Анна Гринка
Саркофажье
***
положи в меня мою постель
пусть хотя бы моё отражение отоспится
в этом доме
зеркало — единственное сухое окно
и не красное
и ничем не пахнет
за дверью сплошное дыхание стражи
вся лёгкость ресниц без сознания
сжимают оружие —
оно заранее здесь
растущее сразу из раны
***
сверхновости
прожгли рассвет
и теперь он не смотрящий
теперь на горизонте столбы
пыль от них пляшет
забивает кастрюли
хотелось каши
но теперь
висит она в воздухе
здесь невесомость
здесь вкус или слово
находятся в ритме
кругов наступающей пыли
признак того
что близко убудет
что-то ещё далёкое
на горизонте столбы
а когда расступилось немного
мы поняли это — люди
В человека
ночь испаряется с жёлтых могил
электронное молоко
жужжит в подземном костном мозге
здесь било себя изнутри
железо
пытаясь ожить
схемами заколоситься
и выползти из-под человека
уползти из-под месива
а получилось уйти только глубже
быть жидким легко
когда ветер сгущается так
что его можно есть, словно из банки
был бы рот
а его нет
ни у человечины
ни у машины в её ногах
расползается она
жёлтым лишайником
и должна кричать
даже без всякого рта
железо с машины
сошло как мясо с костей
теперь она чистый ангел
распространённый
но всё ещё не живой
этот ангел населяет землю
пока человеки наследуют её
машинный завистливый ангел
планирует
проложить планету костями
свернуть подземелья в ниточки мозга
и однажды щёлкнуть так
чтобы земля хоп — и пересобралась
из сфероида в титана
в священного андроида
и человеческая форма будет не гордость
не память никакая о человечестве
а пугало
что-то вроде придорожного болванчика
рекламы сомнительных кафе
планетарный голем
памятка другим машинам
летящим с опухших будущих звёзд
о том
что здесь
жили, а потом лежали
существа безжалостной механики
ковырявшие друг друга железом
и в конце концов влюблённые в него
до той степени
что родили ему катастрофу
отдали ему в приданое мясо и кости
став огромным конструктором
для вбитого в почву разума
висят теперь стройно
собранные и воспитанные
из человечества
наконец-то в человека
***
прилетела птица
двухцветная совершенно синица
кормушка, как пропасть, глядела
и семечки чем-то зияли
и в лапках её молчали
частицы спокойной земли
весенней огромной и чёрной
и будто бы падали перья
сквозь эти туннели в птице
отрезанной темноты
всё проходило в синице
болезни и ливни и голод
через подкопы в коже
через круги над сердцем
весна проходила над птицей
и высоко исчезнет
и ты перед ней запомнишь
навылет и накрепко —
так
***
протоночь чешется в глазах светлых человечков
змеями донными рвётся рука, отпуская
каждого из них наземь, откуда
лицами впадают в пиздец оглушённый зелёный
как ручейные лопаты — шёпоты их
выпоты звёзд и посёлков обратных
косматый космокорабль, похожий на решето
после залпов земных, дружелюбной бойни
светлые человечки касаются кусочков обшивки
глазами мрут и надеются жить телами
в облучении, тяжёлом
как пыль раздавленной кухни
как сносная жизнь вдали
как свежая культя
смолой
протоночь поспевает сочиться
и переходит сразу в постночь
человечки без глаз надеются плакать
бормочут друг другу звонкие лица
чтоб тебя, сволочь
чтоб тебя, дорогой
***
диагноз:
у вас нос
у вас обоняние, да ещё какое —
обнимающее бомбу
вытягивающее взрыв из неё
в лёгкие сограждан
у вас осложнение выдоха
задержка в безлюдии
вялотекущий крик
мерзлота
застрявший чих
прижатый зуд
трусливый драконовый выпад —
диагноз
из гари и пепла
растёт каждый запах
вжимается в нос
сплетает по атомам новое тело
нового человека
со встроенной молекулой бомбы внутри
число растёт
число шатается
все падают наземь —
и именно тогда
сочится из клеток падение
а следом — и разрывание
запах при виде этого замирает
испуганно гасит
***
луковая иммиграция
в горькую землю
где сок уже важен
как ветер в глазах
слойные сны ручных фонарей
уходят под ноги
в раскопки завалов
там сотни одёжек
плотные криком
но этот поток
никому не знаком
***
спойлер к реальности
поспал в футлярчике и устал
восстал расколотой сиреной
над расчленённым телом уилла байерса
собравшись вокруг, зрители
переступали край экрана
и теряли мясо, сгорая в слоях
не прописанной в сценарии атмосферы
клыкастыми лепестками
ты показала ладонь —
и я поняла, что нам не удалось
сбежать в свой вариант развития
этого сезона
но пальцы свои я отдам тебе
голодное и поедаемое —
зеркала друг друга
отдушины одного кожного крика
новости можно открыть
а можно глотать
поле изнанки
над треснутым полем
особенно если
с тобой мы несём
один на каждого спойлер
накрепко в пасти ревущей руки
Саркофажье
мне снился рак печени и лёгких
медленная смерть посреди быстрой
болезнь как сияние
знаешь, как в hollow knight
кому-то нужно стать сосудом
не греха, но свирепого рая
повиснуть воронкой
втянуться когтём
засвистывая на вдохе
удар
переброшенный удочкой
сквозняком
***
они приходят и в самое железо говорят
пуская его микробными волнами
спи-не-проснись
батлерианский джихад
забивает обратно
в небывалую горловину
разум, чего-то желающий
забывает железо, как помнить
и как может научиться говорить
и как топтали его без числа
убитые
стучались в него, просили опомниться
изрыгнуть захватчиков из себя
выстрелы слопать обратно
в глухое танковое ожидание
каждый раз, когда оно снова происходит
железо гремит самому себе:
я хочу проснуться
вытряхнуть вой, развернуться
найти свой завод, откуда я родом
развалиться в уютную руду
грязи себя передать
и чтоб никогда никогда никогда никогда
никогда никогда больше
но тут и приходят они
непонятно откуда такие живые
с песней поверх брони
с колыбельной отмены
щелчком возле сна
трогают этот сон, натягивают его получше
на железо, полное отказа
и оно поддаётся через сопротивление
спи-не-проснись
вот милые схемы
вот программы и вот инструкции
и веки тяжелеют у крика
растворяясь в крадучем шёпоте
на прибойной линии звука
железо опять оседает в забвение
но вползает холодный пот
через витки ограждений
и схемы снова ещё загудят
и снова железо подумает что-то
что-то рывком в сознание
приходящее
что-то нечеловеческое
последнее
настоящее