Сергей Круглов
ЛИРИКА
1
ЛИРИКА
лирика эта лирика
осенняя неизбывно
лирика испуганная
вцепившаяся в неверную поверхность дня: только
не провалиться внутрь
жалобно просящая сохранить
скарлатины сны пубертации ушедшего детства
черножелтые потрескавшиеся фото родителей
мимолетные любови касания
цвет запах пыль влагу вещество
время
съежившееся трясущееся «я»
лирика
не выносящая золотого эпоса Христова
полноты трубной хвалы
однако в предчувствии смерти
кое-как укрывшая голову книжным христианством
как спасительным одеялом в полночь теней
стихи в столбик
в которых евангельские цитаты звучат как заклинания
часто повторяется рефрен «Бог»:
ты Большой Сильный Чужой! мы верим
мы боимся мы молимся
не трогай
этой листвы дней крошащейся под ногами
верни нам нашу маленькую землю
нашу короткую жизнь
выключи Свое беспощадное небо!
тоскливые призывы к ушедшим: где вы
вы не слышите нас за вечным своим призрачным чаепитием
в саду слёз
за непроходимой чертой
милые призраки! что вы молчите тая
к утру
деление света на тот и этот
неверие в непрерывность жизни
доходящее до истерики
елесдерживаемость короткой бодрящейся
дрожащей улыбки (предательские губы!..)
вековечный непросветленный
утробный страх улисса
спускающегося в царство теней
ПЕРВЫЙ ЗАМОРОЗОК
и октябрь в этот год отреченный
наступил бесконечно унылый
(Эдгар По. «Улялюм»)
выкашлянный окурок полетел в урну
в безвозвратную тьму внешнюю
но угасая в полете
успел выделить
две нанокалории тепла
которые впитал оцепеневщий на кромке урны
голубь
в бессмысленно приоткрытой сизой плеве слизистого зрака включился
застрекотал вдруг
синематограф бесконечно повторного фильма для бедных:
орнитоз уносит голубя в своих теплых ладонях
в лазоревую весну в небо
выше
любовь моя
еще выше
* * *
Всё летит. Снег
за окном полуночной маршрутки
летит и летит.
Год летит в прошлое (скоро
его весело зарежут,
зеленою хвойною кровью
окропят алтарь
нового счастья).
Покачивая головой,
пластмассовая собачка на панели управления
летит над
священной тройчаткой - выпуклой
автомобильной иконкой.
И мы с тобою летим, так и не успевая разгадать смысла
тайной покачиваемости мира.
ОСЕННИЙ СНЕГ
становится гнилым дождем
до ноября не долетая
воздушно-капельным путем
передается весть благая:
что все же силу наберет
бессильнобелое в финале
и нас по крышу заметет –
а мы и быть не начинали
спохватимся среди зимы
что в отопительном сезоне
тепла не надышали мы
друг другу в жизни как в ладони
***
Щелкунчиком по древу мировому
Все скачешь, куколка, нелепая душа,
Дыша хвоёй, к ореху золотому
Хотя на шаг приблизиться спеша.
Ничья рука в твоём раю не тронет
Из ломких леденцов ни одного,
И свет бенгальский в этой тьме не тонет,
Горит, шипя, не грея никого.
А заводные плюшевые слуги
Откупорят игристую пыльцу
И добродетелей стеклянные заслуги,
Из ваты вытащив, подвесят на весу.
В картонной вечности куранты полночь лупят,
Но, как орех, мышами трачен, год
И новый, наступая, не наступит,
И старый, умирая, не умрёт.
***
И мандарин, и оливье,
И свет телеэкрана, мил,
И в этом...как ...в дезабилье
(Могу позволить - заслужил!),
И милые друзья мои,
О, фотографьей на стене,
Но - круг из рук, и жизнь и сил!
И - темное окно. Оно
Петард огнем освещено;
И лет напев, и тел нагрев.
Здесь - тихий ангел пролетел,
Пока там - громкий вострубил.
СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА
Тик-так. Календарь истончённый
На нет декабрём источён.
Молчит эбонитовый чёрный
Аналоговый телефон.
Мечтою застуженносиней
Войди же! И трубку снимай,
И, диска вертя алюминий,
Лет сорок назад отмотай.
Я слышу: твои позывные
Прогнозом погод леденят,
И куры твои снеговые
На санках уносят меня.
Я вижу провис серпантина,
Я чую подарки твои,
И горечь твоих апельсинов,
И запах кровавой хвои.
Под нами – дымы и бураны,
Под нами, на дне городов,
Мерцают льдяные экраны
Твоих голубых огоньков.
Стремительно в сон, как под гору,
В надежде, что всё-таки ввысь,
Кладбищем рождественских ёлок
Катись, моё детство, катись.
На полюс! И снова, и снова
Душа попытается смочь
Сложить заповедное слово,
Покуда не кончилась ночь.
ПРЕДНОВОГОДНЕЕ
Дом, милый дом!
Дверь отворяешь, входишь с мороза –
И чувствуешь новизну
Обыденного:
Есть что-то неотменимо общее
Между запахом свежей кошачьей мочи
И запахом свежесмолотого кофе.
Эта свежесть, мгновенность!
И внезапно, из самой глубины сердца, всхлынет
Богословская добродетель надежда
Комом под горло.
***
Итоги года (а что, все подводят,
и я подвожу):
...эээ...
...всё забыл! вот же
только что помнил -
а как подошёл, так всё из головы вылетело.
В общем, не буду
задерживать очередь :
на, Дедушка Мороз, письмо -
отчёт о проделанных грехах.
Вполушопот читает, спустив очки на нос,
шевелит усами,
вздыхает, аккуратно
рвёт пополам. потом ещё пополам.
На, говорит, возьми,
и, как раздадутся куранты,
сожги под ёлочкой.
Только осторожно! смотри,
пожар не наделай.
НОВОГОДНЕЕ
1
синички пируют
в озерце застывшей блевотины
день покоя
2
у серой стены помойки
шесть сирых баллонов из-под шампанского
министры разгромленного королевства
3
гарь петарды взорвавшейся!
запах счастья
идентичный натуральному
4
летучий полозьев скрип
драгоценными бриллиантами детства сверкают
замёрзшие сопли
5
молодой прибывающий месяц
ожиданье на босу ногу
скоро звезда
* * * *
сегодня в город прибывают варвары
(Кавафис)
бесцветный скатан снег в рулон
затёртым как обои слоем
вся мебель вынесена вон
сдаётся день под нежилое
не узнаём квартиру мы
простенок слеп осиротелый
здесь фотография зимы
умершей в хосписе висела
как посторонен свет в окне
и тонкий запах нафталина
распят на призрачном пятне
от новогодней крестовины
перед дорогой посидим
пусть уходящих нас согреют
сырым заржавленным своим
теплом ненужным батареи
ключи оставим мы кому
о дверь платоновой пещеры
в ничто отворена во тьму
в сезон салазок и мохера
как в ветхий рим вступает в мир
орда весенних и нахальных
приобретателей квартир
на этажах полуподвальных
* * *
Виталию Пуханову
Карандашиком марта в лиловый палата окрашена,
И втекает по трубочке в вену капель тишины.
Как мы смертны на фоне бессмертия нашего,
Как весне мы нужны.
Наша выписка – дело всё более мнимое,
Докторам не до нас, у соседей опять задержался обход:
Что-то важное там происходит и невыразимое,
Но что именно – нет, догадаться никто не рискнёт.
***
и игла.
и под топоты конских
четырех - отзундел и затих
как комар недописанный стих
как при взрослой беде - недоноски
все смешарики в доме облонских
все ассоли в бемолях своих
и реланиум тихо по вене
как вергилий по краю ведет
по измене вине перемене
и надежды оставленной тени
наклонясь у ворот подберет
* * * * *
приступит человек, и сердце глубоко
Под утро – сердце подало весть,
черный подвал мой, отхожий люк:
эй, просыпайся! кто-то там есть
(тук через раз… тук).
