Лолита Агамалова
ЛЕСБИЙСКИЙ ДНЕВНИК (2)
26 дек в 12.41
Совсем недавно я была не из тех, кому самопозволено быть. терапевтический раздел (сшивание колонизированных пространства и времени, зашивание отверстий, не обусловленных плотью) lesbian diary про то, как некоторые. Нет, про то, как позволяется быть отсутствию и холму, сборнику клишеированных лейтмотивов устоявшегося символического языка, которым приходится оперировать, быть - никем, кроме поиск, быть:. как [речевая] репрессия превращается в опытную репрессию, но это уже превращение, уже картина., и остаются проблески влаги, мажет коричневой мазью, и все достаточно хороши, если никто; Процесс - это процесс, конец - это конец, необусловленный плотью ни в какой степени, кроме множественности дисциплин, и сколько понадобится, столько и будет, а будет, видимо, долго, но крепко сшито. Как же иначе быть?, если знаешь свое отсутствие, наконец. конец адресаток]., какой толк в перемещении областей, локаций,
сквозняк
автономность - это дискретность, дневник как процесс единственный способ говорить, выжить, сшить, болеть, убивать, любить.
12 дек в 14.20
Позитивное и структурное восприятие информации при наличие определенных симптомов возможно только в случае проговоренности, если потенция к таковой вообще способна к удовлетворению. /Как называется то, что следует за тревогой./ Свое достижение как субъекта за последний год я заключаю в том, что не захожу в минус. Когда сказать становится единственный способ находиться в себе, это способ позитивного поражения, знаменующегося как: "Молчание умерло, до здравствует [тотальное, lesbian existence] молчание (когда <...>"
12 дек в 13.58
Ничего в себя не вмещается потому, что в себе не имеешь жить, ничего, кроме наблюдая, про себя не имеешь - в вынужденную прореху неявленного не вставить. Питание пассивно, питание-наблюдение, уборщица-на-подработке не знает, что здесь не кормят, и, вздыхая, жалуется бегущим. (Никто ничего не знает, никто в себе не живет, если не концентрируется в голод.) Способ побега - стоять, повторять, повторяться, не говорить. Но это другое не-говоренье. lesbian diary - то, что за дискретностью повторенческих монологов, напоминающих чужое подобие ремесла (и здесь, и там, и всюду - одни срезы), в дискретности тел, живущих в возможности повсеместного молчания, спаянных этой возможностью, говорящих. Ничего не дискретно, поэтому рвется и длится, продолжается за, а проявляется так - что вступает в себя, означая с места, покинутого вместе с собой по необходимости. Находит себя в том месте, с края, где наказали себя оставить. Только телесное сердце порой стучит, напоминая про поезда и сердце, lesbian existence как память тела (,) у богово тела в раздробленном льду заиндевевших тел. [Я вернусь в это место как снова буду в себе.]
7 дек в 13.11
Короче, еду на работу в метро, второй день буду жить там больше, чем где-либо (в том числе, чем в себе), но испытываю вполне артикулируемое удовлетворение от ненависти, которой питаюсь, и как просыпаешься однажды в не-дискретном времени от ночи до ночи, а знаешь все это, знаешь, видишь и навсегда будешь помнить, как. Жить вынуждается из необходимости, в этом есть хороший урок для самых маленьких невротичек - в табуированной степи горизонтального опыта, в жести языковой рекурсии отчужденных правительств плоти. Субъект становится неизбежен, когда крайняя, материальная власть зовет /некто из-под полы. В точке за, в прорехе попробуй, в окне не-дискретного времени после лестничных кожно-временных лоскутов.
31 дек в 11.53/
это был адский, пиздатый год,
3 янв в 14.37
nb. Когда знаешь, кто ты (отсутствие, поиск), не страшно не быть
(Из новогодней архаики - дискретность & процессуальность, [путешествие] беляево & кузьминки как центральный (зачеркнуто) праздник (зачеркнуто). Как выразить это? Я не боюсь).
