Станислав Курашев
"ЛЕТИЦИЯ СОНТВААЛЬТ" И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ
СОДЕРЖАНИЕ
1.Летиция Сонтваальт.
2.Только новые ключи.
3.Старый бурятский анекдот про слонов.
4.Сахарница из синей пластмасы.
5.Гипслис.
6.Паскаль.
7.Электрон.
8.Урри.
ЛЕТИЦИЯ СОНТВААЛЬТ.
Ну хорошо, - сказала Летиция, - солнца нет уже четвёртый день, всё электричество в домах погасло, но фонари горят и только они одни и горят, но люди-то все где? homo sapiens-то где?гомункулусы?гуманоиды-то где все?
Отстань, - вяло ответил я, - до чего ты любишь прикидываться маленькой девочкой с широко раскрытыми глазами,говорить вот таким вот голосом...
Я пил четвёртый день - одну сплошную ночь, пока Летиция бродила по домам, безрезультатно звонила в разные города и страны, и изводила меня вопросами "как нам быть" да "что нам теперь делать"...
Мы сидели в баре оперного театра, наверное оттого, что на площади перед театром ярче всего горели фонари, в неярких отблесках свечей, которые Летиция притащила откуда-то несколько коробок, по шесть дюжин в каждой, тёплые и глупые морщинки в уголках её глаз, казались длинными и холодными. За высокими окнами театра стояли деревья в отчётливом свете фонарей, а дальше чернели сотни окон университета.
Когда я умру, - сказал я ласково, - ты останешься совсем одна.
Она сидела на стуле,придвинутом к окну,улёгшись правой щекой на руки, сложенные крест-накрест на подоконнике.
Помнишь, - сказал я, - единственный раз, когда мы вместе ходили сюда, я привёл тебя на "Риголетто" и долго обьяснял тебе, пока оркестранты настраивались, а парочки вокруг болтали о всяких пустяках, что это настолько великая музыка, что все, кто сейчас будут петь и будут играть - это всё лжецы, неумелые лжецы местного разлива, но даже они не способны ничего испортить,настолько эта музыка - прямая, прямая из железа и металла и она всё равно приведёт туда куда надо, не к исцелению, а к чему-то совсем противоположному.
Мораль оперы очень проста, как и мораль большинства опер - зло побеждает. Зло побеждает в первом действии, во втором и в финале зло торжествует окончательно и это - великая истина, может быть - единственная истина.
И ещё я говорил - смотри внимательно на Риголетто, Джильду поёт милая, здоровая девочка с пустой головой, грациозно кланяющаяся, выходя на аплодисменты, Герцога - обычная, равнодушная сволочь,которая только по иронии судьбы не работает в каком-нибудь рекламном агенстве, а поёт на оперной сцене, но Риголетто поёт такой... забавный старик, в котором, знаешь, я всегда чувствую какое-то потайное, тусклое, тихое страдание,которое потом обернётся- отчаянием, а ещё позже - безумием.
И когда он - униженный и оскорблённый дурак - в ответ на все просьбы Джильды, упрямо повторяет - вендетта...вендетта... о,я внезапно чувствую внезапную дрожь.
А потом, после спектакля, дома он пьёт слабозаваренный чай, почти совсем безопасный для сердца, из любимой, верной кружки, а внуки да внучки спрашивают его - ну чё, деда, как там всё сегодня-то было?
Или скорее всего нет никого, жена уже умерла или ушла к другому, и он сидит в одиночестве на кухне и медленно пьёт чай - стародавний ритуал после каждого спектакля, уставившись в одну точку, и ни думая, вероятно, совершенно ни о чём.
А по ночам, во сне, сквозь сон, он бормочет - вендетта, а потом - Джильда, а потом снова - вендетта..., а потом снова - Джильда...
И он постепенно начинает жить - там, и перестаёт существовать здесь, потому что то что здесь это не совсем жизнь. А знаешь как это называется? А это называется - разлад...
И он едет на репетицию в больном, утреннем трамвае, где никто не помнит того, что снилось ночью и никто и не пытается вспомнить и медленно думает - почему придворные смеются над моим отчаянием, а - не сочувствут ему?и почему Джильда - умирает? а Герцог - нет?
Почему?
