Ангелина Ершова
альбом
статистически большая часть возгораний выпадает на последнюю фазу захода Веспера
~введение в новый завет~
— Сегодня мне было видение, неоконченное, но
Стянутое раскалённой плёнкой смолы
(Или так оно отражалось в моих глазах?)
Дух был прикован к крови пресным потоком снов,
Лунный свет проливался в вену седым остриём иглы,
И в мягком свечении ночи растворялся ласковый прах...
Это видение длилось недолго, но углы губ успело скривить,
И дрожала моя рука над взвившимся в спальне огнём,
И камин не сдержал его поцелуев моей простыне.
И где-то мартовский Веспер перестал над землёй кровить
(Или только пожар? — Третий час скоро веки сомкнёт),
Пламя, как женщина, обратит моё тело в снег.
— Миг — уничтожена память и обрублен последний вздох,
Так скомкать дыхание может лишь завершение ночи
И струйка опиума в мягком, как морок, листе,
Касания след — виждь — вовек не сойдёт,
Дистанция до рубежа различимо короче, —
Можешь узреть?.. Но лёгкие уже на кресте.
А теперь очнись. Очнись — в четвёртом окончена мука.
Проведи по локтю мокрой от боли рукой.
Разгони по комнате пепел, содрогаясь вверх — на подушке — и вниз.
Твоя способность мыслить сочится сквозь слабые руки,
На лбу испарина — серым — как будто увядший левкой
Заметен
ядовитый стебель, ползущий на синие плечи
И твоё мутное отражение в зеркале шепчет:
— Ну бог с тобой. Паки не время.
Жаль, очень жаль. Очнись.
смех за гобеленом
кстати
с глазами варвара
и эллинским безверием —
таким быть должен
истинный поэт
ну или идиот
сегодня я спустилась —
навылет
через рёбра
каждый лестничный пролёт
как
с
этим
жить?
скажи
это
возможно?
я буду спать
с романом Сартра —
в чуть-чуть обтрёпанной обложке
чтоб не так больно
было утыкаться
во сне
губами
ночью
в переплёт
шучу
я ненавижу
этого бездарного мечтателя
он как улитка в книжке
или закат на крыше,
испорченный спасателем
в чем смысл восьмой проклятой жизни,
если в девятой снова крикнут: Брысь?
пусть из меня богиня сквозняков и вилок
в блуждающих глазах
но вся моя огромная
наполненная смыслом жизнь —
лишь отраженье чьей-нибудь второй бутылки
в сбивающих оплошный воздух
поездах
*
каждую мысль о тебе
закопаю далеко-далеко
и вернусь в зацветающий Эдинбург
постою на могиле Юма
он научит меня не верить никому
и главное — ни в кого
находить красоту не в тебе
а в вереске, чайках и дюнах
отдаться наконец довлеющему листу
и написать, как во мне изнывает полмира
не ты
слушать музыканта на Кузнецком Мосту,
не рыдая над дешёвой переделкой Земфиры
сделать абстрактный рисунок,
не набросав тебя ненароком
и видеть, как его солнце хватает, слепя
я забыла, как это —
смотреть на дорогу
в небо
в аквариум
и мечтать о чём-то, кроме тебя
*
но всё до тех пор, пока решимость
не дотлеет в неостывающей боли —
чтобы я вновь приползла туда, где ждала,
что сигнальная вспышка поезда
сотрёт мою память
или глаза
человек ни в чем никогда не волен
и менее всего — в неутолимой горести
порыва
обнять
но все же я клянусь,
что одолею это
*
лишь выглянет из моря полумесяц,
я выброшу аквариум
и перестану пялиться на небо
не посмотрю на горизонт
бесцельно ожидая вести
я не посмею рисовать
мой разум не дарует ни одной строки
я брошу просыпаться каждый раз,
касаясь призрачной твоей руки
и вместо перебранных слов твоих
по сотне в день
в сознаньи стихнут легкие шаги
пенка Delot
страстный монолог читать исключительно в третьем часу в Маяке разбив предварительно бокал шампанского
признать эту слабость
пагубно
но мне,
второсортного слога монаху
мне,
изгою всякого знака
патетики
герменевтики
критики
мне-то простительно?
отыскивать тайные склонности
я вовсе не приверженец
я слышала от одного поэта,
что хорошо бы
быть ветром
и раскачивать повешенных
столь дерзновенна не бываю
и притязанья не имею
поэтому я предпочла бы
обломком корабля
случайно лечь на берег
и пролежать там праздной палкой
и сгнить за двести лет
и пусть потом меня
найдёт какой-нибудь мудрец,
и мной напишет на песке
про знание,
что палки-то в действительности нет
и раз вы видите:
намеренья мои печальны
и напрочь лишены
каких-либо амбиций
(ну разве что прикинуться
ручною чайкой
какая прилетала
к давившемуся кровью
Китсу)
так можно отпустить меня
не то утихнут все ночные штормы —
и как обломком с побережья стать?