*вопреки центру
(Это будет рассказ о гетто, написанный по дороге на вечернюю смену. О точке, в которой я нахожусь)
(Я видела там женщин, работающих фулами, могущих о себе позаботиться, сильных – но которые убеждены, что им необходим хуй, позволяющих колонизировать все свои отверстия, в том числе то, грудное, становящиеся слабыми перед мужчинами из-за любви, отсасывающих фрустрирующую боль из их членов, чтобы напиться ею, забрать ее)
( [ ]
это зашифрованное письмо любви от киберфеминистки,
Я не помню как его разгадать
:_=#/$))))
(Ценность lesbian diary заключается в осознании его ценности)
(Жила, но не проживала)
(Это ее вонючая, оттраханная возлюбленная)
(Жить каждый день)
(Эти мужчины унесли тебя по кускам)
(Языковой эмпауэрмент
Я люблю
Все твои дырочки)
(Все твои дыры)
(Записать перед сменой: записать перед сменой, как женское тело выглядывает из-под полы, отблеск на ягодице дырявой: baby dyke, пораженческая немота, gross lesbian пораженческое говоренье, направленное к (см 12 дек в 14.20) ИЗ МАЛЕНЬКОЙ НЕВРОТИЧКИ, BABY DYKE, gross lesbian. Люблю свою ненависть, люблю свою женщину, люблю воровать, не люблю читать,
скуку, возвещаю новую эру позитивной инерции, cunt inertia)
(Cначала они забьют свои пизды соломой. Потом)
(безрукие женщины – вестницы киберфеминизма и воинствующей антисексуальности)
(…как собак: за все нужно платить)
(Эту операцию по вписываю в дискурс прерывают контрреволюционные агентки любви и ненависти)
(спросонья трогая (,) про себя (,) скажу: нет, моей любимой нравится так и так, а это было чужое желание)
(заберите назад свой гнилой азарт)
Эту операцию
Этот дневник может быть продолжен любой из нас.
я.
лесбийский дневник как то, что не поддается структуре, как вырвано, выточено-источено, истощено-переполнено. лесбийский дневник суть ода по невозможному дневнику, который реален как только становится мертв, неисписан, взорван в себе, здесь можно писать не останавливаясь потому что тебе становится не страшно и я дышу выдыхаю вдыхаю это пиздец как приятно я выхолащивала слова годами а теперь я могу просто так взять и хуйнуть но господи что то точит что-то продолжает точить. Итак, я Л, мне 19 лет, примерно с 13 мой мозг взорван, примерно с первой пощечины тело отчуждено (5 лет), я работаю баристой в международной компании, поэтому у меня, блять, нихуя нет времени на то, чтобы сидеть и выдрачивать.
к 19ти я избавилась от деперсонализации, навязчивого желания читать и мыслить исключительно сложными, надроченными, как хуй, категориями, вот здесь прямо сейчас что-то пишу и не имею проблем с буквой «М», потому что теперь-то знаю, что первопричинные траблы – это Мамы и Мужики. завтра у меня выходной, а потому я могу подумать, потусить в падике с сигой и реализовать свой Научный Потенциал, эту книгу я кстати посвящаю Моник Виттиг Кэти Акер Валери Соланас. лесбийский дневник имеет категории «Порно», «Мазохизм», «Из писем». обратная сторона всех настороженных красивых слов, чтобы забиться ими, забиться ими в тело, забить как татуировками, но это так себе идея. вот сейчас я сижу и жду О. с танцев, чтобы заняться любовью, но скорее всего ей будет страшно или она будет уставшей а наутро я стану реализовывать свой потенциал. короче, весь этот текст бесполезен потому, что не взывает к общности, к универсалиям, написан подзаборной, но все-таки белой девкой, пролетаркой, так сказать, а толку-то. вот уж когда я реализовываю весь свой потенциал, всю себя сжимаю до нескольких фраз, вот тут уж победа феминистского высказывания в маскулинном поле. угу
а прикиньте, теперь я умею. сжаться, чтобы красиво и чтобы себе не так больно и быстрее, чем было в некоторые страшные годы тугой немоты. намного быстрее, и в связи с этим мне, видимо, поебать, потому что я не те несколько фраз несколько слов несколько букв я это отсутствие или боль. что я вообще тут могу написать? после недели работы, к вечеру мне тяжело мыслить универсалиями, зачем ими мыслить вообще? сегодня я посмотрела рекламный ролик московского кредитного банка, чуть было слезу злобы не пустила. чистый текст – это репрессия. Агамалова Лолита Артуровна, поработать месяцок желаете перед НГ? на джимейле читаю. из друзей меня удалила девочка Елизавет, обижающаяся на сокращение Лиза, с