Павел Алешин
Четыре маленькие поэмы
Море
Вступление
У меня ничего нет.
Только сердце раскаленное – камень,
только сердце, раскаленное звездами,
И вся моя жизнь,
и вся моя жизнь, слышишь,
звездная ночь моя,
уместится на твоей ладони.
Но песни мои – как море,
как море, не знающее покоя,
больше,
о, насколько же они меня больше!
И падают, вольные, волнами
на берег далекий –
на берег молчаний,
молчаний твоих далеких.
Перед рассветом
Предрассветные дали спящего моря отуманены синевой:
звезды ладоней твоих погружаются в синюю бездну,
звезды ладоней твоих
погружаются в синюю бездну живым и недремлющим
нежным твоим серебром,
серебром неизвестности, серебром неизбежности, белым твоим серебром.
И рассветные дали уже, напоенные звездным твоим серебром,
и рассветные дали уже тобой пробужденного моря,
и рассветные дали уже растуманены светом –
светом твоим.
Преломление света
В шепоте, в рокоте ль волн –
Эрос:
тот, что движет светила, вечный,
тот, пребывает что в мире – Словом,
тот, изначальный,
начало начал.
Ты – верная дочь его,
ты, мое Слово:
вечно была, есть и пребудешь – во мне и со мной –
каждой волной.
Море в зените
Синее, светлое, синее, темное, синее, синее, синее...
В полный рост уже,
ясным голосом
звонкая синева.
Небо бездонно,
но синие воды, но светлые воды, но темные воды
кажутся – в это мгновенье – бездонней:
в это мгновенье – только сейчас – только всегда.
Море со звонкими волнами,
море с серебряными ладонями,
Это, твое, море
движется, синее, движется, светлое, движется, темное,
и изменяется, так что недвижимым кажется,
синее, светлое, темное,
это, твое, море,
это, твое, тобою
напоенное:
тобою – вблизи, издалека – тобою
до краев и до дна напоенное
море.
Голоса бури
Спутаны, перемешаны, опрокинуты горизонты –
звоном:
в колоколе воздуха черного
носится, бьется, как сердце в безумной груди, –
ветер.
Бьется, могучий, невиданный:
не в силах он справиться
с обретенной
своей
мощью –
с закованной в черные латы,
с запертой в абсолютной свободе.
Опрокинуты горизонты,
опрокинуты небеса – в голоса
бури.
Белое солнце
Вдруг – белое солнце, ты.
Вдруг – ясность надзвездная всюду.
И голоса умолкают:
полнятся тем-же-иным серебром –
вновь –
и стелятся белыми волнами – новым покоем.
Так ты находишь меня –
белизной.
Так нахожу я тебя –
в белизне,
в каждой волне.
Белое солнце – над голосами.
Звездная ночь над морем
Волны спокойные
ночью не спят.
И своим трепетом
волны вполголоса,
волны спокойные,
с ней говорят:
Все настоящее никогда не кончается:
пребывает,
пре-бывает...
Уходит из моря ночь –
и вновь перед рассветом
звезды ладоней твоих погружаются в синюю бездну.
Ветер
I
Этот же ветер, вплетающий солнце в листву,
этот же ветер, мешающий небо и море,
этот же ветер, целующий губы твои,
этот же ветер, несущий молчанье пустыни,
этот же ветер – который сейчас у меня,
у меня на глазах, незримый, танцует,
этот же ветер, бессмертный и смертный,
этот же ветер, но в ту же секунду – иной,
этот же ветер, любимая, мы услышим с тобой,
этот же ветер, любимая, солнцем наполнит листву,
этот же ветер, любимая, перепутает небо и море
(это мы будем небом и морем),
этот же ветер, любимая, будет нашим с тобой поцелуем,
Это же ветер, любимая, развеет слова по пустыне
(и пустыня не будет безмолвной)
Этот же ветер, любимая, будет всегда танцевать,
нашими взглядами будет потом танцевать,
нашими взглядами – будет, незримый,
нашими взглядами будет, бессмертный и смертный,
этот же ветер, любимая, бывший и сбывшийся в звездах,
это он, это он уже здесь, это он – еще будет.
