Сана Праедгарденссон
Боги, ходившие в люди. ГАЛВАР
Боги, ходившие в люди
ГАЛВАР
Рассказик о том, как женился МакЛарен
Вот это ненавижу... Стою по пояс в холодной солёной воде, к рукам прилипла дрянь, под ногтями – грязь, и в горле пересохло... А он устроился на сухом, сапоги чистые, руки на груди, в шляпу воткнул перо... И смотрит мне в спину, я прям чувствую, как взгдядом он сверлит мне затылок... Мать моя Вода, когда я вызвался ему помогать, был ли я пьяный, или на мне отдыхала природа?.. Он сидит там, на камне, и чешет под рубахою пузо, а я стою здесь, в море, и ожидаю прилива... Третьи сутки текут, совсем как песок из-под моих босых ног... -Халваро, - спрашивает он в сотый раз, - а какая она будет?.. – Красивая, - отвечаю я... А про себя, - и дура, надеюсь... Ведь умные все от Данди до Дамфиса хором тебе отказали... –Халваро, - кричит он мне снова, -а, может тебе верёвок принести.., чтоб уже.., а то ж не удержишь вдруг снова... –Ларене, дружок, - говорю я сквозь зубы, - заткнись и крест приготовь... Тихо так говорю... Ведь не вижу её, но уже ощущаю... Слышу, как плывёт она под водою, красавица серебристая, скользкая... Младшая из моих дочек... Она где-то рядом совсем... Кружит и поёт... Море поднимается выше и уже мне по плечи...Водоросли это, или волосы Морэны моё щекочут запястье? Медленно текут сквозь напряженные пальцы... Нет, я решаю, трава такой не бывает... Такой нежной, такой шелковистой... Раба моя Вода, мой грех мне отлей... Молюсь сам себе и сжимаю кулак крепко-крепко... Держу концы её кос, и кручу, накручиваю эту роскошь на руку... А она орёт и дерётся, бьёт мне в бок сильным своим хвостом.., ногтями норовит лишить зренья... Я же Бог твой, набитая дура, что ж ты делаешь, истеричка-русалка... Извивается и воет, но я тяну, перехватив её тело между человеком и рыбой.., из моря её тяну и ступнями уже чувствую берег... По берегу бегает, словно свихнулся, товарищ мой в килте.., в руке его изумрудные четки с крестом золотым... На опрокинутой лодке сидит и совой ухает МакБрайд, святой отец католический... Глауд, свидетель от человечества, нажрался и в коме... А я... Лучше мне сгинуть... Чтоб ещё раз когда-нибудь я взялся провернуть эту глупость – женить мою девку с шотландцем... –Ну-ну, - говорю ей на ушко, - не плачь, моя рыбка, это ж не смерть твоя, а только лишь замуж... И пока она, пришиблена, сбитая с толку, ворочается на песке и ртом ловит воздух, я беру бусы у ошалелого Ларена и на шею ей одеваю... Она вопит так, что свидетель наш воскресает, а отец святой валится на колени и начинает умолять Иисусову Маму помиловать его и взять под защиту... Новобрачный несёт плед и накрывает невесте своей новорождённые ноги... Кровь бьёт фонтаном и стекает мне в море... Она не стонет уже, только ест свои губы и смотрит на меня тёмным глазом... –Что поделаешь, - бормочу, - такая судьба у тебя... – Чтоб ты сдох, Морской Бог, властелин оголтелый, - отвечает мне шопотом... Я б с радостью, детка, но я ж не могу, - думаю это, поднимаюсь, с колен сбиваю песок и пытаюсь с бёдер соскрести прикипевшую её чешую... Не могу... – Всё, - говорю ни к кому не обращаясь, - я пошел... Вы тут без меня уже как-то... А я своё дело сделал... На раз оборвал род Морэнов и начал немедленно летопись храбрых МакЛаренов, клана и автоконюшни...