которой мы пили пиво на заброшке и которую мне тогда не удалось зазвать к себе. короче я всегда боялась писать грязно вот так, а еще неодобряемо грязно, в смысле, про это все женское полуподвальное. выдрачивала себя шесть лет подбирать слова, чуть не сдохла от боли и могу, а вот теперь так. вытаскивать из себя дерьмо голыми руками, потому что слабительное не помогает, ты на пороге интоксикации и никак никак не можешь позволить себе сказать, скоро сдохнешь от токсинов внутри себя а никак никак себе помочь не можешь. а потом руками, и как камнями это все. боялась всегда дерьма. ну а теперь. себя сама повторяю начинаю с дерьма, какой прок в этом тексте? где мой незабвенный опыт или хотя бы выдрочка? протирая подтеки на дверях кофейни думаю каждый раз, что эти ебаные подтеки похожи на кончу. я ненавижу мужиков и матерей, матерей и мужиков, я каждый раз начинаю с дерьма и с того, что мне, блять, не страшно, и это вообще чудо какое-то, которое невозможно донести. а на свежую голову я напишу что-то чистое нестыдное завуалированное там будет то же только смыслы будут дрочиться потому что надо так. вообще, я испытываю _--------------------------------
завтра ты, отдохнувши, проснешься, и напишешь про то, как вагиной была она и не целовалась, как пуст рот и порог полог, про радость освобождения, говорения да про то, как тяжело, как в гору, к тому идти, а оказавшись – понять, что это гора и спрыгнуть, и нахуй послать с низины
Чтение как триггер
Что такое чтение как триггер? как остаюсь одной и читаю, без некоторой бессознательно, телесно ожидаемой субъектки, размывающей мою телесную, сублиматорную границу. Вступив к первой самости автоматического, осознанного письма, надеясь замкнуться не в рекурсивный опыт, позже сказать, что победа, наконец, будет свободной, но язык – нет, язык свободен не будет. Вступив, первое было к тому, что в тревоге, тревоге признания, альтернативной, неуместной в отсутствии тотальной чуждости, фаталистической и фаллогоцентричной отчужденности мест говорить чужой речью, стать речью вообще, рождая сверх-женский, сверх-рекурсивный опыт, прорабатывая как стаю близнецовых часов, в часу, в созвездии экономики пола. (Стоять, курить в подъезде, читать Беньямина, работать в кофейне. Что-то о сварщице женской чувственности, но это было бы пошло.) Субъектность, проходящее через тело, и наоборот. Что было дальше, за тем, как вступив? опыт как сверх-задача lesbian existence, не успевшая заиндеветь в проработке новообращения новообращенческая перебежка от baby dyke к angry gross lesbian, забывшей читательский опыт как метаязык, который сейчас использую, но в метапозиции; способно ли, способ, способность за-быть, за-бытие, новое бытие через отказ от метаязыковой субстанции, субстанции как возможности. Триггер телесен, хотя бы и многое из приобретенного вышло в процесс (как из нарративной процессии известно не было), и тело, обреченное на возвращение, обретается через повторенческую потерю, возвещаемую новой, позитивной инерцией, существо как отсутствие существа, кроме как частью процессуальной природы. Дискретность, процессуальность – то, что повторяемо, все, что повторяемо, названо, то, что названо, повторяемо, и жалко ли черных букв, чтобы длиться и продолжать (повторяемо, названо) к процессу, который бы рад освобожденной победе, кабалой пораженческого говоренья. Об этом было, но значит ли это, что lesbian diary длится либо прерывается, прерывался вовсе как отсутствие всякой субстанции, колонизации смыслов как принципиальной возможности бытийствовать в иллюзионистском знании? Рука лесбиянки становится невидимой рукой рынка, расплачивающейся с сестрой-близнецом. Значит ли это, что все, в этот период, будет неавтономно? где есть граница между автономией и дискретностью, что есть женская автономия, а точнее – автономия женскости? наебательство телесного равенства не было наебательством; страх за свою граничную телесность материалистически конструирует страх за женский язык, за женский опыт чтения как опыт непререкаемого, аутосуггестивного занятия (,) места метаязычности как теологической данности краснеющих бледными гениталиями адепток прерывистого, как настоящее тело, письма, - после всего. сверх-задачей lesbian existence становится