Дмитрий Дедюлин
Шоко-ладный домик из слоновой кости
МУДРЫЙ СКЕЛЕТ
мимикрия под ясность
робость больших облаков
странное чувство
что ты уже кем-то опознан
снова мгновения наши
сплетают какие-то люди
в эту огромную сеть
от которой никто не избавлен
звенья её – словно
память раскрыла объятья
в них ты растаял
и стал этой белой водой
что растекаясь по улицам
землю смывает
там остаётся лишь камень
и как её пить?
как её знать?
как её думать?
глодать эти белые камни
и плакать безвольно
как будто
последний ребёнок
ушёл в эту нежную ночь
чтобы остаться с собою навеки
и вены застыли
у древних титанов
что держат своды
сумеречных казематов
где дева давно утонула
в безвинном вине
этих торных
бравурных столетий
и падает ветер
на ветку
и тихо колышет её
ДВА СЛАДКИХ СТИХОТВОРЕНИЯ
1.
мы останемся как сон в памяти потомков
пусть потомки видят нас такими
какими мы являемся к ним в тихих сумерках
когда они пьют свой чай
и вдыхают аромат сирени за окном
а мы будем наплывать как облако
окутывать их – укутывать им плечи
прощупывать их на предмет
их слабых мест
мы будем играть на них
как на музыкальных инструментах
делать им массаж – тот массаж
который великий скрипач делает
своей сестре которую он прижимает к плечу
и водит своим смычком
божественный массаж –
божественные трели дьявольского инцеста
и душа их будет освобождена
от неё отвалятся все шлакоблоки
и она устремится
в то пространство
которое предназначено ей
для того чтобы погибнуть
и возродится вновь
уже в новом качестве
в ином бытии
чтобы слушать дьявольские трели
очередного соловья
который замирает
в мрачных садах
своей участи
2.
шоколадной плиткой покрыли мы пол
и уселись на сахарный стул
и стали вылизывать эти плитки
для того чтобы не осталось
малейших следов присутствия
нашего в этом сладчайшем
из миров
который предназначен нам
для того чтобы
мы нашли в нём свой знак
и запечатлели его в сознании
как ключ который
должен открыть нам
врата преисподней
где мы будем выращивать
райские сады
* * *
джентльмены надевают на голое тело бабочку
и перчатки и ложатся спать в свои викторианские кровати
они тушат свечу и проваливаются в сновидения
им снится как они разгуливают
по одной из долин Индостана
к ним подходит индиец
и показывает им свиток
который они не могут прочесть
и они взмахивают руками
и индиец превращается в серебристую птицу
и летит на восток – туда где колеблются
своими вершинами тамариски
и он садится на одну из верхушек
и ловит клювом луч
который вздёргивает его
и поднимает на небо
а джентльмены идут в нужник
и там долго молятся своему богу
чтоб он спас их
чтоб он облагородил их
чтоб он вознёс их
превыше небес
и там поставил на каминную полку
в комнату нездешнего бога
где они будут стоять
как маленькие фаянсовые игрушки
и увеселять его взор
плавая в его разветвлённых
как реки его родной страны мыслях
над холодными прозрачными и непостоянными глубинами
и наполняясь его печалью и тоской
* * *
Шекспир был прав – весь мир – театр –
театр кукол где нас дёргают за верёвочки
где мы движемся в избранном нами направлении
по манию кукловода
периодически наши ручки и ножки провисают
но потом
мы вскакиваем
и начинаем выделывать немыслимые па
направляемые доброй рукой нашего Вседержителя
захлёбываясь от восторга
и трепеща
но вот ниточка оборвалась
и кукла падает наземь
её подбирают
и несут на свалку
и там только
хищные крысы
будут грызть
её, пытаясь найти
хоть какие-то хлебные крошки
упавшие сверху, хоть какие-то
сальные пятна которые можно вылизать –
сальные пятна
от руки того кто брал куклу
поднимал её и встряхивал
подбрасывал её
пытаясь выдавить
хотя бы слабый стон
из её груди
кто наделял её душой
и тот кто её сделал
чтобы выбросить
потом на помойку
и забыть о её существовании
забыть о её существовании
и скрыться
за кулисами театра
потому что поставленная
пьеса сыграна
сбор собран
мёд уже появился в тайных сотах
и пчёлы улетели
чтобы забыть
о своём таинственном пчеловоде
улетели чтобы найти себе новый улей
забыть о своей тоске и отчаянии
поскольку пчеловод
уже забыл их навсегда
НЕБЕСНОЕ РОДСТВО
ИЛИ РАЗГОВОРЫ С НЕБОЖИТЕЛЯМИ
1.
