Татьяна Клокова
все закрыли уши
***
Тётя Валя печёт блины, смотрит Поле чудес, но сама в чудеса не верит, у неё две страны за плечами и маленький телик говорит: во второй стране кризис, но будет всё хорошо. Тётя Валя печёт блины, не на праздник, старший сын (в детстве тот ещё был проказник) улетел в кювет, а в школе мечтал, что в космос. Средний сын в пять утра кричит: я взрослый, мне пятнадцать, могу курить. Тётя Валя молчит, потому что кричать не в силах, ищет мёд, чтобы сладко спалось в могиле космонавту. Младший сын не спит, ему ничего не сказали, но он знает: из зала, где лежали футболки старшего брата, всё унесли - сожгли. Тётя Валя ставит блины на стол, поливая мёдом, телевизор молчит, Россия уходит в космос.
***
Вчера мы напились с президентом.
Он был максимально откровенен,
знал, что никто не поверит,
расскажи я кому про эту пьянку.
Мы укрывались под тентом от дождя,
в какой-то момент я почувствовала
его влечение,
кажется, когда тент вывернулся наизнанку
от сильного ветра
(тогда ещё поймала себя на мысли,
что даже президент перед ветром - никто).
Ладно, на самом деле, мы не столько пили,
сколько курили,
но он всё предусмотрел,
знал, что в это уж точно никто не поверит.
Когда я его спросила,
о чём он жалеет больше всего,
он ответил, что
в данный момент - ни о чём.
Ладно, мы глотали экстази.
***
ты ушла
от тебя осталась прокуренная комната
я-то думал
куришь - волнуешься
а ты просто курила
тебе нравилось смотреть в окно
и мысленно прыгать
ты прыгнула
осталась прокуренная комната
с тех пор я не открываю окна
боюсь выпустить дым
***
мои почтальоны приносят
в ночь
и не открывают письма.
покойником пахнет
внутри моя дочь
и сушит осенние листья -
поделка для мам в ноябре.
мои адресаты
сидят в голове
и сами себе пишут.
мои почтальоны
вскрывают конверт:
аборт
никто
не услышит.
***
мои губы живут двадцать лет -
по библейским меркам не так уж много.
я не помню, когда они целовали Бога
в первый раз,
но внутри отпечаток Света,
значит, нет сомнения - целовали.
все последующие разы
(то есть те, что я помню точно)
был не Бог,
а что-то сухое, не сочное.
съешь его - они говорили.
я жевал просвиру
и давился,
давился,
давился,
меня тошнило,
и горчил,
обжигал изнутри
кагор.
я ревел,
стоя в храме,
вертел языком
металлический привкус,
слизанный со креста.
а они говорили: жуй не спеша,
это - тело Христово.
нет, может и нет ничего такого,
но я бился в истерике:
проглотил святого!
я ревел и трогал живот,
говорил в него:
прости меня, Бог,
я тебя съел,
съел.
мои губы живут двадцать лет -
по библейским меркам не так уж много.
мои губы дрожат до сих пор,
если им предлагают Бога
отведать ещё.