размыть метаопыт, как также рекурсивную диспозицию прерывистости женской, нутряно консолидированной, гиноаффективной онтологии, направленной к тревоге конкуретно-ориентированного патриархата языка / любви, мысли, тела. Пока О. нет, я стараюсь читать, устав думать, и именно без ее телесности, апеллирующей к моей своим присутствием как концепцией, чтение становится в место телесных, новоопытных (дискретных, но новоопытных, в отсутствии оптики деперсонализационной; общеженских, антилитературных высказываний-креаций, в отличие от этого, осуществляющегося) триггеров, и я боюсь за свою субъектность как за нечто конечное. Эротизация равенства есть потребительство, симбиоза внутри этого – предательство и скука. Разборы, детерминация слетов сублиматорны, осуществляющееся высказывание, вероятно, является реакцией по отношению к процессу, чтение как процесс неизвестно снявшейся невротичке, начавшей интересоваться длящимся, а спекуляции были здесь неизбежны. Читаю осторожно (по-прежнему Беньямина), гляжу в окно. Вспоминаю секс, самый разный, порой стараюсь не вспоминать. Сходила на работу, где ненавижу что-то, отличное от той боли. Жду и не жду О. Впервые не знаю, во что становиться, проистекать. Как берусь за чтение в единении – вспоминаю, боюсь и маюсь. Хочу быть честной. Хочу быть с женщинами. Хочу чувствовать и быть (все). Хочу писать стихи, как хорошо, но это-то точно конструкт (тоже). Но если бы не та моя боль молчания – я бы написала их О. в мае. С тех пор, как закончила школу, люблю май. как превратить [автономию] [наебательства] в процессуальную близость, как [субъективировать] эту телесность на уровень, отличный от О. как тела здесь и сейчас, но к неназванному, близостному отовсюду, наебавшему концепт субъектности телу О.?
О ретроспективе
также, lesbian diary призван преломить фаллическую традицию ретроспектив, порождаемых анальным удерживанием: то, что происходит сейчас, длится, а не воспроизводится через метаязык в связи с оттяжимой, отчуждаемой прокрастинацией. Lesbian diary постулирует: нет метаязыку, нет метапозиции, нет метанарративу, помеременно отыгрывая то метаязык, то метапозицию, то метанарратив. Нет ретроспективы в моей любви к тебе, любимая, и да будет сквозной ресурс через то, как робко глажу тебя впервые в чужой квартире и целую в сирени 2016ого, к тому, как встречаю с тобой 2017ого рассвет; и, где иду по морозу, попеременно спаивая, транслируя, не вспоминая, процессузируя инсайты, флешбеки, дежа вю, просто воспоминания в единую, неделимую лесбийскую онтологию, презирая ностальгию.
Прокрастинируя в медиа-пространстве, неозначенная, кибер-множественная субъектка lesbian diary прокладывает мост между всеми событиями, включаясь в них здесь и сейчас, отказывает ретроспетиве в качестве прикладного существования пересказанного (слова) как – на костях невысказанного, невозможного, нереализованного; и во вторую очередь отказывает картинке.
заглядывая в instagram к бывшей, наблюдая ее исповеди, сколачивает обрывочные события в край горизонтальной общей, безграничной субъектности женской истории здесь и сейчас. ее, через прокрастинацию, отказ от величия, способствующего удерживанию, ауто-репрессивному аппарату чужого языка, вербализирующегося в почти шизофренический голос реальности невротички, поддерживающего иерархию, и осколки, складывающие в слова. Когда я пересматриваю свой instagram, без тревоги признания, но в отсутствии концентрации для осуществления целенаправленных занятий, я обнаруживаю процесс. Концентрация репрессивна, в то же время ее отсутствие обусловлено либо тревогой признания, либо иными социальными элементами, также имплицитно апеллирующими к тревоге признания; но какое ей дело до них, если посредством борьбы с метаязыком, отыгрывая метаязык она наконец способна обозначить остров лирической речи, чтобы как бы между прочим произвести оду лесбийской любви, а не речевому насилию? Я обцессивно просматриваю свой instagram, моя любимая, где так множественна, так едина ты, переозначивающая контур, который меня граничит. Так много нежности к твоему горячему телу. Как сразу, как зажили, собиралась к шести на работу, трескаясь. процессуальность любви то, что узнано было сразу, как предсуществление осуществляющегося.
