно,
не научаясь по иначе вскачь.
Молюсь Тому, кто нас оберегает.
Не полагая никуда вернуться,
возделываю сердце, жду рассвета,
пишу икону, сдерживаю плач.
~ ~ ~
Мне казалось: способен на шаг.
Но сегодня дотумкал: я — шар,
словно гелием, полон большой
мандельштамовской нищетой.
Весь в картофельных свечках опят,
командир мой в гондоле остыл.
Облака громче сосен скрипят.
Надо поверху бросить настил.
Потащили под локти ветра.
Нужен клапан, чтоб выпустить газ.
Обещали: там будет дыра —
что угодно спрессует в алмаз.
~ ~ ~
Ветер колотит оконной рамой
комнату за стеной.
Чаще всего называют Мамой
ту, что придёт за мной.
Так утешительно и не страшно,
что под её стопой
пламя — тряпичное, снег — бумажный,
сам — не такой тупой.
~ ~ ~
Детство в азарте идёт по зелёной миле.
Странные птицы, поющие «Текели-ли»,
низко летят, прикрываешь рукой затылок.
Солнце легло в торосы и в них застыло.
Всякий кулик поминает свои Кулички.
Где Апокалипсис прочно вошёл в привычку,
нет метафизики — сами чернее Вия.
В космос уходит библейская Ниневия.
Самое время уста зашивать хулящим:
те, кому страшно в нынешнем настоящем,
не причастятся следующей печали.
Нам ещё столько жуткого обещали!
~ ~ ~
Здравствуйте, дети. «Бездна голодных глаз» —
это красивая формула: васисдас
между Тем светом и этим широк (увы),
но не настолько, чтоб пропускать живых.
Душу — пожалуйста, но потроха в мешке —
там не пролезет самый бедовый шкет.
Так что все ваши подвиги были зря.
С вас хватит синей книги и Букваря.
Я понимаю, досадно, служа стране,
выяснить, что никакого секрета нет.
Тайное явлено было давным-давно,
каждое море своё распахнуло дно,
весь огород последующий возник
из переписанных набело старых книг.
Ради красивой формулы (о! о! О!!!)
истины истончаются. Что с того?
Так что валите, дети, пока я сыт.
Тот волосок, на котором любой висит,
мне рассекать без умыслу — множить грязь,
вами воспетую «Бездной голодных глаз».
Жертва находит отклик, но не у тех.
Прочь, недоумки, в болото земных утех.
Спите спокойно, пока не взошла заря.
С вас хватит синей книги и Букваря.
~ ~ ~
Допустим, есть рельеф, и мягкая стена
сдвигается, показывая рядом
ступени вниз и колоннаду вверх.
Как отличить, чего тебе не надо?
Всё, что ни сделай, вызывает смех.
Нет будущего? Есть густой туман,
в котором, если руки простирал,
не видно пальцев, холодок за ворот.
Вернувшийся в Итаку ветеран
не обнаружил им любимый город.
Вокруг пасутся мирные стада,
руины живописные, селенья
смеющихся на новом языке.
Как объяснить сержанту в отделенье
Подвешенность на тонком волоске?