И - знаешь - я уверен, что он в конце-концов сойдёт с ума, сердце - не выдержит, или мозг - не выдержит, и он этой своей жалкой бутафорской шпагой, не дожидаясь финала, зная наперёд всё что будет в конце, захочет разорвать круговую поруку зла, попытается убить Герцога и ничего у него конечно же не выйдет, придворные будут держать его - задыхающегося старика - за руки, испуганный Герцог убежит вглубь кулис, кто-то закричит - дайте скорее занавес! и никто ничего не поймёт, потому что даже лучшие из них ничего не способны понять и опишут в газетах это как забавный случай - вот мол до чего искусство довело человека...
И только такой же, живущий с этой длинной, постоянной болью внутри, которая никуда не девается, которой некуда деться из грудной клетки, только он один...
Ну ладно, вот сейчас в зале погасят свет,увертюра будет очень мрачной, но зато сразу после неё - веселье в замке Герцога...
Господи, прекрати, - закричала Летиция, - ну хватит, хватит всего этого бреда, ну зачем сейчас всё это вспоминать?зачем?что же нам делать теперь...
Ты не поняла тогда, - устало сказал я - это не он был болен, это я был болен, я за него был болен, не - им, а - за него...давай спать, а, Летиция? я уже совсем пьяный, давно уже пьяный, как там у нас, у нерусских, говорится - утро вечера мудренее?или как там...
Очень смешно, - сказала Летиция и стала задувать свечи и они гасли, но несколько свечей она оставила гореть.
Я гладил её волосы, прижавшись щекой к её щеке, а потом заснул.
Мои сновидения тянулись цепочками, одно сменяло другое, разные города и лица, и - странные города и странные лица, и ни в одном из снов я не был счастлив...
Когда я проснулся, Летиция Сонтваальт - женщина, которую я никогда не любил, ещё спала. Я долго лежал, не желая открывать глаз, чтобы не видеть отражённое мерцание давно сгоревших, пока я спал, свечей и чёрное солнце в чёрном небе, сквозь высокие окна бельэтажа оперного театра, заглушённое ледяным светом уличных фонарей...
29.04.02.
ТОЛЬКО НОВЫЕ КЛЮЧИ.
о мой самый последний глюк который ещё оставался со мной когда ушли все и тот несчастный который питался одними ключами новые ключи самые вкусные о такие вкусные но они такие дорогие и он вечно жаловался на всякие в основном конечно придуманные болезни желудка от старых и невкусных ключей и вообще был ужасный меланхолик писал грустные гекзаметры о той счастливой стране где ко всем замкам
подходят только новые ключи а старых там нет и в помине и я всегда ужасно смеялся когда находил эту его писанину и вообще часто издевался над ним а он только опускал голову и уходил в свой угол или прятался в шкаф и оттуда спустя
некоторое время раздавалось его хныканье и меня это всегда страшно злило я просто убить его был готов в такую минуту из за этих его детских слёз по любому поводу да впрочем ему какого то особого повода никогда и не требовалось...или та
которая каждое утро просыпалась с новой душой жизнью любовью и сколько раз она меня будила своим безумным шёпотом - о на что ж ты меня да покинул сокол мой
Ростиславе...и начинала выть подобно плакальщицам и нести совсем уж какую нибудь чушь на древнеславянском и это означало что сегодня я какой нибудь из этих придурков - древних князей а она какая нибудь принцесса Лыбедь и так она и стенала весь день - о где ж ты ястреб мой?!друг ты мой сердешный...пока совсем уж не срывала голос...или я как обычно пытался смотреть "секретные материалы" а
она сидит у моего кресла смотрит своими грустными большими чёрными глазами снизу вверх и шипит шепчет шипит - Тиберий Тиберий империя разрушена что делать что делать что делать империи больше нет...а у меня болит голова и желудок тоже
только не от ключей а от этой извечной многоразовой китайской лапши и этот бог знает когда и кем в последний раз подметённый пол и я говорю - да империи больше нет но что ты не плачешь или о что ты плачешь а потом как последний дурак вдруг обниму её и мы заплачем вместе о том что какая то там империя разрушена и я говорю ей на русском в самое ухо - я люб-лю те-бя...а она уткнувшись в плечо тоже самое мне только - по латински...и вечно выпадали ей какие нибудь ужасные судьбы и каждый вечер она умирала и чёрный дождь за окном вечер октября может быть даже мой день рожденья и её труп на полу сегодня она была Дездемоной и пожиратель ключей сидит на стуле раскачиваясь и держась обеими руками за живот и повторяя как заведённый голосом тысячелетнего старика - когда же вся эта жизнь подлая закончится когда же вся
эта жизнь...и так он может до бесконечности а я лежу на диване и нет денег и почти нет еды и как растерянный ребёнок потерявшийся в лесу медленно и тихо говорю кому то словно бы медленные и тихие слова более весомы или более правдивы - о рифма моя лира моя о музы сколько вас
там не помню - вам меня не жалко а?не жалко?да она сегодня умерла Дездемоной но завтра утром она очнётся Жанной дАрк и этот придурок скоро успокоится и потом ночью будет омерзительно хрустеть каким нибудь давно припрятанным ключом а я так устал смеяться сквозь слёзы потому что нет ничего больнее чем этот нелепый смех сквозь дурацкие слёзы а у меня всю жизнь только это и в резервации слов забытых
все оковы твои забыты да подковы мои разбиты да засовы твои закрыты и тот самый самый последний глюк который оставался со мной до конца когда меня уже покинули все и тот несчастный который...