о трёх популярных мифах –
миф об изгнаннике
бороздящем просторы морей
миф об осаждённой крепости
и миф о распятом Боге
говорили со мной
вездесущие сёстры Эола
одна сказала: «миф об изгнаннике –
это жизнь твоя в продолжении
то как ты мечешься
сопровождаемый яростью Посейдона
и постоянством нашего брата»
другая сказала: «крепость
это твоё рождение
ты брал это мироздание штурмом
ты выбрал этот путь
и идёшь по нему
сопровождаемый стрелами
чёрного воинства»
третья сказала: «всемогущество Бога –
это путь к кресту
Бог должен был умалиться
прежде чем войти
в наш узкий и короткий
для него мир
а кровь – это кровь
девственности этого мира
зачавшего от Бога
и понёсшего этот плод
чтобы родить в свою очередь
некоего Сына который объявит
о новом коридоре
куда устремятся
вынесшие этот мир
на своих плечах
и уронившие его
в эту земную падь
где корчатся
в жестоких судорогах
скитальцы вселенной
затянутые туда
магнитным полем
чёрного карлика»
2.
мама-радиограмма
потревожила меня в ночи
я лёг в тишине заставленной вещами комнаты
и как будто небесный ангел
ясная луна плавала в стекле
окна струящемся
уходящем в неизмеримые глубины ночи
я погружался в эти воды
я видел
как я иду по вымощенной камнями земле
я вижу небольшой постамент
я подхожу к нему
и пытаюсь прочесть надпись –
какие-то буквы врезаны в камень
они тускло сияют под этой полной луной
этот язык похож на арабскую вязь –
язык моих снов
но он падает – этот постамент
он уходит в зыбкое основание почвы
и я стою на краю обрыва
и смотрю в развернувшееся
передо мной море
в котором ясно светит полная луна
и я погружаюсь в эту луну
так что моя макушка скрывается под волнами
и только белый след
обозначает мой путь
путь туда – к краю горизонта
где исчезнет солнце
и где поглощённая сумеречным сиянием
луна останется навсегда
3.
как курс гривны падают листья осенью –
эти пожелтевшие купюры
в которых мы находим странное очарование
когда роемся в их прелой груде –
как будто деньги – это то что поднимет нас
на небеса
и оставит там пить амброзию и вдыхать
дивные ароматы этой прошлогодней осени
которая всегда имеет отношение
к прошлому году поскольку
она уже прошла и она – то что длится –
какое-то мягкое увядание ароматных трав
и очарованной тоски – тоски
очарованной этим синим небом
и паутиной последнего паука который
ещё не спрятался в своей западне
чтобы питаться там засохшими мухами
и ждать лета
4.
мы дышим воздухом идиотов
забываем идти на работу
наши ровные стены давно погасли
поскольку погас вулкан
который они закрывали
надписи на них давно померкли –
вернее они слились с той темнотой
что нас окружает
изгибами тропинок
по которым она бродит
с негорящим фонарём
и ищёт Диогена
как будто Диоген –
это тот что мог
сейчас родиться
и жить
наравне с нами
ходя в нашу школу
получая наши оплеухи –
те оплеухи которые
мы давали сами
и те которые получили
в процессе жизненного устройства
а так Диоген – это тот
кто присутствует всегда
рядом с нами
о великий Панк! –
Пан и К не могли
смутить тебя
и ты играл
в свою дуду
покуда смерть –
этот вечный антрепренёр
не забрала тебя
на гастроли
в те области откуда
нет возврата –
разве что для тех
кто решил вернуться
по собственной воле
и закончить свой
собственный
жизненный круг
чтобы окончательно
расставить все точки
над «и»
расставить их так
чтобы эти бесконечные «и»
засветились всеми цветами
радуги
и Великое Ничего
приняло их – эти «и»
в свои объятия
где бы они составили
столь
хитрую конфигурацию
которую не повторит
самый искусный каллиграф
мира
конфигурацию
в которой были бы начертаны
те несколько простых слов
которые хранились
в глубине твоего сознания
и были произнесены
когда ты увидел
что безмолвное небо
принимает сиреневый
оттенок
и на нём появляется
твоя судьба
* * *
я смотрю в это пустое зеркало и ничего не вижу