Феномен lesbian diary базируется на невозможности женских лирических практик в условиях тотального речевого насилия. Я лишена поэтического чутья настолько, насколько меня насиловали, но я не лишена [любовной речи] (1.1). являясь реакцией, он представляет собой путь к креации феминистского языка при условии прохождения «безопасной» части отыгрывания, не ведущего к бытовому, эмоциональному, сексуальному обслуживанию патриархата, но посредством интеграции, энтризма во враждебный дискурс, преломляя знакомые речевые обороты изворотами нечистой, подвальной речи загнанных лошадей, что позволяет ему сохранять баланс между инстинктивно оппозиционными, но не обозначенными практиками, а также сохранять баланс феминистской, лесбийской, женской совести, отказывающейся от сотрудничества, финансирования, любых ресурсов от противоборствующих сторон и класса. (они выступают за повсеместную легализацию проституции, чтобы в конце концов лишить нас всех настоящих рабочих мест, чтобы у нас не осталось выбора etc.) Постулируя себя сам, lesbian diary ведет к эскалации конфликта между неизбежным автоматическим женским письмом реакции и освобожденной немотой, между метаязыком и наебательской логикой обновленного женского письма, показывающегося хтоническую пизду его идее путем сбрасывания с корабля любви (1.2); освобождению от токсинов, скапливающихся в виду длительного удерживания. Я насру на твою могилу, мудак, - говорит кибер-множественная, теплокровная субъектка lesbian diary, angry gross lesbian, возвращающая обесцененный опыт своей, baby dyke, предшественницы, забывая страх говна, обуявший ее, и, лавируя между холмов произведенного говна, врываясь в реальность, переигрывая на женских костях грядущую, тотальную, всеобщую lesbian existence.
Я люблю здесь. Я ебала это говно, любимая, я люблю здесь и везде. Здесь, на самом деле, нет никакой иронии, и я вас всех наебала. – возможно, и скорее всего, это апории. Потенция говорить о феномене lesbian diary, храбрость универсализировать, экспроприировать, наебывать, уважать себя, зло выводить черточки невыводимой, кибер-пространственной angry gross lesbian, в реальности невъебенно реальной, насколько реален отблеск ее ягодицы (осознание это было по дороге с вечерней смены, после ворочанья больших мусорных мешков с рабочими отходами кофейни, и когда на пороге долго-долго ее целовала, не раздеваясь, не заходя); («и в женском обществе единственным Искусством и единственной Культурой будут самодостаточные, шизанутые, сексапильные женщины, кайфующие друг от друга и от всей вселенной» - В.Соланас. angry gross lesbian идет, качается, вздыхает на ходу; но также испытывает радость лесбийской самости и облегчения, когда осознает, что единственные проблемы с законом, обнажающие ее близлежащую перспективу – последствия леваков в баре, а не леваков на баррикадах), - вместо нарратива, разговора по делу, экспроприируя назидательную, философскую речь с ее наебательской силой горизонтали, является итогом речевого насилия, воспроизводящего дискретную немоту посредством дискретного, способствующего в попытке слова. Считайте, что я произвожу эти бесконечные, наебательские спекуляции в рамках флешмоба #янебоюсьсказать, как изнасилованная языком / ради самого говоренческого, пораженческого в контексте мифа о лесбийском теле акта. обладая теперь нежностью и любовью, ресурсом и силой, все свои ласковые, нежные, вдохновенные и воженствленные слова я отдам напрямую, рот в рот, любимой, языком с языка (1.3). не ввязываясь, не впутываясь в это говно. Занимайтесь сами.
Фигуры baby dyke, любимой, gross lesbian и черного тела языка – вот сквозные героини, ебаный герой этого повествования. Становится страшно, да, выйти из говоренья, зайти в постель, хочется, чтобы тебя вывели – например, любимая своей улыбкой. также страшно оставаться здесь, но здесь является всюду. я не боюсь. Это страх столкновения не с рекурсией, а реальностью, не с сублиматорной механической немотой, но со следствиями опыта этой немоты в письме. узнав иное, 1.1., 1.2., 1.3. обсцессивно просматривая свой instagram, моя любимая, я не боюсь, потому что ты по-прежнему напоминаешь мне, что существует что-то за гранью невроза, ты первое, что осуществилось за его гранью, преломив понятие «грань». (Пора прекращать писать, чтобы заняться делом. Пора прекращать заниматься делом, чтобы писать. Пора прекращать, чтобы длиться). здесь и сейчас я спаиваю дискретную онтологию, записывая [обрывки] в перекурах, а также «воскрешая» ретроспективные панорамы наряду со стенографией происходящего здесь. также, lesbian diary призван преломить фаллическую традицию ретроспектив, порождаемых анальным удерживанием: то, что происходит сейчас, длится, а не воспроизводится через метаязык в связи с оттяжимой, отчуждаемой прокрастинацией. Lesbian diary постулирует: нет метаязыку, нет метапозиции, нет метанарративу, попеременно отыгрывая то метаязык, то метапозицию, то метанарратив. Нет ретроспективы в моей любви к тебе, моя любимая
Все, что у меня есть – во мне и я это не потеряю. Вне меня только ты. Но тело обладает памятью
Все, что у меня есть – во мне и я это не потеряю. Вне меня только ты. Но тело обладает памятью.
