Александр Аносов
Укус Басё
***
Мне никогда не бывает грустно.
Так мог бы называться голливудский фильм,
Но не советский.
Так можно назвать кафе-мороженое,
Журнал сканвордов или роман Генассии.
Но не мою жизнь, потому что
Грустно мне бывает.
Мое бессмертие
Если умирать, то точно не так.
Пока в студии пишется песня,
Пока в пирожковой пекут пироги,
Я ещё тут побуду, попою, поем, попишу.
А что я ещё могу?
Не знаю таблиц умножения и Менделеева,
станций метро.
Вот спроси меня приезжий:
"Как пройти на Красную площадь?"
В ответ я спою ему песню,
Которую сейчас готовят в студии,
Пока где-то выпекаются пироги.
***
Дождь в Нойкольне, а в Свиблово ясно.
Точнее со Свиблово все ясно: здесь живу я.
Небо в этом районе чистое, но немного печальное,
как глаза двоечника после новой "двойки".
У нас небо, а у них Himmel.
Созвучно с Гималаями, видимо, горы эти достают до небес.
В Свиблово тоже скоро пойдут дожди -
никто не обещал бабьего лета.
Хотя девушки и бабы вовсю гуляют в белых,
совсем ещё летних юбках.
Как будто никогда не похолодает.
***
Эта осень в Москве такая же,
Как в Оренбурге в середине 90-х,
Когда я пошел в первый класс.
Город пахнет опавшей листвой
И вроде бы падалицей.
Между этими картинками -
Четверть века, но обе осени золотые.
Золотом детства и золотом молодости.
И пока не вмешивается серебро,
Дышу.
***
Все операции на теле -
Метки на дверном косяке,
Нанесенные хирургическим скальпелем.
Все операции на теле -
Флажочки на глобусе:
Я смотрю на Лиссабон,
Мечтаю окунуться в воды Тежу.
А в палате не до конца бело -
Сколы, царапины, зазубрины.
Как и человек, доживающий до -дцати.
Метка, флажочек, скол - биография.
***
Последние дни, когда Тониночка болел, я ему всё время говорила:
«Тонино, я тебя любила всю свою жизнь, даже тогда, когда я тебя не знала».
Он повернулся ко мне и сказал: «А я тебя и теперь люблю».
И я закричала: «И я, и я!»
А потом он снова повернулся и сказал: «И потом тоже». (Лора Гуэрра).
Я хочу выучить шорский,
Чтоб говорить на нем только с тобой.
Ты тоже со временем его выучишь,
А все вокруг будут думать, что мы сошли с ума.
Иначе на черта нам шорский?
А вот! Наш собственный язык,
Никому неизвестный,
Кроме какого-нибудь безумного профессора,
и то одного на всю Москву.
"Мен саға кӧленчам" - ты будешь шептать мне наяву
и в часто повторяющемся сне.
А я буду отвечать: "Я тоже, я тоже".
По-русски. Потому что шорский я никогда не выучу.
***
В бархатной бабкиной кофточке
Холодно быть не может.
Капли дождя на бархате
Рисуют почти хамдамовских дам.
Линии их смелы.
Как и я, потому что не вижу
Ничего зазорного в том, что
Ношу на себе холст
Небесного художника.
***
Темно и ветрено в Москве,
Пластмассовое дерево склонилось
И задевает кроной плитку,
По которой ещё вчера ездили самокаты,
Теперь здесь никого.
Лишь одинокое моноколесо
Иногда пролетает перекати-полем
По нашей улице вечнопластмассовых деревьев.
***
Ворона топчет мокрую листву,
Почти не сходя с места.
Так и я: читаю чужую повесть
И не пишу своей.
Только уплотняю листья под ногами
Или выделываю ковер из листков
Своих ненаписанных рассказов и стихов,
которым лежать теперь под снегом до тепла.
Ворона кричит что-то по-вороньи,
соглашается.
Конспект конференции "Наука на полях"
***
Учёный сказал, что на месте пожаров
Хорошо растет иван-чай и малина -
Сделал открытие.
А на месте пылавшего сердца остается полость.
Но явление это до конца не изучено.
***
Выступал космонавт, выходивший в открытый космос.
Оттуда он снимал Камчатку и Пелопонесские острова.
- Смотрите! Смотрите! Как красиво! - кричит оп публике.
Я зачем-то вспоминаю Терешкову, которая не площадь, не улица,
А живая женщина с тяжелым взглядом.
Скучает ли она по космосу?
***
Другой учёный сообщил
О шрамах на стволах деревьев.
- Это отметки пожарищ, - сказал он.
А я думаю о своих шрамах.
Что ими отмечено?
Какие стихийные бедствия?
Современные операционные
Напоминают космические корабли.
Швы рассасываются сами,
А лазер не оставляет следов.
Где мои отметки?
Невидимый пианист исполняет
"Я такое дерево" Таривердиева.
Обо мне.