не вижу себя – вижу кого-то другого кто
складывает руки на груди – крестом как и положено
и принимает величественную позу
держа свою треуголку под мышкой –
наверно он – Байрон или Наполеон
две великие тени колеблются
у него за плечами
он собирает ладони лодочками
и принимает золотой дождь –
все эти мольбы спиритов вызывающих
на разговор чтобы узнать что-то
о своём двоюродном дяде
или о каком-то другом своём отдалённом родственнике
так и не оставившем ничего по своему завещанию
но вот как будто зелёная тень пробегает
по поверхности этих зеркальных «вод»
как будто дерево наклонило свою крону над ним –
над этим вдумчивым отражением
изображающим человека
и тот кого оно изображает в один момент превращается
в сломанную куклу – вот его руки слабо
повисли как плети
он поник головой
как будто ниточка на которой он держался
была перерезана и он уже не Наполеон и не Байрон
а просто торт или глоток «хорошего» коньяка
в рюмке на столе в кабинете
которым запивают свою очередную удачу
или поражение
нанесённое на полях той войны где нет правых
и виноватых а есть только двойные ставки
которые мы делаем
когда идём ко дну не подозревая об этом
и отражаясь в этих сухих и зелёных водах глубокого трюмо
* * *
будущее предлагает тебе
варианты которые ты не учитываешь
ты идёшь сквозь анфиладу этих комнат
а из задних дверей выскакивают карлики
они окружают тебя
и начинают водить вокруг тебя свой хоровод
и вместе поют застольные песни
предлагая тебе будущее на которое ты не способен
но ты очень хочешь в нём оказаться
замечая что воды твои утекают
и вот вокруг тебя остаётся грязная лужа
и ты стоишь в ней и гадаешь
а не пойти бы тебе туда где тебе рады всегда
но нет этого места на земле
и ты остаёшься в сомнении
почёсывая свой рыжий ворот
и запуская свою пятерню во взлохмаченные волосы
остаёшься стоять и раздумывать
о том невозвратном миге – том золотом дне
когда ты был свободен
и надежда твоя не таяла
принимая причудливые формы как облако
склубившееся в недосягаемой вышине
и манящее тебя своей пустотой и прозрачностью
ARS POETICA
1.
поэт должен быть избирательным
он должен знать – какие подводные камни
стерегут его на его пути
он должен умело обходить их
дрейфуя от рифа к рифу
и собирая кораллы
а когда на море начнётся буря
он должен сорвать паруса
и превратить свой корабль в щепку
которые поднимают волны
а потом плавно опускают
в очередной провал
чтобы потом в очередной раз
поднять туда – к солнцу и звёздам
которые хоть и скрыты тучами
но присутствуют незримо
на одетом в непогоду
свинцовом небосводе
одетом для того
чтобы скрыть те ясные пророчества которые
должны снисходить к людям постепенно
чтобы не убить их
своей ослепительной правдой
и своей наготой
синей как небо в безоблачный день
2.
время во плоти собирает свою жатву слизывая
с этих мельхиоровых ложек –
ложек которые хранила
Матрёна Ивановна,
капли отвара молочая и волчьих ягод –
тех волчьих ягод которые мы собирали
с тобой во время наших летних
вакаций – время
когда наши дни
были длинными а вечера долгими
время когда мы смотрели
на огонь костра
и шёпотом называли друг другу имена
наших любимых зверушек
и только одно имя витало над нами
и мы силились его произнести
и не могли
потому что это было имя
вечерней зари
встающей над нами в рассветном холоде
3.
нежный ирис, развернись – пусть будет
пустота твоя твоей наготой
твоим последним дыханием
которое мы оставляем на оконном стекле
глядя на мороз и ёлки
и бедный Дед Мороз запрягает
в сани черно-бурых лисиц
и они мчат его по льду
Чудского озера – туда
чтобы увидеть
как на белом небосклоне
появляется санный путь
уводящий туда –
к избушке на курьих ножках
где сестрица Алёнушка и братец Иванушка
едят свой белый налив
пока пустое блюдо
темнеет в углу
РУЖЬЁ В ПЬЕСЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ВЫСТРЕЛИТ
1.