(на фотографии молодая обнаженная женщина, сидит в профиль в хрущевской ванне и улыбается, открывая кран. ее голова чуть приподнята. в ближайшей перспективе скомканная одежда, отложенная на стиральную машину).
* * *
Проблематизируя себя в себе, lesbian diary обозначает, вписывает, отшивает, раскачивает амбивалентность lesbian existence и ее отношений с речью и языком, представляющих собой целый спектр языковых практик, а также небольшую толику сформированной, расплывчатой лесбийской экзистенции, базирующейся на лесбийском теле и познанной бытовой процессуальности, etc. Но феномен речи не так однозначен. Речь, течь, жечь, меч, картечь, скетч, лечь, греч., влечь, стеречь как разнородное док-во неоднозначности, это предстоит выяснить в дальнейшее время, то есть здесь. Языковой шаблон настоящей эпохи гласит: gross lesbian выигрывает не каждую битву, но не перестает бороться. | gross lesbian feat. насильник-язык; насильник-язык feat. gross lesbian. быв языком, она уничтожила его через себя; (зачеркнуто); ей нужно уничтожить язык, но она сама есть язык; боюсь, все это смахивает на ебалу про Поттера и крестражи: последний крестраж, блять, находится внутри него, и чтобы уничтожить Темного Лорда, ему необходимо уничтожить и себя. а не сдох он не благодаря материнской любви, - но благодаря осколку Темного Лорда, который отлетел в Поттера при убийстве его матери.
Нет, все было не так. Я захожу слишком далеко. Все, чего я боюсь – это быть не к добру со своими неизбежными исследованиями. Это говорит Л., gross lesbian плоти и крови, не здешняя, она здесь. интеллектуально прослужиться патриархату, пускай самоучка, работаю руками, но., дальше будет другое, ведь правда? я уеду в грецию, мы уедем в грецию, О. заведет собаку, у меня будет кабинет, где я буду – ЧТО
? нет, я не хочу ПИСАТЬ
никто не знает что я молода
что мне девятнадцать лет
и кожа моя нежна и была когда-то нежна
что черным телом накрыло мою бархатистую кожу
что бледной корой обтянулось лицо
как и лица всех этих женщин
в сердце капиталистического отчуждения
от стянутых улыбок и благоденствий
как писать об этом безликом опыте
как брать на себя ответственность говорить
про любовь в отчужденном труде
встречаясь в некоторой чужой экзистенции
не встречаясь в другой экзистенции
болящим рукам откуда бы силу взять
в этом аду даже тревога признания кажется домом
и возвращением
но мы не должны поддаваться страху
боли и страху
только ночью в постели кожа моя сияет
моей возлюбленной и только она
знает что я молода
LD отказывается от концепции плохой литературы, литературы, не несущей ценности: он призывает продолжить этот дневник всех ужасных поэтесс, отвратительных писательниц, никудышных исследовательниц, бесполезных песенниц etc и рассказать про свою двоякую боль, Логос и Фаллос.,
и обозлиться, и писать пиздато, писать ужасно, писать кроваво, писать назло.
[ Я считаю, что современное лесбийское письмо может выглядеть только так. лесбиянка – это женщина, помноженная на два,]
я просто пишу про свои чувства, да, они таковы, они не лиричны, о, они опять упрекают меня… Шизофренический голос реальности невротички, baby dyke (,) уйди. Процесс, разворачивающийся здесь, процессуален, несмотря на видимую дискретность, и не носит постмодернистской функции раскачивания реальности. Но я опять чувствую, что я раскачиваюсь, опять ощущаю, будто буквы колонизируют меня, связь с реальностью через О., означающуюся через ткань невроза, по ту сторону букв, становится тоньше, чем больше О. превращается в набор букв, интересующихся моими делами и вталкивающихся: любимая, я соскучилась. Смысловой контекст инаков. Нет.
baby dyke и gross lesbian были сконструированы как энтристские мероприятия внутри языка, субверсивные по своей сути, чтобы произвести взрыв подлой системы. Представляясь его адептками как частями его всеобъемлющего существа, появляющегося в лесбийских постелях, несамостоятельными единицами, где языку даже нет необходимости колонизировать, они работают как речевые фигуры, между тем как прообразы этих фигур работают на заводах, в академиях, с детьми, в книжных лавках, в барах, состоят из плоти, крови, ненависти и любви. Победа будет свободной. О. пишет, что подъезжает к Москве. Попрошу купить сигарет, а то распаренной, после ванны, в нынешние холода лучше не соваться. Надо бы чай поставить.