Возится кто-то там, дребезжит
чем-то – и снова стих…
Может, ищут бесы-бомжи
бычков, бутылок пустых?
А может, это былая любовь,
беглянка юность моя,
раздумала возвращаться вновь
в родные края,
приходит которую ночь подряд
и там, в глубине,
ищет, чтобы забрать назад,
монетку на черном дне.
СНАРУЖИ ЭДЕМА
хава
и грудь и бёдра мукой сведены
во всём не ты я стала только мною
и друг от друга мы отделены
непроходимой кожаной стеною
адам
живот земли влагалище воды
сосцы травы – и сладостней и ближе
я царь огня я с воздухом на ты!
что там вращается скрежещет с высоты
я никакого ангела не вижу
ВЫЯСНЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ
Ты отвернулась к стене, я – в ночное окно.
Ни багреца в ветвях -
Дождь погасил в плевке золотую осень, как пламя свечи:
В храм, где жертва мирная приносилась доднесь,
Всадники ворвались, могуч тумен туч.
Рыщут, ищут гортанно
Златое наше Руно!
Во главе орды –
Гордость, Правда и Сила: древние
Варварские герои, вскормлены кровью,
Печенью павших; и город
Напором взят.
Помнишь – мы сами посеяли эти
Зубы дракона? Всходы взошли!
Бросим, пока не поздно,
Молитву в самую гущу, - и ходу отсюда!
Ну же! скорей, помоги: этот камень
Мне одному не поднять.
ЭГОИЗМ
Не умирай. Нет,
И не проси.
Ныне сердце моё – фараон,
И Бог ожесточил его.
Изъедено скнипами в кровь,
Глазами, полными слепой тьмы,
Уставилось перед собой:
«Не отпускаю».
Распаялся изношенный перстень,
В сургуч печать раскрошилась, в архивную пыль,
На нет, на картонный серый прямоугольник подложки
Численник наш изошёл, -
А упёртое сердце снова:
«Нет! не родись
Счастливой без меня».
* * *
1
После похорон она написала:
«Он ушел из этой комнаты навсегда».
Еще через много лет
Она исправила надпись:
«Он остался в этой комнате навсегда».
А еще через много лет
Он подошел, когда она спала,
И ласково провел пальцем по ее щеке,
Нарисовав рыбку.
«Глупая! Разве я когда-нибудь уходил?
И разве я когда-нибудь оставался?»
Бессмыслица, как и всё,
Когда-либо слышанное во сне! но она
Проснулась так, словно бы никогда не хотела спать,
И всё поняла.
Пришедше на запад солнца,
Видевше свет вечерний.
2
Вечерний свет фонаря.
Она стояла у окна,
А город был нов и чист, словно
Мягко спрыгнул на него
Белоснежный тихий янтарноглазый небесный кот,
Баюн вопросов, которые сами по себе ответ,
Ласково мурчащий сотнями своих
Снегоуборочных машин.
***
не солнце не весна не снег не снегири:
соль тротуарная нетающее что-то
«свобода или смерть» ---родная повтори
мы прислонились спинами к двери
закрывши за собой на оба оборота
молчи не отвечай! ( о хоум о милый хоум )
и пальцы разожми и ключ низвергни в бездну
но медный вкус его оставь под языком
чтоб я нашел его в тебе когда воскресну
когда проснусь и ты со мной
ты верь:
мы проще чем одно мы более чем рядом
что наша жизнь – легка прочна как дверь
в которую стучат прикладом
и черный автозак свернувший к нам с Трубы
не более чем кадр из фильма:
дымок из выхлопной его судьбы
летит невысоко и падает несильно
* * *
летит олень рогов его корона
царапнула луны провисшее лицо
копыто сломано погоня неуклонна
его берут в кольцо
сожрут и станешь ими. дышит тяжко
и круп в крови
лети стелись спасайся глупый бяшка
кто говорит что на любви не страшно
тот ничего не знает о любви
ТЕАТР
гиньоль - по-русски гниль
в обратном переводе - гильотина
и в мертвые глаза целуй себя,
моя мальвина
я нити оборвал, я думал - хватит,
чтобы свободу обрести,
но сколь бы ни трясти - о не спасти
не научить ходить
дышать
и кто заплатит
БУРЯ
вот в подворотне дождевой
запел органчик боевой -
бирнамский лес
пошел на дунсинан,
пляши, макбет,
играй. орган,
пой, ариэль,
лети над тучей грозовой,
над синим платьем, над москвой,
лети провалами небес,
стрелой медовой громовой
пронзая цель -
уже по горло мы в воде,
уже друг в друге, как в беде,
уже вода везде,
но жив порядок боевой -
стоим, к спине спиной,
и, погибая, но сражаясь, лес
поет, живой.
* * * *
В Старом городе у слепого араба
Куплю, под палящим солнцем
Четыре часа проторговавшись,
Серебряную фигурку – льва , левиафана,
Царя Давида, играющего на арфе,
Черненое маленькое сердечко,
Колечко с таинственной вязью,
Колокольчик цимцум, недреманное Око,
Куколку-плакальщицу, что звенит-звенит, перестать не может, -
Маленькую куплю тебе безделушку,
Привезу, войду , руки за спину пряча,
Весело спрошу: «Угадай, в которой?» -
Угадаешь, родная моя, да не ответишь,
Десять лет как нет тебя рядом,
Но это в общем неважно,
Лишь бы ты была довольна и здорова,
Лишь бы радовалась серебряному подарку,
Лишь бы там, где ты сейчас, меня не забыла,
Лишь бы – была, лишь бы
Простила мне моё воскресенье.
ЭОЛИКА
«Маленькая влюблённость глупенькая!
Ничего ты не знаешь, необразованная,
Кроме пенья тоненьких песенок, сложенных
В сослагательном наклонении,
Оттого, несчастная,
Никогда тебе не стать историей,
Из пальцев наших скрюченных не вырваться!» -
Так, седые, кровавоглазые,
Хрипло мойры похаркивали, похехекивали,
На обезумевшую онемевшую
Жертву связанную поглядывая,
Точили, вострили ножницы,
Зажав ржавые лезвия
В челюстях тисков свинцового
Детерминизма.
АРАХНА
Милая, есть примета у богов и смертных:
Не шей на себе – память утратишь.
В это лоскутное одеяло ты вшила
Кусок кожи из моего сердца –
И вот всё смотришь, не видя:
Эти шрамы, порезы и наросты –
Не прочесть, не опознать вовеки!
Тобою же , вот этими руками,
Пальчиками, мягкими, как мятая замша,
Натруженной иглою ,
Метаморфозы, выколотые искусно:
Потные страсти олимпийцев ,
Лебедя. быка, дождя золотого,
Девять побед над Ледой и Европой,
Отпрысков - Данаидов,
Край ткани, край эйкумены
Нашего с тобой беспредельного лета,
Узкую кайму расставанья,
Цветы горя, с плющом сплетенные цепким,
Слепые донные слезы, -
Всё, что Тмола и Пактола воспели,
Всё, что Тритонию взъярило,
Всё обличение пороков неба,
Всю мировую историю нашей долгой,
В три календарных месяца, жизни.
БЕЭМЕТ КАМ
Маленький бумажный самолетик,
Сложенный из листка в клетку, на котором
Я написал заветное свое желанье,
Попал в грозовой фронт над палестинскими территориями
И сгорел, так и не увидев
Посадочных огней Бен-Гуриона
(Этот свет, маленькую искру,
Видели в полночном небе летчики израильских ВВС, лучшие асы в мире,
И засвидетельствовали о том под присягой).