Рассказик о том, как я был вороной
Ну и вот я, Алварио – Бог-В-Море-Всемогущий, вишу на дереве, на самой его верхушке, шатающейся и стонущей... Вишу себе и думаю: - Если б я в тот час умопомрачения, когда мне захотелось новых впечатлений и приключений весёлых, поселился б корове, я бы сюда не вылез... Не вылез бы и не застрял бы тут... Не застял бы я в этих ветках и в этом идиотском положении... Ну чего ж мне в людях то не жилось?.. Чего мне в людях не хватало?.. Люди.., люди.., люди... Мужчины и женщины, юные и не очень... Входишь в тело, из которого только что сбежала душа; разворачиваешь лёгкие, запускаешь сердце, пробуешь руки-ноги; и рывком - на поверхность... До свидания, море! Снова здравствуйте, воздух, солнце и люди... Настоящие , те, в ком никто не сидит... А ти – в ком-то, и тебя принимают за своего: от утопленника тебе досталось не только тело, но ещё голос, чувства и чувствительность, памяти чуть-чуть тоже... Мечтаешь, думаешь... Мечты держишь при себе, мысли отпускаешь... Трогаешь, пробуешь... Живёшь!!! О чём это я?.. Живёшь – это когда ты – в человеке... А когда соль ударяет тебе в голову, ты говоришь себе: - А почему всегда люди? Почему бы не попробовать кого-то, кто не мечтает, почти не думает и совсем не говорит... И ты пускаешься на поиски экзотики... Животного, например... Вот кит выбросился на берег; если дождаться его смерти, можна подбежать к нему волной, одновременно поднять его тело и поселиться в нём... Сделаться голубым великаном... Но фигушки, мы надоели друг другу при жизни... Иначе с чего бы ему затевать самоубийство, а мне – не мешать ему в этом...Вот корабль застрял в экваториальном штиле и капитан дал команду: «Груз за борт!» Лошади, которых везли из Европы, в небе делают кульбит и падают в горячую воду, какое-то время плывут, потом тонут... Можна было бы попробовать войти в жеребца... Но до Америки – ого-го.., плыть и плыть... Это скучно, во-первых, да к тому же и бог, когда он в коне, имеет одну только конскую силу... Да, а идея казалась шикарной... Сейчас, вот прямо сейчас!!! Или я лопну и в центре Атлантики будет огромное синее пятно – терпение Галвара, бога Морского, оно тоже не вечно... И вот, когда я уже аж пищу: «Хочу! Хочу! Хочу!», сверху мне на голову летит птица... Тупые, недобрые дети решили из неё, камнем подбитой, сделать чайку и швырнули с утёса... И тут я, не веря в такую удачу, подарок судьбы хватаю и бегу с ним на глубину, вниз и вниз, к камянистому дну... Там, на острых крышах, я добычу свою кладу крестом и в миг, когда глаза её мутнеют, и в кровь вливается горечь с илом пополам, я прыгаю... Я миллиардом иголок вонзаюсь в кожу под перьями... Проснись, милая птичка, проснись и пой... Под вечер я выбираюсь из пены на черные валуны... Сушусь и к крыльям примеряюсь... С пятой попытки над землёй таки поднимаюсь... Летать – это супер! Летать – это счастье! Но только тогда, когда на пути твоём нет громадных деревьев... В которые ты, ошалевший от ветра и радости, врезаешься на скорости Ferrari... но дубы ростут там и тут, а ты паришь низко над степью, раззеваешь рот и не видишь ничего... Упс!.. И вот ты уже застрял в упругих, зелёных ветках на самой верхушке... Застрял.., висишь вниз головой... Висишь и думаешь: - Сдохну ли я тут с голодухи, или от стыда это будет быстрее?.. Боже ж ты мой... Наэль, братец! Убей меня градом!.. Молишься... А солнце в море на бок ложится.., красное разливается, перетекает медленно в чёрный... Ночь... Крона шелестит и в шею вростают побеги... Люди, простите, я изменять вам не буду... Если б я мог, я бы закричал, я б заплакал... Но, всё, что осталось – погрузиться в воспоминания, в темноту и прохладу... Всё, на что я способен – ждать терпеливо друга Гранаду... Рано утром, до рассвета он прийдёт, станет под деревом, подымет глаза, руки протянет, улыбнётся и скажет: - Алвар, придурок, крылья сложи и падай...