у нас режим строжайшей экономии
вода бежит с плохим напором
белое солнце пустыни
загорается над нашими пажитями
и мы сползаем на пол
опираясь спиной на стену –
белые ночи чёрные города
дни и ночи напролёт
ожидаем пришествия Антихриста
гвоздик прибитый к потолку
и загнутый к верху –
на него вешаем пучок чеснока
вот-вот налетят упыри
одинокая песня комара
звенит в раскалённом воздухе
но это только начало
чего-то большего
что приближается к нам
(медленно ползёт по асфальту
поливочная машина)
возьмём своих друзей за руки
и будем водить хороводы
распевая старинные песни
рассказывающие нам
об углублённой жизни
наших предков
углублённой в то
о чём мы напрочь забыли –
о наших древних обрядах
и о наших накопленных
воспоминаниях о тех временах
где мы когда- то жили
чтобы забыть всё
нарисовать круг на стене
а внутри его нарисовать треугольник
обращённый остриём к тому
что мы считали радостью
и что разменяло наши дни и ночи
на медные деньги
наших телесных ожиданий
и нашей немой любви
2.
серна стрелой бежит
к привалу пьяных охотников
Ванька лежит на земле
и рассуждает о вечном
тем временем Панкратыч
достаёт ружьё и целится в Ваньку
Ванька достаёт из кармана нож
и кладёт его в левую руку
серна тем временем останавливается
и нюхает воздух
Ванька ударяет левой рукой
Панкратыча в бок
серна возвращается в среду своего обитания
а по телу Панкратыча ползёт чистый четверг
Ванька берёт ружьё Панкратыча
и стреляет ему в голову
Панкратыч лежит на земле
серна за кормом бредёт
3.
рогатки из которых
мы стреляли по воробьям
отошли в прошлое
мы раздели его
и отправили спать –
усни былое
теперь мы умные
мы садимся в кафе
за столик и
открываем
свой ноутбук
чертим диаграммы
наших расходов
и графики наших приключений
растут с каждым днём
схемы наших планов
доставляют нам
радость
мы замираем
в точке
некоего
экстаза
глядя
на то
как осуществляется
чёткое руководство
нашей вселенной –
той что
у нас в голове
мы не позволим себе отступить от главного
главное чтобы каждый наш день
был начертан на доске объявлений
которая висит в метро
но ночью мы тщетно ищем окончания
наших предложений
своему будущему
и не находим их
так как не знаем
чем закончится
эта карусель
в детском саду наших забав
лошадки мелькают
мы прячемся за их спины
покрытые пластиковыми попонами
и мы думаем что всё закончилось удачно
насколько всё должно было сложиться
оно сложилось
и мы мчимся по кругу
в поисках нашей удачи
и не знаем
когда мы свернём
чтобы
тут же
выскочить
на финишную
кривую
увидеть новых лошадок
обрадоваться им
поставить
на них
и уйти забирая
свою сдачу
у
маленького окошка
там где
делают
ставки
на ипподроме
уйти отсюда навсегда
* * *
к женщинам нельзя относиться философски
об этом ещё Иммануил Кант говорил
наоборот их надо холить любить и лелеять
чтоб в один прекрасный день бросить их
и уйти в монастырь на синей горе
где кормить ласточек снегирей и синичек
а о женщинах больше не вспоминать
разве что иногда
когда закатное солнце клонится и вот- вот
упадёт за горизонт
нет-нет да и вспомнишь о них
и вздохнёшь
расчёсывая свои седые кудри
глядя в свои строгие глаза
и выискивая хлебные крошки в своей бороде
заплутавшие в ней как воробушки
в стогу сена
* * *
не верифицируемое в данной оптике моё сомнение
растекается белым пятном по оконному стеклу
липкими пальцами прикасаюсь к нему
хочу нащупать волшебную кнопочку
но оно прячется от меня
оно сворачивается превращаясь в маленький кружок
и уходит сквозь щель в потолке
вьётся как тоненький дымок
напоминающий Карлсона который живёт на крыше
Карлсона который стал Малышом –
Малышом измазанным в варенье
и избавляющим свой моторчик от пут вездесущего разума
МОЛЧАНИЕ
«бытовая мистика, мещанская философия, бабьи фантазии» –
говорил я ей
а она отвечала мне: «бублики, бублики, а кому дырку от бублика»
и я замирал надеясь что она скажет что-то ещё
но она молчала и перебирала морские камушки