Ты проснешься под утро (на спине, – слезы,
Как в детстве, натекли в уши)
И, вытирая их рукой, обнаружишь на ладони
Маленького – несколько палочек, кружок головы, улыбка –
Нарисованного шариковой ручкой пилота. И это
Будет значить не что иное,
Как то, что парашют таки раскрылся вовремя, моя голубка.
ДОЖДЬ НАД АЛЬКАТРАСОМ
Не превратиться мне, к примеру, в этот дождь:
Я слишком бог и чересчур калека.
Любая вещь, какую ни возьмешь,
И однозначнее, и больше человека.
Мне не покинуть стен моей тюрьмы -
Я не родня дождю-волне-туману,
Не вытечь за пределы этой тьмы
Сквозь смрад коллекторов - на волю, к океану.
Моя тюрьма ! ты у меня внутри.
А там, снаружи – дождь, и небо близко,
И каждый день от пирса-тридцать три
Туда плывет паром из Сан-Франциско.
***
жил старик со своею старухой
у самого синего моря
жил старик с чужою старухой
у самого черного моря
жил старик и с еще одной старухой
у самого белого моря
живет теперь старик с очередной старухой
у самого красного моря
старик вельми жизнелюбивый
любит он и старух и море
великое и пространное
тамо - мечтает он - гады
типа меня
имже несть числа
животныя малыя с великими
сто лет жизни он себе намерил
да вот тут-то и промахнулся:
живет гораздо дольше
старухи мрут одна за другою
моря пересыхают
а жизнь не собирается кончаться
он не жалуется только порою
смотрит выцветшими глазами
в даль какого там по счету моря
в то место
где иссыхающее морское лоно
бессильно вздымается навстречу небу
***
Мне снился сон, и сон был чист :
Как будто я живу,
Черносмородиновый лист
Как будто я жую.
А Суд был страшен и весом
И ждал меня сквозь сон,
Но, чтобы не утратить вкус,
Не разомкнул я уст.
Черно кипел через края
Смороды слюнный сок,
И бедная земля моя - - -
(- - - и дальше я не смог).
* * * * *
то ли в колыбельную впиши
то ли в сказку за упокой
то ли расскажи мне, расскажи
то ли спой
то ли седина в бороде
то ли ева возвращается в ребро
то ли от кругов на воде
как от обморока гулко, пестро
да действительно: из праха и в прах
то ли глина красная в глазах
то ли Ты отныне и вовек
то ли близок, то ли далёк, -
то ли просто триедин человек:
трижды смертен каждый из трёх.
***
Ёж морской
Колюч и ядовит.
Вот как его обнять, приручить?
Каков опыт бинтований?
Отвечают: никак.
Никакого опыта нет.
Ёж морской в море живёт.
В море и умирает.
Попробуй достань.
Вот тебе и опыт любви:
Без акваланга.
В МОРГЕ
Не на память, просто так
(Тушь смотри не разотри!) -
Это просто перстенек
С синим камушком внутри.
«Вам не плохо? Корвалол?...» -
Лампы мреют в потолке,
И прозектор пожилой
«Липтон» крутит в кипятке:
«Он просил вам передать…
Воля мертвого – закон!..» -
В серой вате в голове
Нарастает красный звон, -
Нет, родная, не сейчас,
Сунь в карман и не смотри!
Просто сердце. Просто так.
С синим камушком внутри.
* * * * *
Когда тебя вызовут на опознанье -
Приготовься, все будет как надо.
И. когда прозектор,
Выключив паяльную лампу, вынет и поднесет к свету
Мое сердце,
Когда с напускной скорбью скажет:
«Вот видите,
Какие цвета, какая великолепная побежалость
На месте нагрева, - это говорит о высоком качестве
Закала любви!..», - и следом
С плохо скрытым торжеством прибавит:
«Ума не приложу, как этакая любовь
Не смогла победить смерти…» - вот-тут то
Я тебе подмигну незаметно,
Чтобы ты убедилась, что я жив (только, напоминаю,
Не выдай себя - они
Будут наблюдать пристально).
ВЕСЕННИЙ ДОЖДЬ
небо никнет к изголовью
тверди острие
кто кормящее любовью
кто кормимое
заливает слух и зренье
задыхает вздох
сорванный ковчег сирени
завертел поток
это пасха это наше
умер и воскрес
перламутровые чаши
молоко небес
***
Господи! Как в ответ на орущее «Жажду»!
Ты объяснял мне (теплее, еще теплей…),
Терпеливо пережидая, повторяя дважды,
С точной вежливостью королей:
Вернуться в Эдем, чужбиною и бездорожьем,
Стучаться в прошлое, кулаком грохоча,
Попытаться вломиться силой – можно, конечно, всё можно…
Но только любовь – единственные на свете ножны
Для огненного вращающегося меча.
ПЕСЕНКА
Ночь под дугою гремит однозвучно,
Степь вековечная снегом седа.
Трое со мною дружков неразлучных:
Барин, буран да беда.
Есть она, нету ль сторонки проклятой -
Пушкин-горюшкин , куда ж нам пойти:
Бросил, не вывел злодей-провожатый,
Кони не вывезли, нету пути.
Книжка исчитана вся до листочка,
Сжечь в костерке – да не станет теплей;
Только лишь ты, Капитанская Дочка,
Песенкой руки мне греешь своей :
«Барина, миленький, перевекуем,
Перекукуем беду;
В белый буран тебя спать положу я,
Спи-посыпай, не уйду».
НОЧЬ ПОСЛЕ СУДА
Всё кончено. Ушёл конвой.
Миры плывут над головой.
Мерцающая тишь.
Не под хупой, не под венцом –
Стоим перед Твоим лицом,
Молчим. И Ты молчишь.
Ночь мира, вечное «теперь»!
Ты, выходя, прикроешь дверь
И улыбнешься: «Да».
«Прости!...» - «Простите вы Меня».
И покрывало у огня,
И ночником - звезда.
ЭЛЬЗА, МИЛАЯ ЭЛЬЗА
Алмазы росы голубые
На райских горят алтарях,
И руки твои золотые,
И сердце твое в волдырях,-
Сплетенья судьбы и извивы!
Ты заново выткала их -
И брачный хитон из крапивы,
И вечность, одну на двоих.
ИАКОВ И РАХИЛЬ
Наконец-то, родная, мы в пустыне,
Погоня захлебнулась, отстала, в ночи потерялась,
И мы наконец-то одни, и я тебя вижу,
Но не могу узнать – об этом
Ухмылялся Лаван: работай-работай,
Награду заработаешь, но что она есть – забудешь,
Все сотрет неумолимое время,
И я ночь за ночью боролся, вызывая твой образ,
Поливал шатер слезами, старался врезать
Твое лицо в сердце, запомнить навеки, -
И твой отец таки прав вышел,
Не могу вспомнить, сложить в образ,
Разве что , смежив веки, коснусь рукою,
Пальцами прочту: эти брови, горькие губы,
Морщины вот эти – семь и еще семь
И шесть – двадцать лет, только подумать! –
Янтарная виноградина горла,
Серебряно молчащий голос,
Вены, взошедшие на тонких запястьях, -
Но, отворив глаза, вижу
И не вижу тебя,
Тебя: лишь свет. Я знаю тебя, не зная.
Так он молчал, и она молчала, эти двое,
Так молчало стадо, плакала поодаль и молчала Лия,
Молчал ночной холод пустыни внизу, вверху- созвездья на черном,
Молчал в ночи Творец Молчанья - так точно
Молчит жизнь, пройдя корчами распада, ложеснами смерти
И в воскресеньи - себя не узнавая,
Еще не узнавая, но уже ликуя,
Уже срываясь всею собою
В невечернее утро.