Рассказик про моё горе
- Бог мой, Наэль, я так не напивался с тех пор, как был Вильямом Дэкком... – Что ты говоришь? – брат мой, Пресной Воды бог, наклоняется и в тошнотном моём лепете пытается разобрать смысл... – Зачем, говорю, я так надрался? – я поднимаю голову и Наэль отшатывается... Ну да, аромат от меня ещё тот... – Потому что у тебя, рыбка моя, горе, - отвечает он в сторону... – Горе?.. – Ну, наверное, - пожимает плечами, - ты сам мне сказал сегодня утром... В голове звёздочки и мошки бьются о череп. Кости вот-вот затрещат... Я пытаюсь припомнить – какое же у меня может быть горе... Ничего... Пустошь уэльская... Вакуум... Кто выел мой мозг? Кто? Кто? Кто?.. Ты?.. Неужели ты?.. – Галвар, заткнись, - Наэль вытаскивает меня из лужи водки-сыра-колбасы... Пережеванное и смешанное... Брат кладёт меня на грязную стену, коленом придерживает мои разбегающиеся в разные стороны ноги. Рукавом рубахи вытирает мне рот... Добрый бог, терпеливый и нежный... – Дыши, Галвар, только не мне в лицо... – Что за горе у меня? – Язык спотыкается о зубы. – Скажи мне – что у меня за горе?.. Наэль перегибает меня – голову к ногам и поднимает на плечо... – Большое, - последнее, что я успеваю услышать... Я делаю глубокий вдох – родной запах Наэля, боже, как я, оказывается, скучал по нему... Выдыхаю и падаю в сон... Просыпаюсь... Просыпаюсь и чувствую – пустоты в голове уже нет... Наоборот, она переполнена – звёздочки и мошки уже не лупят друг друга, и не бьются о мой висок в поисках выхода, но за ночь их расплодилось столько, что масса давит и кожа на лбу под этим давлением в любой момент готова прорваться... Сажусь на постели, заставляю себя повернуть чугунную голову на медной шее и посмотреть на подушки – не вытекли ли мои мозги из ушей?.. Нет... Ну и слава мне, богу Морскому, слава... Пропев себе оссану, сбрасываю ноги с кровати... Под ноги прыгает раскалённый пол... Зачем же так?.. Я и без этого – омар варённый... – Подымайся!.. Вспоминаю мистера Дэкка... Лучшие стихи его были с похмелья... Боль он умел вылить словами... А слова складывал так, чтобы всем болело, кто слышал его или читал... Молодец, Билли Дэкк! Как давно это было... – Вставай давай! – приказываю себе снова. Подчиняюсь... Сползаю с простыней... Осторожно несу внутренности свои в ванную комнату... После нагретого солнцем линолиума – кафель – просто райские реки... Открываю синий кран... На руки прыгает струя холодной воды... – Спасибо за воду, Наэль... Спасибо за то, что притащил меня домой... И за то благодарю, что не остался до утра и не стал сейчал расковыривать топлённый мой мозг, пёстрый салат созвездий и разноцветной фасоли... Спасибо... Спасибо... Спасибо!.. Но что-то я забыл, что-то забыл... Ах, да, горе моё, горе... Что ж за горе у меня?.. Лицо опускаю в ладони, полные влаги ледяной... Умываюсь и поднимаю голову, чтоб глянуть в надтреснутое зеркало, висящее над розовой раковиной... Один взгляд... О горе!!! Я в теле Соменко Петра!..