ю.
преломляя традицию ретроспективы, тексты, плохие, отжившие, вовремя не исправленные божественным хуем чистоты письма, оказываются здесь, находя свое законное место. инстинктивное познание места – главное док-во процессуальности lesbian diary.
ей разрезают десну, чтобы зуб мудрости мог прорасти и быть
я читаю сборник лиды юсуповой через два кабинета
чтобы дальше она сама
чтобы я сама
но здесь
-
у нее болит зуб и я обнимаю ее
болящим после работы телом
проваливаясь в сон как в легкую смерть
не такую о которой я думала
все эти годы
в коробке
обнимая ее у нее болит зуб
работы болящей телом
я хочу заняться любовью перед разлукой
чтобы не занести ей инфекцию
мы целуемся будто рыбы
цепляясь ртами
говоря я здесь
чтобы не занести инфекцию
нужно соблюдать дистанцию
и проваливаюсь как в легкую смерть
в наше занятие
наутро иду на смену
возвращаясь ее уже нет
рекламных щитов кладбище
вдоль эскалатора
к дому
как хорошо что она где-то есть
«я пойду спать, адские рабочие дни
думаю что в одной из параллельно проистекающих
траекторий настоящего времени
мы точно где-нибудь в 2037
сидим на траве и смотрим на берег
только спокойными глазами»
как хорошо что она где то есть
как через два кабинета
в стоматологии номер четыре
в первый день осени
календарного лета
(читаю – Закон, перед глазами возвышается эрегированный Хуй)
э.
Мне интересно испытывать чувства. Мне интересно идти до метро. Стричь лобок ножницами, выискивая выбившиеся волоски. Ненавидеть, саботируя работу. Гладить ребра любимой. Пить кофе. Я как будто заново учусь жить, с тех пор, как язык во мне отбыл, я победила какую-то часть языка. Сейчас я болею своей свободой, потому что язык – это не все, это не я, потому что теперь получаю опыт, который отличен от опыта чтения, не психотичен, не невротичен, не болен, и как выбрать насилие над собой, когда идешь по Москве словно в первый раз и ласковы поцелуи
ы.
Говорить одновременно хладнокровно и зло.
nb. Высшее образование как «по-волчьи жить – по-волчьи выть»
Сомнение – первый плод свободы от языка
ь., ъ.
[Иногда мне хочется плакать, потому что испытываю что-то отличное от, даже если мне больно и страшно]
щ.
в кофейне, где я работаю, за узорной оградой, есть стол для аутсайдерок и нищенок, которые ищут место в ТЦ чтобы съесть свое мороженое торговой марки «Каждый день» и дешевые чипсы
чтобы я написала об этом. Каково быть в точке
Она говорит: запиши как мне говоришь. Я записываю сейчас, в двадцатый час работного бодрствования, то ли это, ну конечно. то, нет, да. Я постоянно думаю про деньги. боюсь что их хватает только на то чтобы себя воспроизводить в условиях современного капитализма. боюсь, когда их становится чуть больше, и я покупаю себе модные джинсы за две рабочие смены
я писала об этом в фб, я сама даю себе интервью
Я всегда с ними и никогда до конца.
Когда ты повторяешь пять фраз восемь часов подряд. Возвращаешься домой чтобы читать Беньямина – про язык человеческий и язык вообще. или вспоминаешь, что читала.
лесбийский дневник – это саботаж языка
Я ретроспектирую свою речь в язык: я всегда с ними и никогда до конца, говорю тебе, ЛР. и с женщинами тоже. насмехаясь с ними над покупателями за маслянистой суматрой, обмакивая язык, я с ними, но никогда до конца, посещая поэтические чтения лекции по спекулятивному реализму выставки рихтера грузинов ман рэя я с ними и никогда до конца, кто я, как не отсутствие, поиск, с ними и никогда до конца. ни с кем
Я так пару лет просыпалась: итак, прошел еще один день, как я не написала ни строчки
когда ты говоришь: любимая люби меня любимая люби меня любимая люби меня
любить сквозь фантазм. Курить жирную самокрутку под patti smith, чувствовать самость. Работать в аду. Любить
когда в середине года я оказалась в сфере обслуживания, я думала, что такие, как я, там не оказываются. и чаще всего это правда.