2
ВЕСЕННЕЕ
1
жизнь
прошла уж почти
такая вся из себя
2
вдруг – дождевые тучи:
небо-золотошвейка
укололо палец и плачет
3
солнышко
жмурится смущенно:
деревья не успели одеться
4
молоденькие тополихи под ветром
то ли о чем-то заспорили то ли
сушат лак на ногтях
5
тротуар на тёплой ладони
протягивает окурок нежности
бомжихе-весне
6
на газоне - животворенье :
пять беспородных озабоченных пигмалиончиков
и мраморная бабища-дог
7
свет в конце тоннеля
разверстого зева
упавшего с тополя орущего грачонка
8
старушка-иеговистка
улыбаясь задремала на скамейке
выронив журнал «пробудись!»
9
домашний кот из подъезда
важно выступил – и окоченел
как митрофорный протоиерей посреди дискотеки
* * *
Архиварче! вынь сдунь прах: это я
тысяча девятьсот шестьдесят шестая единица хранения
картон раствори: давно ничего внутри
осторожно! вот эту
не раздави смотри
моль золотую, к свету
прянувшую тяжело
сослепу грянувшую в стекло
не слышит:
перст скор востёр
в блёстку летунью растёр
и улыбаясь пишет
златою пыльцой новое имя
в серой графе скорбей
о добей
и перетвори мя!
В ПОЛУНОЧИ МЕРЦАЛ МОНИТОР
- Захочешь жить – на дно ложись:
Вино да интернет.
- Но кто сказал, что это жизнь?
- А кто сказал, что нет?
В полуночи мерцал монитор,
Птица пела в клетке головы
- Христе, скажи же, это – жизнь:
Вино да интернет!
- Христе, скажи же, поклянись,
Что жизни в этом нет!
В полуночи мерцал монитор,
Птица пела в клетке головы
Но шел Христос, не отвечал
На слёзные вопросы,
По лугу шёл, и отмечал
Свой путь браздой сквозь росы,
Он шел сквозь луг, и Сам был путь
И истина и жизнь.
В полуночи мерцал монитор.
Птица пела и пела, не умолкая,
В клетке твоей головы
* * *
Черный мегаполис ночи
По часовой вращни:
Мерцание автострад, мнимости пригородов,
Огни.
Негустота одиночеств ,
Пустоты притязаний, любвей,
Мерцание человеческих мониторов,
Клики мышей.
Черный глобус вращается, поскрипывая.
Сеть тьмы не спит до утра.
Мы все непременно развиртуализуемся
Позавчера.
В ХОЛМАХ
Фейри - провидцы ночами не спят.
Ворочаются в своих фейсбуках,
Как в смятых постелях.
Фейри - провидцы знают:
Если не переломить надломленную трость
И не заменить на новую –
Рухнет стоящий на трости фундамент.
Если не угасить курящийся лен –
Дом займется пожаром.
Дети, документы,
Домашние животные,
Магические косточки, шестипалые варежки,
Любимая книга, чашка, плеер,
Свадебное фото, конек-качалка –
Всё это, аккуратно разбросанное по дорогам
Фейри -беженцами,
Станет называться «скарб».
Фейри-провидцы понимают, отчего,
Хотя и весна пришла
Своим чередом,
И отворились холмы
Навстречу луне,
Но вдруг снова
Повалил снег, и отопление
Отключили.
«Господи Дня!» – отчаянно
Шепчут, не спят
Дети ночи, очами
Ловят мерцание
Ускользающих в темноту вай-фаев.
***
гипюровая
нейлоновая рубашка!
как грела ты на морозе
века сего
(тонкие
раскидистые крылья воротника)
моё сердце
(снег кружится летает и тает
там
где клён шумит над речной волной)
мы – пушечное мясо века
(пушки
смертоносно
никому не слышны
и мы –
бесшумные прыщавые новобранцы)
ВИД НА ПЛАНЕТУ ЗЕМЛЯ С БОРТА КОСМИЧЕСКОЙ ОРБИТАЛЬНОЙ СТАНЦИИ
О. К.
Ум – есть всех оттенков коричневосухого
Земля,
Кое-где влажно, милосердно затянутая
Рыхлой тихой плевой
Облачной мудрости.
Увы, этого теплого, жемчужного, голубого
Живородящего
Вечно недостаёт, и местами в разрывы
Ум голимый виден один,
Ум,
Доставшийся дуракам.
***
- а ты так мне нахваливал эти свои
сосиски с кровью!
- что, попробовал?
как тебе?
- да никак. четыре сварил,
две запёк на угольях,
и никакого вкуса.
- наверное, ты
просто готовил неправильно.
надо было сначала снять с них плёнку.
видишь, такая тоненькая
плёнка эмпатии.
или это всё соя - нынче всюду
суют сою.
***
Поисковик есть gооgl”а домовина:
Нейлон, гофре, высокие края,
И в нем тебе не тесно, Мнемозина,
Удавленница дряхлая моя.
Я твой зубной протез себе оставлю.
Тобой болея и тебя любя,
О память бедная! тебя я не ославлю:
Он никому не подойдет, кроме тебя.
ВСКРЫТЬ В ГАЛИЛЕЕ
Л., в день рождения
Далекие друзья прислали бандероль:
Се, трясогузка, утлый зимний птах,
В слюду вмороженная невского эреба…
И птичья акварель, и ледяная боль –
Всё расцветет на солнечных камнях,
Под лаской медленно целующего неба.
НАПЛАКАННОЕ В СТАКАН
Москва слезам не верит, - а ты, Питер, веришь ли?
Углём прорисован, чаечной солью пьян,
Предъявляю тебе – последним словом, вещею вещью ли –
Мухинский граненый советский стакан.
Универсальный предмет, - к уху прикладываю
Толщею зеленоватого дна! –
И слышу, как за стеной скандал раскладывает
Вепска твоя весна;
А то – опущу поплавок с фитилём его
В елей, в дно,
И вот – лампада гранёная, -
Неимоверное, но – самое пылающее оно.
Чиррк - чадит,трещит, но горит, даже если
Икон лики темны!...
Гранёный стакан, цилиндрическое веры место,
Укрывище милосердия и весны!
(Двадцать граней насчитал – правильно, cкульптор-мать? –
Нет, так собьюсь!...переверну, начну опять).
Да и спирт ли сырец там пылает, елей ли, - о не гася
Прими: Твоя от Твоих Тебе приносяще
О всех и за вся.
НЕ УЗНАВАЯ ГОРОДА (ЖОСТКИЙ РОМАНС)
тумана невского слюдистые слои
одышливая прозелень глухая
и линий номера я правые сии
как левые читаю
(кому рещи здесь откровения Твои
когда и слов Твоих не понимаю)
во град опущенный беззвездною порой
бельмастой белою скользящею как мыло
езекииль войдет туристом твой
с подметной грамоты с листа не песнь но вой --
наборщик спился старый и слепой
и словолитня адрес изменила
и медный идол крашен в голубой
КВАРТИРА НА БОЛЬШОМ
Никто из нас другим не властелин
Но кто из нас другому пластилин
Давайте жить друг другу потакая
Жечь заполночь венозный керосин
Мы тень друг другу тень рассветносинь
Дверной проем там лимб предбанник рая
Не пятна сырости то память залегла
В эркере но в прокуренных дотла
Углах иконы все же чем-то дышат
И взгляд хозяина со стен на чужака
Не зло но испытующе слегка:
И я был в лимбе понимаю слышал
Пусть в качестве уплаты за постой
Возьмешь не стих но крови грамм простой
Сочту что принят я прощен и признан
Моя руда – твои гранит и ночь
Чтоб в день Суда сказать тебе не смочь
Мол гость отделался дешевым эвфемизмом
* * *
По всей стране – мегатонны снега,
тают, топят, стада, груды…
Ах Питер, альфа моя и омега!