2.10.01.
СТАРЫЙ БУРЯТСКИЙ АНЕКДОТ ПРО СЛОНОВ.
Нет, нет, я понимаю, что вы имеете в виду, но в том доме никогда не было цветов. Я не помню точно дату, но кажется было время вечерней звезды, когда человек по имени Павел пришёл в дом учителя, которого звали Иисус.
Он вошёл не постучав, просто толкнув дверь, которая никогда не запиралась. Мессия сидел в углу за небольшим столиком, на котором стояло три толстых свечи и рисовал на белом большом листе бумаги. Это было его любимым развлечением. Рисунки его всегда были очень просты. Солнце наверху, домик внизу с обязательной трубой и непременным дымом из неё, собаку на привязи или же кошку, с любовно выписанным хвостом. Как рисовальщик он опередил своё время на много веков. Так туловище, например, он рисовал треугольным, голову - квадратной, а ноги и руки у него были аккуратными паралеллепипидами. На треугольной груди он рисовал красной гуашью кружочек и этот кружочек означал - сердце.
Если нарисованный человек был дурным человеком, то кружочек в этом случае был - чёрным.
Когда Павел подошёл к столу, он посмотрел на то, что рисовал учитель. С первого взгляда он узнал только зелёный ромб солнца в верхнем левом углу.
Как это называется? - спросил Павел.
Разве ты не видишь? - удивился мессия, тщательно работая, с помощью небольшой деревянной линейки, над очередным квадратиком, - "Три деревенские женщины и злая собака".
Ах да, теперь вижу, - сказал Павел.
Круглые сердца женщин были чёрными, а у собаки сердце было красным.
"Вечно у него весь стол закапан воском", почему-то вдруг подумал Павел, и он наверное сегодня ничего ещё не ел... Когда-нибудь в такой же тихий осенний вечер он будет сидеть за этим же столом и рисовать меня, только моё сердце будет ни чёрным, ни красным, а просто пустым кружочком, и это будет означать, что я - умер, ведь он всегда рисует мертвых именно так - с пустыми, бесцветными сердцами. И это будет называться как-нибудь - "Панихида в доме мёртвого Павла с мужчинами, женщинами, собаками и одной кошкой"
Ииисус вдруг поднял голову и, тускло улыбнувшись, сказал - странно, сегодня в комнате было двое - я и тоже я, это меня испугало, и тогда я решил нарисовать эту картину.
У Павла вдруг почему-то ужасно стеснило сердце, словно бы это была не комната, а корабль, которому никогда не суждено достичь берега, и он отчётливо вспомнил как он впервые увидел мессию.
Он шёл после свидания со своей будущей женой и увидел странного человека, который сидел на крылечке дома, в котором тоже была как и в этом доме только одна комната, и аккуратно красил кошку в зелёный цвет, а Пётр, который тогда был его единственным учеником, красил стены комнаты - в красный.
О,что ты делаешь? - спросил потрясённый Павел, подойдя поближе.
Видишь ли, добрый человек, - с готовностью ответил Иисус, - сегодня я проснулся с мыслью - а трудно ли будет поймать зелёную кошку в красной комнате? и эта мысль не давала мне покоя, я не мог успокоиться и наконец разбудил Петра и мы решили это проверить.
Когда Пётр закончил со стенами, мессия осторожно просунул зелёную кошку в окно, закрыл его за ней, и они все втроём вошли в дверь и стали её ловить, причём учитель во время этого весьма искусно подражал заливистому собачьему лаю.
