Борис Херсонский
СТОРОЖЕВАЯ ВЫШКА
Сторожевая вышка
***
Господи, это тебя выводили на лужайку где-то
в часе ходьбы от лагеря. Тебе давали лопату
и говорили – копай. Таежное лето
цвело вокруг. Ты приглядывался к автомату
в руках конвойного. Смерть приходит без стука.
Ты, конечно боялся, но, как положено, вида
не подавал. Тебе говорили: «Сука,
буду стрелять тебя так же долго, как ты копаешь, гнида!
Понял? Начиная с ноги и выше, понял?»
Как не понять! Ты не вчера родился.
Сжал черенок лопаты, поднял
и вломил ему в череп. И конвойный свалился.
Тебя не поймали. Или искать не стали.
Укрылся в таежном скиту, где спасались старообрядцы.
Все равно ты умер раньше, чем умер Сталин.
Гораздо раньше. Потом воскрес. Вот и вся история вкратце.
***
Огромный начальственный кабинет.
Одних телефонов – штук шесть.
Если задуматься – выхода нет,
но если решиться – есть.
Потому что вот уже несколько лет
в сейфе лежит пистолет.
Висят портьеры, как руки по швам.
Получается, дело – швах.
Свет погасили на этаже,
лишь в кабинете – свет.
Офицер спрашивает: «Уже?»
Отвечает охранник : «Нет!
Все сидит, электричество жжёт.
Хрен знает, чего он ждет».
Офицер говорит: «Хороший вопрос.
А нет ли у нас папирос?»
Два огонька, табачный дымок,
Заперт сейф на замок.
Портрет вождя, гори он огнем,
Да шум дождя за окном.
***
Береженого Бог бережет,
Погруженного в мысли конвой стережет,
Вот, в тулупе торчит как грибок,
Мерзнет на вышке сторожевой,
А сверху глядит на него Живой
Бог, милосердный Бог.
Прожектор обшаривает снега,
Прожектор знает в лицо врага,
Пес чует его за версту.
А потому не уйти врагу
Ни по глубокому снегу в тайгу,
Ни в глубокой тьме – ко Христу.
Но чья-то душа на мгновенье сверкнёт
В луче прожектора, что самолёт,
И вздрогнет сержант, и поймет,
Что сам он умер, и тот беглец
Отошел, отмаялся наконец,
И сияет мученический венец
На челе Истории, а потому
Можно было б забыть о враге,
Вот только овчарка жмется к ноге,
И скулит, и рычит во тьму.
***
Разве ты не помнишь? Это он стоял в стороне!
Да, и хлебал стоя, из миски, озираясь по сторонам.
Не скажу наверняка, но сдается мне,
он съедал часть того, что полагалось нам.
Вечерами его уводили. Говорят он сидел за столом
с завкультчастью, с которым был когда-то знаком.
А на общих работах так еле ворочал кайлом.
Да и тачку катить - это тебе не молоть языком.
А потом нас выгружали из баржи на дощатый причал,
и он по пути завелся с конвойным одним.
Потом его рвали собаки. А он, как ребенок кричал.
Смеялся конвой. И мы тоже смеялись над ним.
***
Ты учила нас – мы в кольце врагов,
попади во врага с десяти шагов
из мелкашки, под яблочко, под обрез,
в молоко, вот и весь ликбез.
Я умел стрелять, прижимал к плечу
приклад, я попал, я еще хочу,
пять копеек выстрел, мишень вдали,
сам себе командуешь: «Пли!»
Мы построим когда-нибудь лучший мир,
там будет в подвале подземный тир.
пять пулек в спичечный коробок,
там, вдали - враги, целься, стреляй,
пусть плачут, кричат, все равно – валяй!
Ночь темна и подвал глубок.