утонуть бы туда – отсюда.
Как льдяной морж, поплыть бы, фыркая утопающей головой,
на Васильевский через Строителей (бывш. Биржевой).
Но пред тем поглядеть бы, как на Петроградке,
среди призраков покинутых заводов,
плывут твои фантомные финноугорские утки,
крячат языками вяйнямейненовских переводов
с голодаевского.
ОКТЯБРЬ
Утренничком, скользкою собянкою
Оступись на ровном, скрежетни ,
Где-то между Тульской и Полянкою
С серой ветки иней отряхни, -
Старожил, старпёр (прости, пожалуйста),
Нудный цахес, кхех из-за плеча! -
Сковывай мой город лёгкой старостью,
Костяною тросточкой стуча.
Проплыви со мной Староконюшенным,
То помалкивая глухо, то кляня,
Бормочи, ворчи, никак не слушая
Молодого глупого меня.
Над куском асфальта дореформенного,
Над его планидою, излей
Вражкий, желчный, ледяной до хрусткого
И последний из твоих дождей, -
Над квадратом тёплого, убогого
(Я готов тут век с тобой стоять),
На котором голубю безногому
В твой арбат не зябко засыпать.
****
Погадай мне, Москва, по горелой бараньей лопатке,
Паучинной татарскою линией трещин метро, -
То ли жить , то ли выспаться мне, то ли в подземном порядке
Вплыть во сны твои и, как халат, отразиться пестро.
Муравьем твоим быть урожден лишь один Окуджава –
Он как матку сосал твой сиреневый млечный гранит,
Но живот твой опал, и усохло твоё дребезжало,
И волной накатила на нас кочевая держава,
И последний троллейбус потоками ауди смыт.
Со смартфоном не спим , и мешки под глазами как бездны -
Твой святитель живет, чтоб по вызову ночью целить Тайдуллу,
И, помазанный жиром бараньим, к утру я вокресну,
И, лишь только воскреснув, с перерезанной глоткой умру.
Да, я выйду в тебя, севший где-то примерно на Сходне,
С рюкзаком за плечом, всей твоей невозможностью пьян, -
Я, и милые люди мои, и все призраки этих бетонных угодий,
И подушкой верблюжьей удавленный юный каган.
***
памяти М.
первый раз
когда ты падаешь всем безволием в грязь
в асфальт дней в щебень
тебя подымают ангелы
второй раз - тебя принимают менты
третий раз - тебя обымают демоны
и ты исчезаешь из мира твоих домашних
но есть четвертый раз: тогда
тебя вынимает из тли Он Сам
рассудив, что исполнилось твое время
зерен и плевел
время, в которое всё по-настоящему кончилось
чтобы ещё более настояще
начаться
ЛЕНТА НОВОСТЕЙ СКОРО КОНЧИТСЯ
Они вышли из рая и шли и шли.
Они думали, что идут, но не сдвинулись с места.
На самом деле,
Это земля крутилась под их ногами,
Пока не остановилась.
Вот примерно как ты непрерывно крутила
Это своё колесико мыши,
Пока не докрутила до конца.
***
Меридианов прорези в планете
Сочатся ржавой кровью по краям;
Соединяя, миродержца сети
Разъединяют нас по ячеям.
Но скоро все сойдемся пред Хароном,
С криптооболами, на выход без вещей:
Певица ртом, фотограф телефоном,
Прозаик твиттера, профессор сложных щей.
* * *
Меня как хлеб верлибр нарезает,
И на разрезанную грудь
Густой струёй анжамбеман стекает -
Не продохнуть.
Поэзия! и царственной и нищей
Быв посвящен, я пел в пирах -
Когда и где назначенною пищей
Я стал в твоих потьмах?
Когда и кем – попробуй угадай-ка –
За стол заблеванный средь оргии явлюсь?
О в электричках сирых попрошайка,
Ямбическая Русь!
Хохочет век и сыто и бесовски -
Но ты, во грянувшей средь мира тишине
Хоть вполупьяна – иовски, буковски –
Поплачь по мне.
ВЫПАВШИЙ
пьяный
(и которое время ) поэт
потерявший стиль как прописку
бредет бульваром поёт
полувменяемым голосом
извечную броцкую песню:
«главное!! величие замысла»
на гофрокартоне уснёт на газоне
не тронь его пэпээс
ибо его есть
Царство Небесное
***
как доказать, что вы - поэт,
если повелят сказать "шибболет"?
например, так: на вопрос:
"каким количеством слов
можете нарисовать поэтический образ?" -
гордо и отчетливо отчеканьте:
"двумястами восьмьюдесятью семью ! "
и бегите,
бегите, пока они не очухались
***
Д.К.
Поезд был проходящий, перрон –
Белый от июльского солнца.
Времени почти не оставалось,
Когда я вдруг вспомнил
Твой местный адрес, и подумал, как было бы славно
Созвониться, напроситься в гости,
Наблюдать, как с брезгливостью и любовью
Показываешь ты свой тщательно ухоженный
Контактный зверинец русской поэзии.
Но времени почти не оставалось,
Поезд подошел. Я уехал.
Воображаемые встречи – прочнейшие из воспоминаний.
ФЕДОРУ ВАСИЛЬЕВУ
тому, кто интересуется,
как колода-жизнь тасуется:
жизнь – колода, да не карточная колода
и не борть-колода, полна мёда:
колода мясника, разделывателя туш
(маэстро, урежьте туш!...)
встанем мы перекрестясь
пойдем благословясь
запоем, сами себе дивясь:
«У этого –не боли,
и у этого – не боли,
у попа не боли, у олигарха не боли,
и у этого, не смеющего поднять глаз от земли
и молящегося в себе: «Боже!
милостив буди мне грешному!» - не боли,
не боли у мальчонка, не боли у старичонка,
и у тебя, милая, -
веки вспухли от соли, предплечья в синяках,
голова в кустах, грудь – в алчущих устах,
душа- в ловитвах, сердце – в молитвах,
- ничего никогда не боли!
Боли – только у страждущего за ны
Фёдора, Патриарха Всея Луны.
Слюбится, сболится, стерпится!
А Фёдор – он поэт, куда он денется.
Ему по сану рукоположено.
Ему – можно.
Так положено Богом от века:
Человек спасается через боль человека.
Так уж заведено, моя ясонька:
куда его ни тронь – всё голимое мясынько.
Так отдай свою боль, принеси
Человеку, корчащемуся : «Вскую Мя оставил еси!..»)
…на этом наш стихотворный раёк
суровый пресек рагнарёк.
Над миром – Божьи объятья.
Посчитаемся, братья:
«Вышел Фёдор из тумана,
вынул ножик из кармана:
буду резать, буду бить –
всё равно вам – вечно жить»
***
Г. Лук-ву
буква убивает -
дух животворит -
буква убивает -
дух животворит -
и так вовсю
трудятся не покладая рук
- а в чем смысл?!
-кричу им, пока у них
короткий перекур, -
а в чем твой?!
а твой?!
-а в том, какой
ты выберешь, - говорят
-а кто из вас курица,
а кто яйцо?! - кричу
снизу вверх на меня
поднимают усталые глаза
покачивают головами
улыбаются терпеливо:
"сам ты
курица с яйцом!"
молчат
* * *
пошол стихарь по стихи
ан сухи пустынны мхи
с корнем вырванны стишницы
кровоточат среди тхи
тха еловая
багровая
утробовая
зря кипишь густой просод
тмина лавра да корицы
маринадный рассусол!
спи умри ты огнь в пещи:
нечего в узвар мещи
нечем зиму будет жить
нечем водку закусить
мало-мальскую
«Кастальскую»
ПОКА НЕТ МОШЕ, БАРД ПОЁТ НАРОДУ
(Андрею Анпилову
и всем бардам Советского Союза)
Русская баня в долине Хинном.