Поймать её, действительно, оказалось очень трудно и первым её поймал - Павел. Он повалился на пол, тяжело дыша, кошка тоже дышала очень тяжело и пачкала его одежду зелёной краской.
А интересно, - вдруг воскликнул Павел, лёжа на полу, - интересно, а трудно ли будет поймать оранжевую кошку в голубой комнате?!
И они все трое - юные и прекрасные - засмеялись как безумные, и учитель стал красить кошку в оранжевый цвет,а Павел и Пётр комнату - в голубой...
У меня нет денег, - вдруг сказал мессия, и Павел очнулся от воспоминаний, - если ты пришёл за деньгами.
Да нет, - ответил Павел, - просто я себя очень плохо чувствую.
Иисус достал из под стола почти наполовину полную пятилитровую, оплетённую бутыль с красным вином и разлил его в глиняные стаканы.
Ты же знаешь, - продолжал Павел, - полтора месяца назад умерла моя жена, и я всё никак не могу прийти в себя, в сердце только тоска и горечь, в голове холодый сумрак, и где теперь любовь?и где радость?и где счастье?и в чём теперь может быть счастье?
Откуда я знаю? - ответил учитель, - ну хочешь расскажу тебе какую нибудь притчу?
Павел очень любил слушать рассказы мессии, голос его становился полнозвучным и богатым, в мутных глазах Иисуса зажигалось сухое электричество. Притчи его почти всегда были странными и грустными и после них в воздухе явственно чувствовался знак вопроса.
Мессия допил стакан, наполнил его снова и тяжело вздохнув начал рассказывать - ну короче работает один чувак в цирке города Мурманска...
Что такое Мурманск? - спросил Павел.
Учитель небрежно ударил его по лицу внешней стороной ладони, - не перебивай меня, пока не закончу, ну типа работает он там, ну знаешь типа всякие эквилибристы, гимнасты, глотатели шпаг, дрессировщики енотов, туда-сюда, а он как бы там дерьмо за слонами убирает, ну ещё тяжёлая такая работа, они ж столько гадят, да ещё запах непереносимый, он туда в вольер типа в специальном вакуумном скафандре входит, и всё равно иногда сознание от запаха теряет и лежит там на песке вольера по многу часов - жалкая, щуплая фигурка - пока его какой-нибудь добрый сторож не вытащит, ну и типа сидит он как-то вечером в баре со своим дружком - грустным клоуном из того же цирка, тем самым, которому весёлый клоун на арене плюёт прямо в лицо и очень больно бьёт его чёрным резиновым молотком, ну и типа друган ему говорит - слышь брат, ты же мне не чужой, я тебя с детского сада знаю, душа у меня болит за тебя, ведь жена любимая от тебя ушла, с которой вы двадцать лет прожили вместе не выдержала всё-таки этого запаха, у неё уж галлюцинации начинался, и тошнило её каждый день, дочка вон к тебе боится подойти, "папа почему от тебя так ужасно пахнет?", да и денег тебе ж там практически не платят и в отпуске ты никогда не был, так знаешь - может быть, всё таки уйти тебе из шоу-бизнеса?
А он так тихо как-то, растерянно отвечает - так понимаешь, брат, я ж ведь там дерьмо за слонами убираю...
30.06.03.
САХАРНИЦА ИЗ СИНЕЙ ПЛАСТМАССЫ.
И когда мимо бежал маленький ёжик, то злобный Хомьяк говорил - мама, мама, а можно я укушу это чмо? А мама вздыхала, гладила его и говорила - ох ты горе моё, горе, какое же ты горе выросло у меня...
А мама Ёжика наставляла ребёнка - ты лучше не бегай там, где нора Хомьяков, у них такой злобный малыш, он тебя обязательно укусит, а если что, то сразу прижимай ушки и иголками ему прямо в хобот...
Но Ёжик был немного глупый или как бы это сказать-то...наивный что ли...и он говорил Хомьяку - давай может быть подружимся лучше, а? На что Хомьяк отвечал с ненавистью - подружимся...как же...как же... нет уж...нет уж...
А ещё в лесу жила Белка, у которой не было мамы и Соболь, который всех ненавидел, ну, может быть, только кроме Белки, а ещё там жил Пингвин, у которого вообще никого не было, и он не знал, кто он такой и целыми днями болтался по
лесу, надоедая зверям, которые все были заняты своими правильными делами, которые делали и их деды и будут делать их внуки, вопросом - кто я такой?