Саботируя, заставляя себя саботировать, чтобы возвращаться домой, чувствуя как перенимаешь повадки сломленных;
бунт против instagram может быть не бунтом против прокрастинации, но бунтом против ретроспективы и метапозиции, которую занимаешь по отношению к себе, конструируя себя с помощью рамочной конструкции и ретроспекции, вечного возвращения, где она конспектирует, манипулирует тобой, заведомо направляя обстоятельства, где ты вернешься брать в долг ресурс, не пребывая в ней, ресурсной ситуации, здесь-и-сейчас, а потому обрекая себя на ситуацию будущных долговых отношений отсюда, где. Экономика долга отодвигает и формулирует.
«Это все не игра, здесь невозможно спрятаться, в моей жизни, в моей пизде, тут тоже больно и страшно, тут нет гетеросекса и сексуального насилия, но хватит игры. Как будто вы приходите выбираясь из рек земель подземелий говорите про лесбосепаратизм хардкорное лесботство освободительное лесботство лесбийское тело трофической цепью забираете мой ресурс натягиваете мою шкуру говорите как хорошо как просторно а в твоей пизде никогда не бывал мужик это даже не про ад коллективных фантазмов но про мою идентичность, мою боль, ты goldstar какие у тебя слышишь могут быть проблемы вот у нас проблемы нас мужчины которых мы знали унесли по кускам, так что теперь мы тоже лесбиянки, нам здесь хорошо мы завидуем тебе нам холодно больно тревожно приходите ко мне в мою пизду в мою голову отлежаться на моей груди после вашего ада. вы говорите про мужчин про их члены вздыхаете ненавидите их секс с вами а я не знаю что вам ответить скалить неясную улыбку, пизда в которой не бывал мужик будто отсутствие гетеросексуального секса уберегло меня от самоповреждений. Вы приходите сюда а это мой давний дом, и здесь тоже больно, я буду вас трогать чтобы забыли вы этот ад нежно самозабвенно, в своем лесбийском аду, на краю никудышной самости, в пизде».
но лесбийская экзистенция как вместо «Давай так, как с ними, с которыми была, и которые даже не любили и драли, какая тебе разница» - «Мне тоже больно».
а теперь о происходящей политике:
[речь для митинга против декриминализации побоев]
[…]
Когда я хочу поскорее избавиться от лесбийского дневника, потому что он нарушает мое равновесие, я забываю, что лесбийский дневник процессуален, и никак иначе ему не сбыться
Я здесь
Нет, здесь
но
Пролог
На словах о свободе я завершаю лесбийский дневник. Он будет длиться и продолжать без меня – без меня как фигуры речи. Я чищу плиту, солнце в окнах, Кузьминки. Мне скоро двадцать. После первой победы над языком – пустоши необыкновенной, шероховатой свободы.
Жизнь уже не будет прежней – смирись с этим. Жизнь не будет прежней, как позволяли оковы слова. Теперь возможно многое, другое, тяжелое, но иной, тесной телесной тяжестью.
Я – это то что язык может сделать с женщиной.
Я не боюсь.
Я не боюсь сказать. Я здесь.
«вот, получается, есть ты (если ты, борясь за свое желание, уже есть), а есть точка бытия, в которой заданы твои координаты, и некоторый бесперебойный аппарат, норовящий раскатать тебя в ничто, сдавливающий с четырех сторон. и ты, как задано, кажешься статичной. где есть ты, кто есть ты, ты – это только отсутствие, осознающее патриархатно-капиталистический бал чужих желаний, адаптивных предпочтений; отсутствие, направленное к соисканию собственного желания. это динамическое отсутствие и есть ты здесь, среди данных диспозиций, а любая другая «идентичность» вторична, потому как даже самая идеологически верная проявляется в статике, исполнена заиндевевших императивов, каковыми бы они ни были. если бы меня спросили, кто я, я бы ответила: поиск, чье место отсутствие, или отсутствие чье имя поиск. а поиск и отсутствие – всегда женщина, всегда лесбиянка, то есть женщина, помноженная на два. Спасибо».
В это лето я хочу съездить к морю.
Где твое желание, лесбиянка?