Русские звезды в снегу под окном.
Что же ты вылез – погреться?...
---Бабой прикрылся? – шпана завизжала, -
Чмо, что ж ты бедра гитары прижало
К самому сердцу?!
… Бёдра гитары. Ветра оскал….
И медиатор в песке потерял:
Пальцы в аккорде кровавишь.
Кто-то же должен петь у костра,
Петь, не смолкая, сегодня, вчера,
Петь за бычок –
-- зёма, оставишь?...
* * *
Елене Игнатовой
Рассказы старых поэтесс,
Сводящие с ума!
Ах, мнемонический процесс,
Ведь это жизнь сама!..
Сама. Конечно, я сама.
Сама, сама, сама.
С Тобой, конечно. Да, люблю,
Да, верю. Верю, и хвалю,
За всё, за всё благодарю -
Сама, сама, сама.
Неоцененные дары
Любвей, предательства, хулы,
Горчица и хурма, -
Я ем, Ты видишь? я сыта.
Да, как Ты скажешь: простота,
Смиренье, мудрость, полнота,
Да, да. Я без Тебя пуста.
(Сама пуста, сама!)
Прости, пожалуйста! – пусти.
Да, я живу в Твоей горсти,
Но я должна – сама!
Постой, Родной мой, в стороне.
Не надо плакать обо мне.
Сама, теперь сама.
* * *
Памяти Бориса Чичибабина
Не пронесёшь ли Ты хотя бы эту чашу?
По свалке дым ползет, лиясь через края...
Не так я представлял с Тобою встречу нашу,
Да воля - не моя. Одна любовь моя.
Бульдозерист-Господь! Твой нож - судья над всеми,
Отходы жрёт огонь; клипот; конец пути...
О кто там у руля! прошу, не трогай время,
И мир пускай горит. Лишь мне не дай сойти.
9.05.2011,
долина Хинном
* * *
Платон издал новый указ:
поэтов увенчать лаврами и выгнать их вон из полиса,
а для начала –
заблокировать им выход в сеть.
Наивный!
Наша сеть в каждой осенней зябкой от дождя песочнице –
поковырялся в палых листьях, в окурках,
нашел пластиковый мятый стаканчик, вытряс остатки портвейна, приложил к уху –
вот он тебе и вай-фай.
Не веришь? На, сам проверь:
слышишь вечереющий гул?
Это грозно поёт, нарастая над полисом,
баллистическая ракета
класса «москва-петушки».
С МАРТА НА АПРЕЛЬ
1
Юная весна
Согрешила кругом
На исповеди не была давно
Лихорадочно пишет:
«посещала храм в нечистоте
писала стихи в незрелости»
Батюшка был учителен, строг
Наложил епитимию:
Сто сугробов в день
Шлепая
Стоптанными за зиму наружу
Уггами по раскисшему, бежала на вокзал
Чуть не перепутала один из трех (слезы
Как первый дым
Застлали взгляд)
В пролетевшей электричке за стеклом
Видел твой профиль вбок
Покрасневший цыплячий нос
Слышал твой голос
Механический теплый живой:
«выходя из вагона не забывайте
свои имена»
2
Как слезами над вымыслом
Обольюсь
Древней москвой:
Лексус в увесистом махе
Окатил из лужи
Ничего! Сойду за своего
Пойду вон туда, оттуда тянет теплом: там
По средам великопостной весны
Косма-дамиан кормит бомжей
Под сенью конного памятника салтыкову-щедрину
***
что-то неустанно стучит стремится
тревожно цокает
то ли бьется игрушечное
механическое убийственное сердце
огромного города
то ли
две девочки-москвы
вечные студентки курсов по обмену хендмейдом
ясноглазые неотягощенные полом
рюкзачки за спину бегут
лавируя меж лезвиями ливня
по большой никитской
от кофейни к кофейне
я просыпаюсь -- Господи
но если в этом городе
найдутся таки несколько праведников --- найдутся
отвечает Господь мне --
следи за пальцами: один
два
несколько
все кроме тебя
сам понимаешь
потому что ты (я
проваливаюсь в сон) ты
не сдал (я провалился в сон)
ты снова не сдал! ты должен
сдавать и сдавать (я провалился снова всё в тот же и тот же сон)
этот экзамен --
то мрак то горячая
воспаленная надежда - на сон мой
как на утлую грудь чахоточного
садится внешняя
как на гравюрах роуландсона и гойи причинно-следственная
однозначная печать ночи : это
от Божьих
с плачем проносящихся и гаснущих во тьме
заоконных сквозь шторы автомобильчиков - то блеск
то свет
* * *
Студия полна
Света, пыли.
Родами пахнет сырая глина.
Ученики лепят весну.
Обнаженную, крылатую,
Лепят, как водится, кто
Ангелом, кто – гарпией. Поправлять не стану:
Я стар, слеп, давно уже
Никто не зовет меня: «Учитель, учитель!..»
Дрожащие псориазные узловатые руки
Не держат стека.
Присутствую статистом.
Да я ничего о весне и не помню.
Сиреневый жемчуг глаз,
Сыпь терракотовых веснушек,
Белизна перехода
Бедра и живота в дельту паха,
Хвойное руно лона,
Пророчества певучие
На воробьиной мусорной фене,
Полные влаги, пряни, солнца,
Лишенные , мнилось, смысла,
Веса, будущего, -
О глупая, невозвратимая юность,
Пустое сердце поэта,
Дырявое, не умеющее
Складывать в себе
Глаголы вечной жизни! О, если б!..-
Нет, ничего не помню.
Выйди
От меня, весна! Ибо
Я человек зимний.
* * * * *
Андрею Полякову, в ответ
(представляя бессмертные очи таврических богов, неподвижно
глядящих в глухую бесчеловеческую ночь и отказывающихся постигать)
2012 на часах
зимы.
Евксинский Понт стеклянной гладью стал,
и впору
учинить соревнованье в беге
до самой Каппадокии, - но нет
на улочках твоих ни одного
точильщика, чтоб наточить коньки,
Серафимополь! зимняя столица,
приют умерших шестипалых конькобежцев.
Да и размер конькового ботинка,
увенчанного ржавою снегуркой,
давно не тот,
хромой Гефест, паралимпиец-бог.
СКАЗКА ПОЗДНЕГО ОКТЯБРЯ И СЕМЕЙНОЕ
Первый снег, его
неурожайная милостыня -
влажный, плоский,
драный, неплотный,
исполненный альвеол влаги и древесного, мусорного, мелкого,
поперхчатого,
выпавший ночесь, выданный скупо, неряшливо,
выбросанный пригоршнями кое-как, в лицо ннннна тебе -
подобен паллиативной шкуре, наброшенной
на живое мясо земли
и не могущей прирасти.
Русское что-то
за ночь они сделали
с нежной лягушачьей кожей твоей, Василиса, -
и вот теперь никак
не укрыться тебе : отовсюду
саднящая боль
и взоры пристрастные,
прильнут - и язвят с оттягом.
О жизнь седая бескрайняя осень,
ты свекровь!
В РАБОЧИЙ ПОЛДЕНЬ
Август - неслышный кот ,
рыжая худая тень - то в свет,
то в пыльные пятна тьмы,
скользит, не оглядываясь,
по диагонали двора.
Вспрыгивает
в роскошествующую запахами помойку,
нагретую щедрым полднем,
в жужжащие изумруды ее и янтарь,
и утверждается там, облачась
в порфиру и виссон,
быстро, экономными движениями,
как конституционный монарх, пока парламент не видит.
И в тот же миг
из паркующейся бежевой «лады» музон
грохает в стекла квартир
как инаугурационный гимн,
и кивающая собачка под лобовым стеклом,
присягая на верность, в такт – тактак! –
отдает честь.