Добрая Ежиха говорила ему - я не знаю, милый, все звери как звери, один ты не поймёшь кто...
А насмешливый Заяц говорил ему в шутку - я тебе сейчас нос откушу...и громко щёлкал зубами, и Пингвин каждый раз ужасно пугался, а Заяц довольный убегал, а Пингвин смотрел ему вслед и машинально бормотал - ой, заинька, хвостик серенький, ножки тонкие кривые...и так же машинально смотрел вниз на свои ноги и думал - да нет,я конечно не Заяц, бог миловал, но я ведь всё-таки кто-то,вот только - кто?
А ещё в лесу жила Нежная Королева и она-то знала, кто такой пингвин и сказала бы ему, если б он спросил, но он не решался подойти к ней.
"Она такая крас-сивая..." думал он, а я вообще неизвестно кто...
И Нежная Королева шла утром по лесу, мельком думая - нужный рифмуется - с ненужный, а любимая - с нелюбимая, одуванчикам холодно, ах ты тусклое солнце, я помню тебя, когда ты было ещё горячим, здравствуй дуб, хочешь я поцелую твою кожу своими нежными губами, скоро будет месяц по имени - листопад, и так далее, и так далее, и больше всего на свете она любила - ёжиков...
У неё была сестра, которую звали - Снежная Королева, она жила далеко-далеко на севере, и у неё был мальчик по имени Кай, но, впрочем, я, кажется, об этом уже писал...
И когда она встречала Ёжика, то он говорил ей - ах, Нежная Королева, сделай так, чтобы Хомьяк не кусал меня... А та целовала его в мордочку, осторожно гладила его иголки, напевая песенку, придуманную тут же, на ходу.
А ещё она часто сидела на бревне, которое лежало на берегу реки, как раз у того самого места, куда течение прибивало иногда бутылки из под самого дешёвого портвейна. И тогда она подходила к воде, подтягивала веткой ивы бутылку поближе, чтобы её можно было достать рукой. Бутылка, обычно, была заткнута пробкой, и - обычно - в ней лежала записка...
Записки эти были самыми разными и ужасно её смешили, но иногда ей становилось от них - грустно.
В одной записке было написано - я вас очень и очень и очень люблю...
А в другой - на гадальных картах твоих - квиты...
А в третьей - за решёткою оконной - в море тонет полуостров...
А в четвёртой - моя доченька - Абракадабра,мой сыночек - Любовь-До-Гроба...
А в пятой - засыпаешь на слове - подагра, да будильник звенит - глаукома...
И так далее, и так далее, и ей было так странно, что кто-то где-то бросает эти бутылки, совсем не зная куда они попадут и прочтёт ли кто-нибудь то, что в них. И она подолгу сидела на бревне, разглядывая очередную записку, словно бы на ней
помимо написанного, могли проступить вдруг другие, невидимые пока что знаки и даже нюхала бумагу, но та всегда пахла одинаково - портвейном и табаком...
И она шла домой, думая - луна - рифмуется с одна, а звёзды - с поздно, надо зажечь сегодня побольше свеч, а если б тот странный человек, который пишет все эти записки, вдруг очутился б здесь и сказал бы мне шёпотом на ухо - я вас очень и очень и очень люблю, то - что бы я почувствовала?
У человека были чёр-рные волосы, немножко больные глаза и он иногда спрашивал у прохожих - не видели ли они девушку, у которой глаза цвета этой сахарницы и показывал им сахарницу из синей пластмассы, у которой волосы цвета Красного
Гиганта за милллион световых лет отсюда и показывал им потёртую, выцветшую страницу, вырванную из журнала ("Знание-сила" 8 за 1983 год), у которой голос звенит так, как звенят медные колокольчики с двойными, изогнутыми язычками и доставал из кармана колокольчики, и они тихо и грустно позвякивали, но все прохожие отвечали - нет, амиго, как жаль, как жаль, но мы никогда не встречали такая сеньора, ни сейчас, ни раньше, никогда в жизни...
И я пишу на замёрзшем стекле троллейбуса жемчужным выступом кольца - ох, люди добрые, да как бы мне придумать такую сказку, да у которой не было бы несчастливого конца...
Господи, у меня дома, на кухне стол-лько всяких предметов,на стене часы, которые всегда показывают неправильное время...
Люди планеты Земля, где вы?
А тот человек с чёр-рными волосами работал в одном баре, забыл на какой улице, под названием "На Бейкер-стрит", у него там было много профессией, и одна из них была - Голос Собаки Баскервилей.