для этого, увы, нужна мечта и устремленность
обломок — это, между прочим, статус
а не какая-нибудь грязь
поэтому меня заждался мой корабль
и в миг, когда я от кормы
навеки отвалюсь,
я передам привет, я обещаю,
и мудрецу о вас скажу,
клянусь.
не-врастения
я не писатель, я придуриваюсь
списанная за ненадобностью
я остаюсь жилкой в голубином крыле
изодранной надписью
«Не прислоняться»
в закатном огне
маленьким свинченным
проволочным цветком в щèли
я близкий каждой из твоих личностей
тюремный священник
твоя рука галапагосского мрамора
способна прожечь листы
нет ничего прекраснее
я мало лукавила
и много видела красоты
поэтому можно верить,
как ветер к дождю — с юга
я ласковый шизофреник,
потерявший сочиненного друга
мерзкое деревце,
прорастающее через сток
гениальная ересь,
которую пишут в стол
видно, кроваво бессилье
и грошовый выдался май
я хотела спасти от могилы
не позволить сойти с ума
правда ли, кварцевым страхом
не покроешься? — спросят вкрадчиво
нет
меренговый свет на щеках
и мне правда достаточно
лучше сверкнуть на твоей оправе
чем целый закат Бродвея
я ветер на перевале
не-писатель
не-поэт
не-врастеник
Корсика
Я услышала это где-то на Корсике,
стоя с охапкой тамариска в руках,
обожженных солнцем
Весь берег был в спелых персиках,
И море в дрейфующих рыбаках
терялось за спинами горцев,
Пришедших давить виноград
Или же нет? —
Я слышала это на Родосе,
У терракотового забора
встретив бродячего музыканта
Его соленые волосы —
целая полночь Эгейского моря
В седеющих завитках
В конце концов, это могло быть
даже в Ретимно,
белом и непролазном
где я полночи ждала автобуса
где угощали прокисшим вином
И продавали книги про коммунизм
около лайнера
С тремя палубами и джазом
***
Но имеет ли смысл помнить о том, где? —
Неоспоримо важнее, кто.
В этом трагедия человека
груз четырех стен
огонь последних листов
(Все-таки это было на Корсике—
столь прекрасной легенды
не мог бы создать материк;
Мне поведал её
надтреснутым голосом
чуть живой корсиканец-старик —
Впрочем, из островов
это мог бы быть равно и Родос
И Сиракузы
в арочной пыли
И Ираклион, где ослики в мыле
Наступают на древние кости
Но ужасный французский
Мне неизменно помнится
И оттого
пусть будет Корсика.
***
Закатные хризолиты
на побережье
С жарой оседали
И водоросли,
Хрустящие солью между
слоистых камней,
оплетали мои сандалии
Появился он неожиданно —
так сардинку
можно спутать с летучей рыбой,
если они вдалеке
Он сел около моей тени
И острой косточкой финика
Принялся рисовать
женщину на песке
У женщины был виноград
в огромном кривом кувшине,
Но всё это смыла вода,
И мы смеялись без всякой причины,
И потом он мне все рассказал.
Женщина —
дочь непокорного моря
С тонким, пронзительным именем,
похожим на стон, когда выжимаешь оливки
С изгибом неуловимого тела, плавным
И гордым
Глазами морского дыма
и крика
Однажды она ступила на землю
И в любопытстве
садами и травами
Вышла к пяти горам
Где,
В бесстыдстве
таившая красоту,
В сиреневом винограднике
полулежала смертная,
и листы на бесцветных жгутиках
ласкались к её ногам
Богиня не знала смертных
и склонилась взглянуть в лицо
Но та, пробуждённая ветром
и сладкой слетевшей пыльцой
С самых нежных плеч виноградника,
Принялась угощать свою гостью вином
Из самых своих ладоней,
Что были мучительно гладкими
(Почти как мой тамариск)
Вместе
дожидались они
звездопада,
и затем лучей и восход,
которые с моря лились
Но богиня вспомнила родину,
прокляла виноград и песок,
И к волнам отдаленным бросилась,
Но был виноградник высок,
Все любимые взморья далеки
И скалист бездорожный спуск,
Тяжелы опьяненные ноги,
И решила она: Разобьюсь
И с самых высоких пальцев
Корсиканских железных гор
Она кинулась, и хрустальной
На солнце сверкнула рекой
И спустилась к юному берегу
В этот томящий полдень
Воды серебряно-серой
Из горных потоков Голо
Набрать для корней виноградника
В пыльце засыпавшая дева.
***
— Вроде бы стало прохладнее…
Солнце и правда тускнело.
Простившись со стариком,
Я смахнула с сандалий водоросли
И, единым вскочив рывком,
ушла.
Я всё же была на Корсике —
Ведь в горах шумела река,
И в искрах её расплёскан
Был рыжий морской закат.