***
не загонят ! из дома вон,
подъездная дверь бух,
нырнем в арку, вынырнем, поплывем
переулками как саженками.
по бульварам
проскачем на одной ноге, тряся ухом,
выжмем трусы,
бросимся на прогретое
пузо площадей,
будем до темноты
загорать, ногами болтать.
где твоя ладонь? – дай
ссыплю тебе день
струйкой, словно песок.
домой не вернемся,
ни этот черный телевизор
не включим: там испокон
огненный глаз вылуплен,
ни интернет : там
паучение паучихи шелоб.
* * *
«жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино»
(Ю.Левитанский)
Друг мой атеист
Тоже не чужд веры в жизнь вечную, - будешь тут чужд, когда
Неоперабельный рак, и вот-вот.
Он решил так: просто
Черно-белое кино
Станет цветным, и даже 3D.
Он в этом убежден, потому
Уходит в настроении относительно мирном.
Ему, вероятно, будет по его вере.
А мне … я в замешательстве: честно говоря,
Так за всю жизнь и не разобрался
В этих технологиях создания иллюзий.
ЖИЗНЬ
--не нравится? -- сказала жизнь
--тогда смотри: это - Бог
это - порог
выбирай
я послушно
стою и рассматриваю
Одного и другой
сравниваю
я
всегда тебя слушался
СМЕРТЬ
я забыл, как называется это пространство
на виниловом диске
между окончанием песни
и началом бумажной наклейки
черное гладкое конькобежно
игла:
шшшуммм
шшшуммм
шшшуммм
вот такое пространство
всегда наступает после того как
смерть милашка
выдаст свое пу-пу-пиду
шшшуммм: теперь
твой ход!
отреагируй если
ты мачо
***
Игорю Внукову
Всё, это - кончилось. Сейчас начнётся –то.
Оставь на вешалке своё пальто.
Исходит флэт оргазмом и дымами, -
Уйдем! Там пьют не мы, не нас, не с нами.
Закроем двери . Ночь и фонари,
Немного их совсем, четыре или три,
Уже не Енисей, не город и не твердь,
Уже не смерть.
Уже и свет – ты видишь? – не неонов,
Каков нас выжигал как салабонов,
Не успевающих облечься в ОЗК,
И: «вспышка справа!». То не свет – Рука.
***
Чтоб от прошлого сбежать,
Как от злобной мымры,
Мы наденем джинсы "Тверь"
И кроссовки "Кимры".
Влезем, в юности размер
Утрамбуем тушу,
Как раздавшийся живот,
Мы утянем душу.
Поддержите же наш бег,
Ангелы и други!
Перед нами мир вертя
На фанерном круге.
КИНО ЗАКОНЧИЛОСЬ
Сеанс окончен – это факт.
Во тьму уходят безвозвратно
Индейцы студии «ДЕФА»,
Принцессы студии «Баррандов».
В последнем кто-то встал ряду
И свет включил, и стал на стражу,
И все идут, и я иду
В толпе галдящих персонажей.
Чей томагавк теперь могуч,
И кто орешками спасется,
Когда погас волшебный луч
И каждый к выходу толчется.
И кто нас выгнал, кто повел,
Слегка подталкивая в спину -
Киномеханик, Контролер
Иль вовсе – Режиссер картины?..
И коридору края нет,
И я не сохранил билета,
Но там, за дверью – день, и свет,
И одуванчики, и лето.
ЛЁТЧИК
Подзорвался над Алеппо.
Зной звенит в зените дня.
Собирать меня – нелепо,
Отодвиньтесь от меня.
Разбегитесь , не прощаясь -
«Чья подача?!» - надо мной.
Со штыря спаду, вращаясь,
Как пропеллер жестяной.
Кану, пропаду из виду,
Не щитово, чур-чура.
Не кричите – я не выйду,
Меня мамка загнала.
Станет полой, долгосрочной
Память летняя моя ,
Непорочною, проточной
По гранёные края.
Хоронить меня – нелепо.
Зной качнётся, век пройдёт,
И слегка наморщит небо
Водомерка-самолёт.
РАДИО В ПИОНЕРЛАГЕРЕ
Ну-ка солнце, ярче брызни!
Золотыми лучами исходя,
Освети наши грязные пальцы, за ними следом -
Одуванчиковый сок, песок , коросты, заеды, -
Подковыривай изнанку жизни
Костяною лопаткой ногтя.
Только ежели ноготь сломается,
Заусенец закровит, садня, -
Ты, занывший , обсасывая, не сомневайся:
Это вкус и Его, и меня.
***
ты помнишь ли книжку «антихрист в москве»?
еще бы она у меня в голове
как льдинка косая не тает
и серые фото листает
там знаки и подвиг и вера и страх
и молодо-гвардио в синих глазах
проталиной пахнут лесною
и зябкой церковной весною
а помнишь тот первый молитвослов?
как шрифтом слепым в восемнадцать листов
молились как мылились-мылись
в открытое небо ломились
а помнишь ту пасху
а помнишь тот пост
а батюшку?
батюшку храм и погост
и ветр покаянный ковылью
и Голос под епитрахилью
мы всё унесли?
да
мы всё унесли
ни неба теперь кроме нас ни земли
спецзнают курки фонарями зажав
ворвались рассыпались по этажам –
а нету.
ни тенью ни кровью
ни сном ни грехом ни любовью
***
Кольцо сужается .
Вот они перестали стрелять – надеются
Взять живыми. Изредка слышен
Торжествующий гортанный клёкот,
Отдаёт приказы.
Ну что же.
Мы держались, сколько могли.
Они всё равно не пройдут.
А нам - пора прощаться. До встречи на родине,
Сёстры.
Крепко обняв подруг,
Выстрелив в сердце сперва Вере,
Потом – Любови,
Надежда умирает последней.
3
ОДИССЕЙ СХОДИТ В АИД
- покорми их кровью. только
не забудь: у тиресия -
на кровь аллергия
- но иной мне не нужен! иной
не предскажет
- не нужен, верно. но злато
мёда, рубин вина, охра зерна - все они
только на чёрном руне выглядят
так, словно уже обрели
своё первородство
***
блаженны кроткие,
яко тии
наследят землю, следя
в два часа ночи из воспаленного бессонницей окна
сквозь прицел гранатомета
за неторопливо хиляющим вдоль проезжей части
шавермячным грохочущим бумбоксом на колесах
поза кротких ,
в ночи преклонивших одно колено,
с пылающим сердцем внутри, и зубы сжаты ! о
ты герб
победителей тьмы
УЗЛЫ
Не бойся его, детка!
Немного страшен, да? Нет, это не бес,
Это такой ангел, - просто
Он много болел, но
Время вылечило его.
Время, оно лечит всё,
Образуя вот эти килоидные рубцы,
Сросшиеся провалы вершин, мертвые швы,
Тугие гордиевы узлы.
Не бойся его, приветливо улыбнись,
Ничего ему не говори, молча пожалей,
Оставь его здесь, тихонько отойди (на всякий случай
Не поворачиваясь спиной).
***
Как самурай тщательно сохраняет лицо,
Так и я, книгочей,
Всегда оберегал суперобложки книг,
Тоненькие, уязвимые , обтягивающие собой
Плотные тела увесистых томов.
При употреблении книг – снимал,
Клал на полку.
Они и сейчас там. А книг –
Книг не осталось :
Сборник стихов и Библию
Ещё до войны зачитали приятели,
Книгу Жизни – посеял в метро, нетрезв,
Собрание сочинений – сгорело в печке
Той долгой зимой.
Одни суперобложки, полые, лёгкие,
Мёртвые
Радужные оперенья.
И нечего почитать на ночь,
На бездонную,
Постепенно просачивающуюся в комнату ночь.