II
Ветер рождается там, откуда падают звезды,
там, где небо роняет слезы
на тела изумрудные снов и полей,
там, откуда низвергается пламенем солнце
в самые звонкие раны
радости, осеняющей лики морей,
там, откуда вырывается голос каждого,
одинокий – ибо голос и есть одиночество,
воплощенная жажда рукопожатия,
поцелуя, объятия, взгляда, улыбки – ответа,
или хотя бы отзвука, просто эха.
III
Тот ветер я не забуду:
снег еще сиял на земле, почти обнаженной,
на земле, помнящей тебя еще девочкой.
И ветер тоже помнил тебя такой.
Белые звезды снега. Золото вздохов солнца.
Страстный ветер, холодный ветер, яркий ветер.
А синева была натянута, как струна.
Как струна, было натянуто мое сердце.
Ветер был такой яркий, что слепил глаза.
Мои глаза. И твои глаза.
И твою улыбку.
Холодный ветер, страстный ветер.
Обжигающий ветер.
А еще – он помнил,
как девочкой ты бегала по этой земле.
А теперь (то есть: тогда)
он запоминал,
как наши тени сливались на этой земле,
на этой земле – в одну.
Тот ветер я не забуду.
IV
Вечер как ветер.
Россыпи дуновений, россыпи нот золотых.
И – вдруг, ни с того, ни с сего –
неподвижность.
Память.
Это не листья сейчас шелестели,
это память,
ее осколки, ее пепелинки,
кружились, кружились
и – вдруг, ни с того, ни с сего –
остановились, застыли
в воздухе.
(Ветер молчит)
V
Там, где сердце, звенели грядущие ночи
их нечаянным счастьем, водой золотой,
там, где сердце, и прошлые ночи звенели
их отчаянным счастьем, морозной луной –
там грядущий наш ветер, как, новые, помнил
неземные в подлунной метели снега,
там и прошлый наш ветер предсказывал, верил,
засверкают что морем у гор берега.
Там, где сердце – как веер, порыв и дыхание,
где жасмины и жимолость, сны жакаранд,
там, где сердце – как песня любовного знамени,
где объятье – не камень, а слов бумеранг,
там, где сердце – волна, горе смывшая радостью
(оттого эпилог превратился в пролог),
там, где сердце – гора, опьяненная пламенем,
там, овеянный нежностью, путь наш пролег.
Аллилуйя лазури, губам твоим, свежесть!
(этой хрупкости бабочки, тонкости рук)
Аллилуйя рассвету и полночи аллилуйя!
Там, где сердце, – не будет ни мук, ни разлук.
VI
Сердце раньше было оловом,
стало – золотом.
Ты, мой ветер, стала словом,
поворотом –
от рассеянности к звездности,
от печали к радости.
Те, кто звались счастьем гости,
стали страстью.
Ты – мой ветер, нежность.
VII
И ветер. Ты спишь, осененная ночью,
порою – луною и вечно – любовью,
как прежде – закатом, как вскоре – рассветом,
проснувшись, моею ты будешь и – небом.
И ветер. Его беспричинная воля.
И воспоминанья грядущего моря,
и дождь, и малиновых молний осколки,
и озера всплески, и кроткие вздохи.
И ветер. И сон твой, твое пробужденье,
и тело в закате, и взгляд на рассвете,
и сердце нагое, что слышать желанно,
и где бы то ни было вечное танго.
И ветер, и сердце любовью нагое.
Твое пробужденье и слов моих море.
Сад
I
Господи, благослови этот сад –
наш маленький сад, распустивший листву
в зимнюю нежность.
Знало тогда о нем только небо –
такое же, как и сегодня, –
бездонное небо цвета ночного моря.
Благослови эту землю –
нашу землю, мечтавшую во сне о весне
и дождавшуюся весны.