чтобы выбрать один из них –
самый тёмный и протянуть мне в награду –
как компенсацию за моё молчание
и маленький дар который
должен стать основой
мои витиеватых замыслов
дар который должен падать там –
в колодце, и не коснуться дна
зато он должен коснуться
моей чёрной тоски
и моей торопливой печали
печали что, вроде слёз дождя
покрывших витрину за которой
стоит такой приземлённый
такой опустошённый
и такой внятный манекен,
спускается вниз
или висит над затаившимся городом
и я прикоснусь к нему –
к этому манекену скорчившемуся за стеклом витрины
и потяну его за рукав
и скажу: «пошли со мной»
а он отвернётся
и я пойду один
шататься по дождливым улицам
вдыхать запах озона
и молчать
молчать до той степени за которой
начинается пустота сгущённая
в единственную точку –
точку в которую мы все погружены
и которая распускается
там – на дне ночи одиноким цветком –
растением принявшим цвет человечьей росы
и растаявшим там
а до того – до этого исчезновения
опылённым нашим молчанием
и нашей безрадостной
нашей влюблённой тоской
* * *
где-то там – в глубине нас
за семью замками ребёнок
прячется, играет в лапту
выращивает свой цветок
и строит песочные замки
но как только подует
восточный ветер
мы облекаемся в броню
и стоим смирно
и ждём
когда тяжёлый молот
обрушится нас
и мы уходим в землю
прямые как мачты
корабельного леса
и верховное существо
покидает нас
и только там
где-то в глубине
окровавленное дитя
вырывает
из себя
пучки
отравленных стрел
НЕГУМАННЫЙ СОН ГУРМАНА
1.
Ганнибал ел Цезаря причмокивая от удовольствия
и удовольствуясь в хронотопном сне
(не спрошу чем и не спрашивайте вы)
и не надо мне говорить, что «действующие лица» жили в разные эпохи –
они сосуществовали вместе
в процессе поглощения пищи – поглощения
одного другим
и пока этот один поглощал второго
менялись эпохи и страны исчезали
появлялись другие – те кто могут есть друг друга
даже без помощи ножа и вилки
они просто отправляют друг другу пучки тёмной энергии
и в этом равноценном обмене они исчезают
участвуя во взаимном поглощении
и проваливаясь в пустоту –
пустоту которая зияет
в их эфирных телах и в ней – в этой пустоте сидит
в колыбели ребёнок и орёт
глядя стеклянными глазами
в этот белый вакуум
который называется любовью
2.
июньский вечер вручит тебе меч и ты пойдёшь
по его тёмным аллеям
наблюдая за двуликой луною и прося прощения
за то что ты не смог уловить её бледный диск
когда она колебалась там на волнах
покрываясь рябью скользя и ломаясь
на неравные доли как ломтик лимона
в стакане вселенского чая
а ты не смог его выпить
и вот ползёшь как улитка
вдоль основания этого древа
исчезая среди его ветвистых корней
которые оно выпустило наружу и касаясь
своими рожками стеблей травинок
что растут вокруг
потому что то что растёт внутри тебя
больше и дольше любого дня
и ты засыпаешь в глубине ночи
даже не задумываясь о том
что тебя ждёт в её чёрных пещерах
где единственный выход –
та луна что растёт в голубом оке пруда
заставляя всматриваться в неё
и принимать её за всамделишную монету
которой заплатили тебе
за спуск в этот зелёный рай
июньского вечера
ДЕТСКАЯ ИГРА
я нагромождаю кубики на эту пластиковую плоскость
я играю в Эйфелеву башню – вам не поспеть за мной
и я замираю перед этим городом построенным мной
и приподнимаю пятки чтобы лучше обозреть его
и я знаю что настанет день когда этот город
явится ко мне – все эти купцы и бургомистры,
городские выборные – предложат мне ключи
от ратуши но я – гордый завоеватель незначительных равнин
поманю их пальцем отведу их в потайной покой
и покажу им крест под которым лежит покрывало
которым я укрывался в ночи а также меч, ночная рубашка
и шлёпанцы и скажу им: «разве это стоит славы вашего города?
может ли ваш город возместить мне потери
когда я откажусь от своих присных во славу
великой площади рынка а также крепостных стен
и вашего многочисленного скопления?»
