Звательный падеж
Татьяна Губанова
Татьяна Губанова родилась в 1996 году в Самаре. Закончила исторический факультет Самарского университета. Публиковалась в местных изданиях.
+++
Сестры мои располнели
Первая с детства искала красную лампочку в своем теле
Вторая была слепая
Пальцы третьей пощипывал ток от экрана старого телевизора
И ступни становились мокрыми
А четвертая каждый день заставляла себя смеяться
Каждый день на то уходило все больше времени
«Мама, это наш дом? » — спрашивает ребенок.
«Это наш дом» — отвечает мать.
Сёстры мои постарели и уже не выходят из дома
«Это наш дом?» — спрашивает мать.
«Да, это наш дом» — отвечает ребёнок.
«Где наш дом? Это наш дом?» — спрашивает мать.
И свет повторял тишину.
+++
Ты, возможно, умеешь петь одну и ту же песню по-разному.
По-разному.
Только одну.
По радио крутят Дэвида Боуи,
И я слушаю,
слушаю до окровавленных пальцев, которыми так удобно и страшно водить по страницам.
Искать женщин, с таким же подбородком, как у тебя.
Опевание и модуляция - это все, что я помню из музыки.
Я измучена
поиском того самого места, которого уже нет
[в нём ночи казались поздними, как непонятные фильмы],
И я ненавижу секс с его отрешенностью —
Говорю тебе.
Я дослушала.
Я дослушала.
Хочется увидеть, как ты сокрушаешься, как ты возбуждаешься,
И вообще, делаешь что-то несвойственное себе/
мне.
Хочу увидеть, что тебе свойственно.
Хочу — от «невозможно увидеть» —
до «невозможно смотреть».
Наблюдаю твои неловкости, будто дотрагиваюсь языком до больной десны.
Снова и снова.
Хочу видеть тебя под дождем.
И эту женщину, которая каждый раз приходит к тебе.
И себя [не]оставленную тобой.
+++
Телекомпании прошлого
как пальцы на бортиках телефонных
вчера.
Ретроспективная романтизация тел предельна [воде, коже, подкожному, неосязаемому].
Стены отражают сиренево-жёлтый в категориях очертаний и стыдливости ног.
Отдаление настигает. Настигает и настигает.
Новые листья у дома детства — где он?
Горизонтальные тверди спущены под ноги.
И от ног (больше) не нужно отводить глаза — они оказываются
красивыми.
Ночью всё становится всем, —
перенимая и отдавая, —
и полуявь верхних полок, и поцелуи школьниц.
+++
Когда моя бабушка была маленькая, — играла разноцветными стеклышками-осколками.
Зелёные как изумруд, коричневые вместо красных.
Потом была я, и в моем детстве верхушки деревьев ранили небо.
Оранжевое вместо красного.
Твои осколки, из которых я собираю узоры, рассыпаются, и любовь к горлу подкатывает.
Невозможно.
Я говорю: «Красный. Красный!» — И оказываешься ты.
И ты – вместо красного.
И мне теплее.
+++
пальцы, выросшие из стен, смеются
о том, как каждое последующее случайное отражение звуков
оказывается для тебя,
и вся улица фигурирует внутри куба.
и что если часть лиц этих, мужских и женских [как взмахи, растворённые в воде], – стекают в воду,
ты смеешься — и стены дрожат, и пальцы
— и колени, обглоданные голодом боли.
[молчание — крики с закрытым ртом]
Кто-то, обратившись в тебя, ждёт закончившегося дождя,
не оборачиваясь — это и есть я
Ты сидишь, непохожая ни на одного из индийских богов –
я цепляюсь за твои ветви.