Рассказик про поэму
Об IQ Эрио я, кажется, уже рассказывал когда-то… Нужно было бы ещё добавить, что он – хозяин с придурью… Ну вот, например, иду я как-то вечером, вижу – сидит… С девушками… В веночке и рубашечке вышитой… Пальчиками маленькими теребит ленточку синюю, а на губах – улыбка дурацкая… Все поют и эта тоже подпевает… - Бог Огня Всякого, откуда у тебя эта склонность селиться в девках безмозглых?.. Подхожу, говорю: - А ну-ка пошли, разговор есть… Поднимается, подружкам говорит, что вернётся скоренько и идёт послушно за мною… Вылитая овечка… Когда прошли последнюю мазанку спрашиваю: - Не надоело тебе ещё? – Нет, - отвечает, - не надоело… Вот дурак… - Сам дурак! – Вспыхивает, мысль мою ухвативши… - Ничего ты не понимаешь, - буркает, - Галвар, Солёной Воды властелин!.. А глаза карие прямо горят и улыбка из смущенной превращается в победную… - Ну, чего я не понимаю? – Спрашиваю у него, ведь и правда не понимаю, что он в них такого находит… - Знаешь, это такое ощущение, - берёт мою левую руку и кладёт себе на живот, - вот здесь, внизу, такое ощущение, как будто что-то тлеет потихоньку, а потом разгорается сильнее и сильнее… И уже всё тело горит… - Когда? – Иногда…- Иногда?.. – Угу… Мы чешем через бледно-зелёное, белое почти в серебряном сиянии поле… Молочные колосья дотягивается туда, где минуту назад лежала моя ладонь… Звёзды над нами одна за одной прорывают облака и начинается ночь… - Тебе домой не пора, слышишь, как там тебя теперь?.. – Катя, - отвечает, - нет, не пора… Пройдёмся ещё… Видишь… Какая ночь! Все звезды до единой тепло и кротко в душу смотрят вновь, и в воздухе за песнью соловьиной… - Ого, - думаю, - кто же это тебя такому научил, Эрио мой милый?.. Но вслух не говорю… Молчим… Идём… Приближаемся к краю пшеничному… - Ну, что дальше?.. – Ничего, - отвечает, а сам пояс развязывает, сорочку задирает и ложится на землю… И ко мне, одеревеневшему, обращается: - Ну что ж ты, Галвар, скорей давай, а то я замёрзну… - Что тебе давать? У меня в горле перья выросли как будто… - У тебя же потом проблемы будут, деточка, тебе ж топиться придётся… Наэля гневить… А бог Огня голову из травы поднимает, в глаза мне смотрит, будто в пепел обращает… И говорит: - Давай, сволочь, делай хоть что-нибудь… Я хочу, чтоб он про меня поэму написал!.. – Кто этот он, Эрио, опомнись! – Сам опомнись, - и голос его смягчается, а на глаза слёзы нежности наворачиваются, - Тарасик… Чтоб он про меня написал… Ну пусть не поэму… Пусть хотя бы стишок маленький…
Рассказик о Гранаде и остальных
Эрио когда-то сказал: Гранада и его братья – лучшее, что ты сделал в своей жизни...Комплимента его IQ заявление такое, увы, не делает… И к тому же бог Огня Всякого не только туп, но и не наблюдателен…Он так и не понял, как будто смотрел, но не видел совсем, что было всё то против моей воли, что я никогда не любил их мать… Она меня тревожила… Тревожила и пугала… Пугала, но я возвращался к ней снова и снова… Каждое новое тело, стоило мне в нём поселиться, из штанов выжимало воду, ладонью на голове прилизывало волосья, на лице делало улыбку и шло к сеньорите Андалусиа, словно на эшафот… А она встречала меня в дверях своего огромного дома, спрашивала: Чего тебе тут снова нужно?.. Чего ты припёрся?.. И, не выслушав ответа, далала шаг назад, впуская меня… Я входил и оставался… Кадис родился вдруг… Гранада неожиданностью уже не был… Потом в мир этот явились Альмерия, Хаэн, Кордова-без-царя-в-голове, Уэльва, Севилья и Малага последним… Между собой непохожие абсолютно и всё-таки одинаковые… Потому, что