Пусть песни мои для нее будут
вечным эхом того звездного моря.
Благослови это солнце –
наше солнце, пока еще спящее в недрах земли,
пока еще не знающее о собственном свете,
дважды рожденном – наяву и во сне –
в зимнюю нежность.
И рассвет его благослови.
II
Звезды наполнили сердце твое
мерцающим серебром
нежности.
И то, что лишь виделось прежде нам,
что было зимним неясным сном
проясняется светом в воздухе,
рассыпается радостью в нем.
Воплощается – новою жизнью –
пробуждающейся внутри
нежностью,
преображающей
вишневеющий трепет зари.
Это – слово мое бессмертное
и сердцебиенья твои.
Это в будущем – три дыхания
в нежности и любви.
III
Ты, как земля, обнажена,
и, как она, нежна.
И сладко дремлешь ты, жена,
грядущего полна.
И сон твой легкий на волне
весны сияет мне,
и пламенеет в тишине
он с солнцем наравне.
И свет, земной и неземной,
что веет глубиной,
таит за нежной тишиной
и свет, и сон иной.
IV
Ты пробуждаешься, любимая, от света –
того, что у тебя внутри.
Нет ничего в саду весеннее рассвета,
его улыбкою ты спящей озари.
И, озаренный нежностью, он жаждет лета,
он обещаньем лета полн,
а над тобою – нежно спящей до рассвета –
мое дыхание: глубокий шепот волн.
V
От звонкого апрельского солнца
воздух кажется синим,
и эта хрупкая, тонкая синева
касается сердца.
Сердце с сердцем – цветущий сад,
и в нашем саду –
распускается третье сердце:
солнце грядущего сада.
И, полнотою таинства пробужденья
исполнившись, ты молчишь.
И слышна в саду
только тихая нежность –
тихой песни – тишайшей моей,
но касающейся – тебя
и знающей
о неслышном твоем ответе.
VI
Здесь, среди тишины моего голоса
распускается глубина твоего дыхания,
и так понемногу –
песня за песней, волна за волною, цветок за цветком –
разрастается море
нашего – только нашего – сада.
Мы меняемся вместе с ним,
мы сплетаемся вместе ветвями мгновений,
так, что листва на двоих – одна.
Но неизменен, весна моя, –
дар пробужденного сердца.
Пусть голос мой тих, но тебе в нем ведь слышится отзвук
шепота звездного – разговора бессмертного о любви –
вечной песни, поют что смертные соловьи,
вечной песни, в которой – дыхание Бога.
И молчанье – вниманье твое – тот же отзвук.
Здесь, среди тишины твоего дыхания
распускается глубина моего голоса.
Интерлюдия
По весне земля – не сыра,
а нежна откровеньем
неба – влюбленного
в затаенность ее:
в ожиданье ее тихое,
и в смиренье ее ясное,
и в ее бескорыстные
– как рожденье –
дары.
И небо –
небо тоже жаждет прикосновений,
ибо вовек
им касаться друг друга светом,
ибо вовек
они неразделимы,
ибо полна и сама земля
света творящего
прикосновений.
VII
Неслышимое слышно в тишине,
средь шепотов и шелестов и гула
счастливого мерцающего ветра.
То голос твой, неведомый еще,
то голос твой, пока не прозвучавший –
пока предощущаемый лишь нами.
Но этот голос новый – новый, твой –
уже мы знаем, как мы знаем это
цветенье нам дарованного сада.
Пламя
I
Пусть голос мой слаб, но он переполнен светом,
пусть истончается (свет труднее нести, чем тьму).
Я несу его – для тебя, любимая,
и несу его – для тебя, мой сын.
Помни, что кровь твоя – пламя,
зачатое средь зимы.
Помни, что не пристало
солнцу бояться тьмы.
Помни, что свет обнаженный
– свет обнаженный твой –
зажженный нежной любовью,
любовью быть должен живой.
Помни, что полон август
пронзающей синевой.