и они мне скажут: «нет» и тогда я вернусь к своему трону
возьму свой посох – ударю им в пол и скажу:
«ныне же повергается город во прах
во славу морей и гор и пусть же он канет на дно вселенной
чтобы найти там своё пристанище и слиться
с тем идеальным образом который нарисовал
глядя на него заморский художник
и пусть семь тополей его герба
станут тем ориентиром на который будут взирать
все странники все калеки пока не найдут его в раю
где он будет выситься как самодержавная крепость
на полуострове впадающем в море
белые волны будут биться у его стен
и белоснежные чайки будут летать
над его куполами»
СТЕКЛЯННОЕ СЕРДЦЕ НАГВАЛЯ
1.
у моей кровати – на книжной полке
стоят: икона Дмитрия Солунского
и большой скотч – я думаю, это – метафора
потом что моток липкой ленты
опоясывает всё сущее стараясь
захватить как можно больше пространства
пространство прикручивается к столбу времени
который сам является сегментом
более сложной постройки –
может быть это сегмент неких линий
уходящих в неизвестность – тогда моток скотча
это наше время – время которое длится
с нами и уходит вместе
с нами как этот столб который погружается
в зыбучие пески вечности для того чтобы
вынырнуть на другой стороне Луны
и чтобы его нашли неземные ангелы
неизвестной цивилизации и по зарубкам
на столбе определили длительность нашего пути
и нашего извержения в Мальстрем –
в эту воронку которая существует там – на краю
окоёма и в которую низвергается всё
что заставили существовать и оно низвергается
чтобы пройти отмывку белыми водами
и получить новое подтверждение на существование
там – в новом отражении готического собора
стоящего на краю пруда где старая прачка
полощет своё бельё а малиновый закат
кровенит его своими разводами
медленно садясь за край горизонта
2.
и это всё однозначно – но с разными знаками
которые указуют нам путь на погружение
в хладные воды неизвестного пространства
где стоят стеклянные деревья а вокруг них
играют какие-то живые существа стараясь
не порезаться аккуратно двигаясь и проходя
сквозь живые туннели сплетённые из живых существ
расположившихся меж стеклянных стволов
и уходящих к истоку единого корня стеклянного леса –
там где в глубине земли висит стеклянный шар
не касаясь стеклянных оконечностей протянутых
этим лесом в глубину породы где задумчивые
подземные зайцы глубинного солнца бродят
постукивая своими молоточками по вкраплениям
руды и собирая редкие алмазы валяющиеся там и сям
между жил неизвестного металла уходящими
к средоточию этой никем не названной но возвращённой
нами этому сердцу земли породы
* * *
1.
2000
метро пожирает своих детей – они толпятся на эскалаторах
предварительно бросив жетончик в щель пропускного автомата
все они стремятся спуститься вниз чтобы выйти на станцию
а там они сядут на тот поезд который умчит их
в неизведанные дали – ничего что даль черна
главное что там внутри белеет надежда
и они движутся к ней уткнувшись в свои айфоны
разгадывая кроссворды или просто смотря отрешённо
впереди себя или засыпая под грохот поезда
который мчится туда – в белую даль
которая пока скрыта в черноте мрака
и дай бог чтобы там была такая же станция
а не плавный спуск во ад – в жерло потухшего вулкана
там они и исчезают прощаясь с нами
махая нам рукой и забирая свои пакеты и сумки
исчезают вливаясь чёрной рекой
в это былое десятилетие нашей славы
и наших растраченных надежд
чтобы найти там успокоение прижавшись к груди
дежурной по станции и шепча ей
о своих болях и обидах
аннигилируясь превращаясь в свою тень
которая растекается по стене
как прозрачное полотнище флага –
флага который опустили когда-то
когда наш форт окружили индейцы
предлагая поиграть в дешёвом казино
на территории резервации – опустили
чтобы свести счёты с нашей удачей
с нашей общей памятью
и нашей судьбой
2.
всё наше время – предсмертное
оно опускается на нас как покрывало
и затягивает в свои объятия –
в свои складки притворяясь чем-то
что неотъемлемо от нас самих
на самом деле являясь нашей проекцией –
скрытым мальчиком в кустах
у художника – на знаменитой картине –
он там молится своему отражению в луже
перебирая свои чётки
и расплываясь в улыбке
если видит в этой луже ангела
а на самом деле это облако
проплывшее над ним
в своей недосягаемой вышине