были детьми разных мужчин, но одного отца… И их уже я любил всей своей силой, всей сущностью бога и океана… Я сделал открытие – я был способен на чудо за пределами своего царства, вне мокрой и солёной стихии… И я был способен повторять этот фокус снова и снова… На песчаный берег, пустой и от пустоты аж звенящий, последняя волна прилива выносила пену, оставляла немножечко соли, радужной чешуи и щепок сосновых, вздыхала тихонько и, пятясь, отступала в море, домой… А, когда возвращалась года через три, лет через пятнадцать, вместо дюн и диких пляжей видела огромный город с верфью, портом, таможней, пылью и зеленью, воробьями и скальными голубями, срущими на головы памятникам… Видела лошадей, дорогие автомобили, жёлтый трамвай, медленно тащащийся в гору… Видела церкви, мосты, дома кирпично-стеклянные, собак, котов и людей… Людей… Людей… - Уэльва, ты здорово вырос… Ну-ка, покажи папочке, как ты умеешь… - Севилья, солнышко, я обязательно куплю тебе громадного черного коня, точно такого, как у дядюшки Урмина…Ну, неужели не сказка?.. Неужели не волшебство?.. И неужели не удивительно было видеть, как она, такая маленькая и хрупкая, она, горячая и сухая Ама Андалусиа рожает одного за другим сыновей, томных и пылких, обречённых брать чужую кровь, означенных для бессмертия… Утром я приходил в её комнату, садился в ногах на кровать и смотрел на новое дитя, спящее у неё на груди… - Вот, посмотри, Магрин, что ты наделал, - говорила она, едва разлепляя губы, - когда-нибудь ты и твоё потомство сведёте меня во гроб… Да-да, именно в гроб… Я склонялся, целовал в лоб жену и крошку Малагу в маленькие тёплые губы… Я говорил: Ну, что ты, дорогая, тише, тише, и выбрось из головы эти дикие мысли… Я так говорил… Но я знал… Я знал – так и будет… Она умрёт в родах… Умрёт, рожая ребёнка… Не догадывался я лишь о том, что ребёнок тот будет не мой…В тысяча восемьсот шестьдесят четвёртом осень отчаливала со страшными штормами… Бешенная буря била дом Андалусийки в то время, когда выходило из её тела её девятое чадо… Меня не было рядом… Я вернулся через неделю, в первый день декабря, когда о мятеже, поднятом водой и ветром, напоминали новенькой черепицей залатанные крыши и ямы в земле там, где росли старые скрюченные вишни… В её комнате было сумрачно и влажно… Дитё лежало в колыбели… Она была в постели, спала, свернувшись калачиком, с головой укрытая тяжелым верблюжьим одеялом… Я подошел посмотреть на младенца… Я увидел огромные глаза… Бездну печальную и голодную… Я стянул с Амаранты покрывало, стал трясти её тело… И, когда она наконец подняла голову, я спросил: Чей это ребёнок?.. Слышишь меня? Чей это ребёнок?... Она смотрела на меня, как на привидение, она смотрела сквозь меня, она не понимала…Но потом, где-то в желчной её глубине проснулось сознание… Сознание постепенно вошло в её зрение и её слух… На миг госпожа Андалусиа воскресла, протянула тощую, серую руку, притянула мою голову к своим устам и сказала тихи-тихо: Гранадина… Со словом этим она Ама меня отпустила… Упала назад в желчь, в темноту, на слезами пропитавшиеся подушки… Мне тоже больше нечего было делать в том теле, в том царстве, в их страшном мире… Я встал с колен и направился к двери… На пороге я услышал: Галвар… Я остановился и ждал… Ждал, пока она выдохнет боль, скажет последние слова и отвернётся лицом к стене… - Галвар, - повторила она, - если он узнает, я тебе никогда не прощу… Никогда не прощу, понимаешь?.. – Понимаю, - ответил я… И сразу же вышел из её склепа и как мог плотнее прикрыл за собой тяжелую дубовую дверь…