Эдуард Лукоянов
Пуговка
Знай б себе дом, человечица, тапоцки хлопают, а то босы нози, кто там еси, в хоромушку стучаясь, бальзаминцик купитеньки, мольвила чьто кохаеть, а сама не хохаеть, али у б мальшлутоцку хлопинуть, да катаете ся. Тихонко-тихонко «тап-тап», пока темь, темненько, а те изводять во дворике шуму-то керику-то, в том, хде спите, викна уси повиткривали, смотрють, устроили им чьто, безумие какое, аз же под одеялушку со главою куть-куть, да шепоточечком шептаюсь. Гволила – любелю, любелю, а те крику, а те обо половиценьки топа, яз им стоюшки, гволю, тангенс, котангенс, под руценьки белы с теми-то уходит, меньше, меньше, каландыш поширше уставить, плиты складывають в тлотуарл, губеньки-устоньки, эт те бальзаминцик. А бава на пасхоньке в малшлуточку до энтова, к не киевам, не к блабасова, в энтонтень, в сеплызное, к сестра у могилку. Мени лентоцку намотакали, еи лентоцку намотакали, мени аленька, еи беленка, слёвно рука. Батюшка в хоромине бозией, ему паникадилу раздуюши, любелю, любелю, у первак нейду, да затянет жальстливо, мени у аутобус к бавам, те ж мни богосоловенья просють, яз отвечше – не мни богосоловятеньки, бавеньки милы, а токмо ему единому и всеединому, умененький, гвят, яиченько наисвежайшее сувают, у мя золотой халатик, уси свицки разжигакаю ото единой, али исё резисторы цертити, линья, прямовгольник, линья. Мы ж зе с бавушкой на паску треьего лета здили, на могилку бавышуроцки, бава обо землицу да гловушкою стук-стук, селезьки тькут, я ж с нею. Тати и дады ж не бысть, уселись у малашрутоцку и пьехали к том, у дверцу стук-пертук, отколыла тата, а у доме зловонье, дада мя за руку хвать, бава грит, чьто засерано, мётлу у руци хватькает, мясти починаеть, а те стоють да дивляти ся, а бава страленькая вже, тяжло, подмяла, половицки намывати узялась, ей и глят, чьто не сподобно. Тата дрогая с магазу пришед, бисову ладану несет, у ней власы перегидритненьки, у насеньки так ж були, бельньки-пребельньки, лентоцка ала, корасива, мя на еванглию главой, кайся б. А махсимка кайся не хоць, глит, малкелом дев малевати, яз ему «э-ге-ге», перстом угрозил, бавы премного умиляли ся, и егдокимова корчил ся, мол, раздевлайтесь до поясу, а он-те нет, не эдак, аз же стриктотворенья чтиши, обо ври за облаза, бомж, ступы босы, да усе в сольненько глядикает. Зависть мя обуяла, егда чашу яво узрел, ой, гопсоди исусе хлисте, помилуй мя, объяла завидка, об том батюшке каял ся. Половицки бава намывати престала, перемного бутылей порожних, а есть токмо и есть, чьто несть, оюшки, расшумели ся, а у недильни эколе бератушки еси, те усе ведають. Усяду во верандчку в курьке сер вся. Егда ж тямно, ляжу с главой под деялом, гворю се обо том, обо том, так и сосну ненароком. Он же мя увящевал, аз ж не слыхал того, молебню отобью не наотбиваю, мя вже бавы уставить пытали, глят «подыми ся, пуговка, подыми», яз же екстазею и ото мое, слёвно воскм умастлили. Шум-перешум подымался, «иди вон», глит, «не слуга ты мени, та не раб», а насенька гврила, чьто любит, аз же не внял, чьто гопсодь един любит, человечица ж не мает того, и житеньки-бытеньки престало хотеть, для мя ж отесегений утвереждал «диявльское есь пад не восстати, хлистианское есь пад восстати», а сам же погнав, мени старашено единому у хати, викна хлёпають, босы ступають, а бава даде ковбасы, та кукумбов, деньзи, не до бальзаминцику человекам. Плитоньки, те половиценьки, токмо тверды, а по ж ним энти, блуки, цок-сток, бава грила «гля, пуговка, кобыленок цокаеть», да смеякалась. А на ябвочный насенька со маменька перизжали у храмушку, дюже набоженые, и водице умоляють, дабы окропили, а то сфирочку вкуси, а изнутри усьта пшистые раззявает, но преклестит, срамно бе. Втелок отдул, лябину-любину у напальчник сувают, да пращею той стрелу свершают, мя и тя глиавом почитают, вином упивают ся, брань чтят, нихто пуговку не любить, но у тиши, во тьме, глю се «восстати духом, слёвно лазарь, аль у марслутку сести да к баве у сеплызное, восстати, лазарь».