Вурвуру
Море – вечная память незыблемого непостоянства,
помнит прошедшее и грядущее помнит, не зная
настоящего, потому что оно – повторенье
времени в волнах пространства.
Только мгновенье зыбкое – и любимая, родная, земная,
плещется в волнах нежной солнечной нереидой,
и не света преломленье, но – зренья
волны дают, не зная
сами о том – шелестящее пеной мраморной озаренье:
вот оно – настоящее, вот оно – пламя извечного солнца –
обнаженное женское тело, в котором скоро проснется
новая жизнь, новый сияющий голос.
Волны улыбкой солнечной рассекая,
выходит на берег моя Пенелопа – моя Навсикая.
Стоунхендж
Мы были там – среди древних камней-великанов,
там солнце рождается – вновь и вновь,
тысячелетьями. И тысячелетия – канув –
возвращаются к жизни, ибо жизнь есть любовь.
А любовь – это пламя той таинственной птицы,
той, сжигающей смерть дотла,
оттого и камням, ожидающим солнце, так сладостно спится,
оттого даже древность их – юна и светла.
Мы там были – и не знали о нашем грядущем солнце,
но увидели там, как должно лелеять свет.
Венеция
Есть свет – незыблемый, неуловимый:
то пламя мрамора, то глыба вод.
– Но как не заблудиться здесь, любимый?
– А этот город этого и ждет.
И свет его, дарованный, как воздух,
дарованный мгновенно, просто так, –
есть чистый свет, пульсирующий в звездах,
что вечности рассеивает мрак.
И этот вечный свет – все то же пламя,
все то же, что пульсирует и в нас.
Я знаю, ты уже тогда был с нами:
ты – новый свет, который выбрал нас.
Михайловское[i]
Мы были там – и прежде не бывало
сиянье звезд нагих – той ночи – ярче,
сильнее, жарче, тише, мягче.
Но все казалось, что зиме их мало.
Мы были там, и пробужденье весен
не раз встречали там – как ты, ребенком
когда гуляла средь берез и сосен
в их тающем живом безмолвье звонком.
Мы были там, когда там пело лето
– землею, небом, зеленью, рекою –
когда мы просыпались до рассвета,
и ждали, ждали дуновений света
и дожидались их – вдвоем, с тобою.
Мы были там – и осени дыханье,
и ясное, и страстное, вдыхали,
и листьев опадающее колыханье,
как речь – не слышную другим – мы понимали.
Мы были там – мы будем там, родная,
теперь мы будем там втроем, родная,
и звезд сиянье, и весны безмолвье,
рассвета песню, листьев колыханье –
теперь увидит и услышит наше пламя,
и все поймет, и примет все с любовью,
и нам – как о своем уже – расскажет.
Сестрорецк
Сколько дыхания – сколько свежести хвойного ветра
на берегу морском,
сколько солнца – мягкого, тихого света –
сколько света в тебе и в нем.
Помнишь, помнишь? волн поцелуи нежные
помнишь – лишь мы и все?
Тишина, тишина безбрежная,
тишина и сон.
Синеву – беззаветную, чистую
с замками облаков
белоснежных, святых, неистовых,
с шелестом темно-зеленых листьев –
все небо – вдыхать легко.
И на рассветах мерцающих,
и на закатах тающих –
пламя, пока еще спящее,
ясность дыханья нашего –
наш с тобою единый вздох.
VII
Как странно говорить сейчас с тобой:
уже ты слышишь все, еще не отвечая,
вернее, отвечая, но по-своему, и твой
ответ – биение –
скорее не ответ, а вопрошанье,
и говоришь пока ты больше с мамой, чем со мной.
И голосом ее – моим любимым, нежным, долго-жданным –
пока ты говоришь со мной.
Но скоро голос твой, твой пламенный, раздастся,
(и будет он сильнее моего, нежнее – знаю)
раздастся голос твой, как синевою август,
и я – услышав в первый раз его –
его биеньем сердца своего
узнаю.
2016–2019
[i] Деревня в Ярославской области