На стене бара висело то самое письмо, написанное сестрой Стэплтона, которое этот человек сделал, наклеивая буквы, вырезанные из "Вечернего Екатеринбурга" и так как - что в "Таймс", что в "Вечернем Екатеринбурге" слова "торфяных болот" встречаются одинаково редко, то их снова, более чем через сто лет пришлось писать от руки.
И минут за десять до наступления полуночи в баре обычно начинали говорить приглушёнными голосами, и в прокуренном воздухе отчётливо проступало - зло, а он сидел в комнатке за стойкой бара, как всегда пьяный, с бутылкой портвейна в руке,
и у него тяжело и привычно болело сердце, лицо было - измученным восковым слепком, и когда часы били - полночь, то он страшно выл и кричал, и в этом крике были только - ужас, отчаяние, страх и тоска.
Ну вы знаете, болото, оседая, иногда издаёт странные звуки...
Нет,нет,нет, это был голос живого существа...
И серым утром он шёл домой, ещё пьяный, дыхание было - тяжёлым и неровным, и он по привычке что-то бормотал вслух, и когда он доходил до реки, то злоцветы, растущие на берегу, вцеплялись в его пальто и брюки своими железными шипами, а он, приглушённо матерясь, бросал в тёмную, грязную воду бутылку, заткнутую пробкой и в ней лежала - записка...
А Нежная Королева думала - почему ночью всё всегда сводится только к темноте, и некоторые птицы улетают на север, а другие - на юг, а я никуда не улетаю, и уже, наверное, не улечу...
И она говорила - ты такой наивный, Ёжик, совсем глупый, но такой хорошенький,слав-вный...и её голос звенел как звенят медные колокольчики с двойными, изогнутыми язычками...
А в последней записке, найденной Нежной Королевой в бутылке, которую принесло к берегу течение реки, было написано - до свидания, люди планеты Земля, до свидания, до свидания...
А на обратной стороне тетрадного листка в клеточку было написано вот что - прощайте, люди планеты Земля, прощайте, прощайте.
Прощайте.
И после этого больше уже бутылок не было.
А ночью, за окном, долго шёл тусклый, спокойный дождь, и в доме Нежной Королевы горело много-много восковых свеч, а утром, когда она уже спала, наступил месяц под названием - листопад.
7.02.02.
ГИПСЛИС.
Возвращаюсь я как-то с вахты ночной, в обычном таком беспамятстве, иду вроде домой, по своей родной улице Старых Пионэров, только длинным путём - вокруг света, иду и думаю -
чё же взять, то ли водку фальшивую за двенадцать рублей, то ли спирт за девять, а денег у меня, главное, в кармане - всего три рубля.
Прохожу мимо какого-то магазина, а там такой, ну знаешь, старый хрен книжки продаёт, ну там, на газетках разложил у входа. И среди обычного маразма и скотства, смотрю у него там Гипслис (это шахматист такой) лежит.
Слышь, говорю ,клоун, сколько типа Айвар стоит?
Раскрыл он свой гниющий, щербатый рот и говорит - ну для тебя, брат, за десятку отдам, он же такой был, круто в шашки играл, там даже партейки есть, где он Карпова, Толяна имел...
Я отчётливо помню, что в этот момент я с трудом вгляделся в его честное, доброе лицо и пробормотал - Карпов-Шмарпов, уже чувствуя накатывающееся безумие.
Ну в общем, долго, нудно я с ним торговался, и не взошло и солнце пять раз, как мы дошли с ним до четырёх рублей, и тут он упёрся и ни в какую.
Да блин, говорю, я тебе уже в который раз повторяю, что у меня русских денег только три рубля,ну если хочешь, говорю, разменяй мне тогда, типа сто долларов, и я тебе десятку отсыплю.
А он, знаешь, вдруг улыбнулся такой полуидиотической улыбкой
и тихо сказал - я люблю доллары...
Ну ладно, дал я ему 100 долларов, ну они всегда у меня с собой, вроде талисмана, от игры какой-то, такие маленькие, синие, оранжевые.
А он не совсем дурак оказался, слышь, говорит, а чё-то не похожи они на доллары. Да блин, говорю, урод, это лучше, чем доллары, это то, что ты ждал много лет, это - евро...
Ну в общем, пошёл я дальше - с Гипслисом, тремя рублями, и той же дилеммой насчёт водки и спирта. А потом, смотрю бежит он за мной. Постой, говорит, господин, как тебя зовут-то хоть?
