Виктор Качалин
НАЧАЛО ЛЕТА
СЛЕПОЙ
Плеск по лицу. Нетрудно угадать,
Что он слепой, к тому же обожжённый
Азотной кислотой. Его улыбка
Из чёрствой превращается в блажную,
Когда внутри он сам заговорит.
Он не ломался: «Морриссон? Ну что же!
Я стар, чтоб придираться к мелочам».
И Soft Parade запихивает в сумку.
(Обнять его, отбросив любопытство,
И не чураться жалких перемен
В его лице – я счёл бы за блаженство.)
Поправил шарф. И шляпу на повязку
Надвинул, а повязку – на очки,
И растворился, мягко подчеркнув,
Что я напрасно в жизнь его вмещаюсь,
Мне не помогут диск и темнота.
ВОСКРЕСЕНКА
Пою о том, что голос твой безгневен,
Что подоконник, превращённый в сад,
Хранит неутолимые растенья –
Агаву, плющ, азалию, нарциссы,
И с краешка – лиловую звезду
(Её зовём по-детски, без латыни).
А дальше наступает настоящий,
Громадный сад. Деревья упреждают:
«Мы зелень подарили, да и только».
И безраздельно в ворохе ночном
Купаются. Во благо нашим чувствам
От влажных глаз не отнимают листья,
Иначе – голый взгляд и нагота
Беспечности: «Пускай тепло разлито –
Мы не отмоем смуглых наших тел».
Незримая забота. Ну и ладно,
А мы стремимся к зарослям знакомым,
Где голос твой растерян, подоконник
На время обернулся райской гущей,
И ночи, проведённые в покое,
Не предвещают ровно ничего.
ЦВЕТЫ
Цветы гостили часто в поднебесье,
У нас же находили предпоследний,
Недолговечный, кратенький приют.
(Расцвет вниманья к срезанным без цели).
А запах не ценился бы совсем,
Когда бы краски не благоухали,
Происходя с законченных картин,
Безмолвных, беззащитных перед знобким
Букетом ландышей, сменяющим сирень
На небесах. Я снова поражаюсь
И снова невозможно отрицать:
Мы только стон иль выставочный зал
Для огоньков, что созданы из влаги
И сердце отнимают у дождя.
ТОПОЛЯ
Раз пух летит, нам незачем лететь,
Дрожать над зацелованною тенью
И горевать. Простим же тополям,
До слёз прекрасным. Нам не по нутру
Сухие тучи, что горят без боли,
Довольно только спичку поднести,
И запылает целый переулок,
Как пуховик. И тотчас перестанет,
Не причиняя жгучего вреда.
Подслеповаты взрослые, а детям
Шальная радость. Хлопья тополей
Опровергают тех, кто выдаёт
Холодный май за августовский холод
И любит резать имя на каштане,
И оставаться с прошлым безобразьем
Наедине.
ЗАМОК-СВЕЧА
Я не похож на льющуюся жизнь
Ни сном, ни очертанием, ни плотью.
Бывает, поселяется внутри
Язык огня. Меня считает домом
И может разгораться наяву,
Довольствуясь укрытьем. Если б знал он
Про мягкотелость треугольных стен
Со вплавленными веточками тмина,
Тысячелистника… (Так мастер захотел.)
И, наконец, привычное тепло
Подтапливает башни восковые.
Тогда я изливаюсь. И бегу
Потопом по расплёсканной бумаге.
Она изображает океан.
Москва-Киев, июнь 1990