Звательный падеж
Никита Лунгу
Стихи заводу
Бетонный столб, родящийся в тени,
идёт вдоль рельс в одной рубахе.
Полночная роса, как кошениль,
чернеет в сорняках — железом пахнет.
Завод скрипит, знаток бурлацких песен —
как гроздь, налился норами собак.
Латунный луч прибавил в весе —
над звёздным небом ломится скоба.
* * *
Глухой и осторожный стук
упавшего яблока
привлекает любопытных ос.
Разбившаяся машина
манит к себе сердобольную скорую,
милицию,
возможно, пожарных.
Как машина и яблоко,
как пожарные и осы,
неразрывно связаны
два умирающих:
объеденный птицами
и врачёваный медиками.
В бетонных колодах
роятся пенсионеры,
выглядывают из окон,
о чём-то шепчутся
до первой аварии,
до первого грома
собирающейся грозы,
до последних похорон,
тоже майских.
Ложатся спать на закате,
спокойные с виду.
Им обещали:
они проснутся утром.
И теперь им ничего не страшно.
Пока в сырых квартирах,
гаражах с плакатами голых девушек
и потных сторожках
будут биться вены,
вода будет закипать
усилиями кипятильника.
В этом один весёлый буддист
разглядел волю к жизни.
* * *
Лодыжку свело. Я
очнулся в ночи. Зря.
Горячечный лоб ти-
-шиной намочил — мрак.
Холодный луч стёк, стих,
и капает кран. Мир
чадит, как костёр. Глянь:
в луне заиграл дым.
В шкафу зашептал ан-
-гел: «Ночь не вернуть, знай».
Постель заперта. Крик.
Но крик утонул зря.
Кишиневская заметка
гений Советских инженеров в том что
улица спускается под идеально выверенным углом
и кровь бежит по щелям в тротуаре
на единственно верной скорости
не останавливаясь и не проливаясь
перешептывания людей и крови
мешаются в звон цимбал
мне так сложно зашептать вместе с ними
у меня другой язык
я кутаюсь в черный балахон с грузилами
потому что не жалко только стыдно
потому что я снова вижу наготу
и снова мучаюсь от жажды
кто-то голый на носилках
слышит приглушенный шепот врачей
у него в голове ледяные воды
в них вязнут лодки теряются огни ламп
тонут купцы
их платья тяжелеют
бледнеют лица
и он тоже вспоминает что
Акведуки это величие Рима
Комментарий
Сними засов и
перекрести ночь.
Беги. Не чуя ног,
передыши мир.
Статуэтка
Маленький Будда
выходил из отцовского сада,
сжимал ветку кипариса,
смотрел в лесную глушь —
а солнце садилось,
окрашивая небо,
как чайный пакетик
«Принцесса Нури».
Кричали обезьяны,
седые и помоложе,
в горячей влаге среди деревьев.
Прячась в корнях терпентина,
маленький Будда шептал:
«Я боюсь умереть, я очень боюсь умереть».
в нищете и скорби и обиде
Выходит, что
Маленький Будда покинул отцовский сад
и умер от ужаса мира
в темноте и одиночестве?
спустя долгие годы вдыхания
жадной грудной клеткой
камфоры и ночных откровений,
чтобы согреться и ожить
в ладонях задумчивой француженки,
зашедшей в сувенирную лавку
в центре Праги.
«Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно? Да?!» — так она спросит,
кучерявая и субтильная,
в коротком платье
с рюкзаком Фьялравен Канкен,
дорого надушенная
шанелью с древесными нотами.
И Будда откроет глаза, поняв,
что влюблён. И теперь ему
ничего не страшно, да
только больному уму могло показаться
что в эту минуту заката
лес
походил на штрихкод.
«Майя ли это или ракшас шутит?» —
спрашивал себя маленький Будда,
потирая пальцами монету,
сидя под широким терпентином.
и сердце билось быстрее
и отчего-то хотелось улыбнуться
Как в рекламе духов.
Гроза
Правдивый сон в горячей тишине,
размытая тропа, пустырь за полем —
мы шли домой.
Как чешуя, чернел
разбитый светом отзвук колоколен.
В пустых руках вспотевшая свеча,
над изголовьем пустоглазый идол —
твоё лицо.
Мы шли домой.
Кричал
глубинный змей —
край
рукава
Кронида.
Чёрный квадрат
школьное сочинение на тему
«эсхатология в нашем классе»
по той картине Малевича
ну и что мне описать?
мохнатые лапы ёлок
может быть
* * *
октябрьским утром
читайте силлогизмы на стене
панельного дома:
все мы смертны
цой умер
цой — один из мы.
Никита Лунгу — поэт. Родился в Бендерах. Окончил РТЛ «Аристотель». Летом 2021 года начал писать стихи. Сейчас смотрю на литературу, как на путь, который мне ещё предстоит пройти.