Я говорю - зачем тебе? А он говорит - ну я,типа свечку за
тебя поставлю, дай бог тебе здоровья...
А я, знаешь, не хотел ему говорить, но потом всё-таки почему-то сказал - Че Гевара...
А он, знаешь, почувствовал, что мне как-то больно от этого стало, впился в меня своими крысиными глазками, рот приоткрыл.
Оставь, говорю, меня, старик. Холодно с тобой. Очень холодно...
14.11.99.
ПАСКАЛЬ.
Был у меня дружок, да даже не дружок, так просто знакомец, не успели мы с ним подружиться... У него ещё фамилия такая странная была - Паскаль,а имя вообще непотребное - Блез.
Мы с ним тогда шишкой промышляли в тайге нашей бурятской.
И вот как-то сидим вечером у костра и чё-то проняло меня вдруг побазарить - слышь, говорю, Паскаль, вот ты мужик умный, городской, вот почему вообще всё так? То,говорю,меня влечёт какая-то сила, большая чем мой поршень, а то мне хочется всё ломать и чтоб взрывы были и тёлки, и всё такое..
А он говорит - понимаешь, Джан, человек - это всего лишь слабый тростник, но тростник - мыслящий...
А я чё-то не понял, какой думаю, нахрен, тростник... Слышь, говорю, козлодой, ты о чём?
А он мне так тихо говорит (он вообще всегда тихо говорил) - да ни о чём, Джан, давай спать, завтра будет трудный день...
И я вот сейчас часто вспоминаю его слова, всё думаю - может, он что-то сказать мне хотел, что-то донести до меня...
И вот как фамилия у него была дурацкая, так и смерть такая же дебильная получилась. Его лиса бешеная укусила. Переходили мы какой-то ручеёк, и тут она выскочила из кустов и по каким-то своим соображениям его укусила, паскуда. А какие там в тайге лекарства, один спирт. Ну в общем у него уже на второй день бред начался. И жар, а ещё такая жара была, засуха, а он лежит у костра, укутал я его чем только было, а он всё стонет, всё как какая-то механическая кукла повторяет - так холодно, Джан, почему так холодно, почему так холодно...
А ещё и так у меня хреновое настроение было, как думаю, одному, с шишкой всей выходить, и так он достал меня, кончай ныть, говорю, паразит, хуже девчонки... Ушёл я от него метров за пятьдесят и лёг спать. А очнулся уже в дыму, небо не видать, и такое впечатление, что вся тайга, нахрен, горит. Кинулся к Паскалю, да куда там не пробиться. Так и не знаю, из-за чего пожар получился, в дыму ли Паскаль задохнулся или заживо сгорел...
Шишку мы недалеко хранили, в старой охотничьей избушке и хорошо, что ветер в другую сторону был, и пожар до неё не добрался. К вечеру вертолёты пожарные налетели, тушили, тушили, уроды, договорился я с пилотом одним, взял он меня с шишкой в свой "Боинг" и полетели мы в Улан-Удэ.
Правда шишка немного подмочена оказалась, ну пеной этой, которой тушили. Ну ничё, высушил я её и повёз на наш центральный рынок продавать. И вот, кстати, у меня орехи лучше чем у других брали. Всё говорили, что у них вкус какой-то ...особенный. А они не знали, что это из-за пены такой вкус...
И то ли я умом немного сьехал во время пожара, то ли что, но я почему-то вдруг подумал, что вот эти вот долбаные орехи с этим грёбаным привкусом пены - это как бы последнее, что ли, что от Паскаля осталось, как бы последние кусочки памяти о нем...
Они же ведь не орехи жрали, они Паскаля, заживо, после смерти жрали! Ненавижу!Ненавижу!Ненавижу...
Ну в общем, а на следующий год пришлось нового напарника искать, и опять с какой-то дурацкой фамилией попался - Спиноза. Но это уже совсем другая история...
14.11.99.
ЭЛЕКТРОН.
...ну и я тогда спросил у главного - как же я пойму кто из них робот, их ведь двое?
А главный мне ответил - да блин, Урри, почему ты даже на самом простом задании выглядишь всегда полным уродом? У тебя же ведь есть металлоискатель, ну такой карманный гиперболоид, ты направь его на них, и ты сам всё поймёшь...
И так оно всё и случилось, только одного он не знал - где у него кнопка...
А потом, другим, не осенним вечером, сидели мы как-то с Электроном у меня дома. И я всё хотел как-то вжиться в него что ли, разговорить, раскрутить и чего только не пробовал.
В этот раз я играл ему на блок-флейте ораторию собственного сочинения, под названием "Все люди - братья", а он сидел в уголке и тихо подпевал. А потом вдруг сказал - а знаешь, Урри, всю мою жизнь, всю мою жизнь все только и ищут где у меня эта долбаная кнопка, а со мной нужно было просто подружиться...
Ну и я тогда отложил флейту и сказал - а знаешь, Эл, когда я тебя увидел, тогда, в первый раз, я сразу понял, что мы станем друзьями... А он вдруг как-то растерянно замигал своими лампочками и с трудом сказал - я себя презираю, а тебя ненавижу, и если ты не убьёшь меня прямо вот сейчас, то я тебя зарежу ночью, из-за угла...
Ну в общем, нас там двое было - он и я. И вот он я сейчас, перед тобой сижу. А он...он уже никогда, ничего не сможет просканировать своими маленькими, хитрыми рецепторами...
14.11.99.
УРРИ.
Когда Урри уже окончательно отошёл от дел и поселился в своём небольшом особняке под Мюнхеном, который он назвал по древней традиции своего рода - "Адмирал Бенбоу", он любил рассказывать эту историю какой-нибудь очередной селянке, случайно забредшей на огонёк.
В воспоминаниях его не было особенной грусти, правда - как он любил иногда говорить - вот только Электрона ему немного не хватает...
Я в то время был его соседом, и мы быстро сошлись на почве любви к алкогольным напиткам и длинным беседам и я чуть ли не каждый вечер проводил сидя в уютном кресле в гостиной его дома подолгу разглядывая огонь в камине и слушая как Урри рассказывает эпическое сказание про Электрона какой-нибудь милой девочке.
Рассказчик он был гениальный. Его речь тянулась подобно серебряной цепочке с полудрагоценными камнями и они сверкали всеми оттенками всех цветов. Интонация для него была словно открывашка для законсервированных чувств и ещё - он никогда не повторялся, он мог быть подчёркнуто тих там, где вчера было - громко, и мог выть и кричать в том месте, где в прошлый раз он растерянно шептал.
Когда он рассказывал о том, как он умирал в одной жалкой гостинице на окраине Пхеньяна, а Электрон стоял под окном, на тускло освещённой мостовой и играл на скрипке любимую песню Урри - "Приди, мой возлюбленный, приди, о ты видишь - февраль...", то слушать его было - не-вы-но-си-мо... Я не знал, что может быть так больно, но я узнал что может быть - так.
Причём, он всегда не просто рассказывал, он и показывал как всё это было - он пел и танцевал, он выходил во двор и там ложился лицом вниз на снег, а мы - ошеломлённые - смотрели на него из окна... Иногда он убегал на верхний этаж и приносил оттуда старенький шмайссер, завёрнутый в промасленную тряпку, тот самый шмайссер, дуло которого Электрон засунул ему прямо в рот, в одной гамбургской пивной и какие очень такие непростые слова сказал Электрон ему в этот момент, и как Урри сумел правильно ему ответить, что было довольно сложно, учитывая, что во рту Урри было дуло шмайссера вместо любимой сигары и т.д. и т.д.
К концу эпоса он выкладывался полностью, на него становилось страшно смотреть, по лицу бежали струйки пота, дыхание становилось отчётливо тяжёлым, в зрачках проступала болезнь и почему-то казалось, что у него темнеет в глазах.
Но всё же как бы он не начинал эту великую повесть о добре и зле, о любви и смерти, после первого медленного движения первых слов - о, словно бы набирающий ход поезд - после всех странных и безумных изгибов сюжета в середине, в конце - так или иначе - он приходил к одной и той же, неизменной финальной фразе, - просто понимаешь, крошка, - говорил он, - как-то всё так сложилось, всё как-то с детства у меня так пошло,что я не любил проказы (и тут его голос становился визгливым голосом юродивого), но обожал приказы! а сейчас, маленькая сучка, я приказываю тебе раздеться и показать мне свои сиськи! дас ист фантастиш юнге фрау я я...
И на этом месте я, из деликатности, опускаю занавес... Любознательный читатель сам вероятно сможет представить всё что было дальше.
Хотя впрочем разве вы знаете,что такое любить...
9.11.01.