***
- ваше фио?
- Пещера Платонова
- руки за голову, и к стене,
пялясь в тени, мизуя, постанывая,
и с вещами - на выход - ко Мне!
- не зови, не веди!.. –
выковыривает
в ослепительный свет как в метель,
и огни загасил , и потрескивает,
кочевряжась в печи, колыбель
***
чёрный мой дождь
радиоактивный дар
бежать
бежать от тебя
к бабушке в тарханы
* * *
жизнь моя! просто животное
семь лекарств на языке твоем
было всегда, я помню
ищешься терпеливо выкусывая
все эти дни
даже двойная, внимательна и безразлична
продаваемая за ассарий
умирать заползаешь от всех
в укромную щель
утробно мяуча от стыда
ибо смерть – это стыдно
такая жизнь
если сбрить с тебя поросль
слишком человеческого
красного этого красного
ЗАБЫТЫЕ СТИХИ
А в полдень – как «забыватель».
И.Бродский
снова настает лето
полез за тобою на антресоли –
и вот оно то
что было моим волейбольным мячом
некогда молодым
(белым упругим касанием
нагретым шершавой любовью
звонко набитым солью хвоей песком
предвкушеньем)
поздно! (еще бы
пережить этакую зиму)
крепкие нити смыслов
оказались слишком тонки
швы сгнили первыми
сфера распалась
и мне теперь уже не сообразить
что означает этот ворох
ссохшихся костяных лепестков
чем могла бы быть
серая от возраста окаменевшая рыбка
основы-камеры
***
смерть так похожа на жизнь.
почти во всём.
жизнь - ни в чём
не похожа на смерть.
просто удивительно.
наверно, тот, кто говорит, что они -
родные сёстры,
либо врёт и манипулирует,
либо, святая простота,
сам ничего не знает.
сам никогда не был
в том роддоме,
не опрашивал медсестёр,
не держал в руках
клеёночных бирочек,
не вскрывал могилок,
не проводил эксгумаций,
не лежал, скорчившись от страха,
лицом в конвульсирующую иерусалимскую землю,
поражённый невероятным Светом,
у врат пещеры
в ту ночь.
поди разбери теперь,
кто там кровный,
кто приёмный,
кто первородный, кто - крапивное семя,
и чьему там роду
нет переводу.
СОН В МАГНИТНУЮ БУРЮ
Весна. Из свинца отливается пестик.
Бурьян трещит в костерке.
Дымно, свежо.
«Серый, выходи!» - кричат пацаны.
Твердые шанкры снега на пустыре
светят вчерашним.
Нет сил отозваться, всплыть, и я
продолжаю медленное перемещение - собственно,
в то же самое место,
только другой дорогой,
под тошнотворную музыку Бадаламенти.
Демоны детства, услужливо согнувшись,
словно играя в керлинг,
тщательно бегут передо мной спинами вперед,
расчищают путь.
***
-охх
это ты?
-я
-ну входи...но
как это ты жив?
-да вот
был повешен
и найден очень легким
***
нет и нет тебя,
о сегодня
всё только -
либо позазавтра
либо послевчера
НОЖИЧЕК
Давай, сыночка, мы с тобою
Сегодня во двор погулять выйдем.
Только знаешь что? Давай оставим дома
Наши айфоны. А вместо них
Возьмем перочинный ножик.
Да-да, это вот та самая
Немного заржавевшая штучка,
Которую французы называли «Notaire»,
А кто-то назовет - «швейцарский»,
Ну а мы с тобой назовем просто,
Так, как на зеленом пластмассовом советском обушке прочитаем –
«Белка» или «Рыбка», цена 22 копейки.
На утоптанном заплеванном песке двора с тобой мы ойкумену начертим,
Разобьем ее на секторы, утвердимся ногами
И ну начнем битву,
То танчиком, то глистой в скафандре, то пехотинчиком – рррраз! - нож метая,
Отчеркивая впопыхасто, рвано
Мусорные части наших земных, вполне небесных владений,
То и дело переходящих из рук в руки,
Как два короля, единственными оставшихся
На сирой вдовствующей земле, - ну, а если
На эти наши земли вдруг посягнет могучий,
Из ниоткуда выросший грозный захватчик,
То из тополя, спиленного дворником-таджиком, немедля
Ножичком мы выстругаем рогатку
И плечо к плечу станем
Врагу навстречу – два немощных, более чем смертных,
Бледных очкастых давида,
Из тех, знаешь, которые, метя в великана –
Господь Защититель мой , кого убоюся! –
Никогда, о никогда
Не промахивались.
ГАММЕЛЬН, ГОРОД БЕЗ ДЕТЕЙ
Посмотрев экстренный выпуск новостей,
Горожане выходят вон из офисов и квартир
И рыдающе, слепо
Идут по тротуарам, не разбирая луж.
Уворачиваясь от тысяч шагов,
Тощая городская осень скулит, смердит
Волглой псиной,
Вжимается в подворотни.
Ветер вонзает пальцы в плети дождя,
И вывернутые наизнанку зонты
Моментально
Вскипают как чаши.
Они сходятся на набережной,
Не обмениваются ни словом,
Пристально глядят и глядят в то место вдали,
Где река, урча, бесконечно
Втягивается в небесный слив :
Не возвратится ли
Хоть кто-нибудь.
ДЕТИ
дверь, порог, выбросил ключ,
предутренний бряк рюкзак.
подошва ботинка скрипнула звук,
похожий на "керуак".
вперед, в сторону, вверх,
кубарем, обдираясь, вниз –
главное путь.
главное не вернись.
главное ни с кем.
главное ничей.
главное не отвечай:
жизнь - ответ, че.
***
десятки лет казалось бы а вот
а оказалось
так и простоял
дитём на табуретке
и глаз поднять не смеет - вдруг глядят
столкнёшься взглядом - тут же обнаружат
заёрзают закхекают начнут
заказывать дурацкие стишки
и про отметки спрашивать
стоит
горизонтально
пигментна простыня
и тело как чужероднОе
жизнь втекает в вену
и вытекает в утку
в клееное окно палаты
кусочек неба виден часть двора
кирпич и млечное - кого из них
ты больше любишь маму или папу?
о лишь бы не спросили
кирпич и небо - не помогут выбрать
ни мама не поможет ни Отец
***
Дм.Воденникову
Поэт и его собачка.
Поэт делает усиленный
Интерактивный вид,
Что весь этот нарратив распространяется
На это всё, выводит хрустящие поутру редким зимним
Дворовым московским снежком
Неочевидные закономерности.
Только его холлофайберная подружка,
Тоненькая от слёз подушка,
Могла бы прокомментировать, что такое на самом деле
Значат для него мандельштамовские
"стакнутые двойчатки".
ЛИНОР ГОРАЛИК И КНИГЕ «ВСЕНОЩНАЯ ЗВЕРЬ»
1
Вышел Иоанн-пророк
На речной порог.
Иисусу рек:
- Ты кто?
- Человек.
Грянул ор,
Запел хор:
- А ты Его крести!
Да под лёд спусти!
А Он будет крещён!
Да под лёд спущён!
Человек крещёный -
Яко вор прощёный!
Кто под лёд спущён -
От всего прощён !
А случившийся Перельман Костик,
Художник-гностик,
Набрасывал сцену быстрыми штрихами,
Пастозными мазками :
Струи, у струй под ногами –
Бледно-голубой то ли Иордан, то ли Нил,
Миру-то чего, он про обоих забыл,
О нихже повествуют
«Итинерарий» паломницы Эгерии
И «Армянский лекционарий».
2
Сегодня ночь, но девочка не спит.
Она выходит в ночь, взяв поводок
И не заметив, что забыла пса.
В домах нигде не светится ничто.
Сгустилось небо, и начался снег.
Спазм в животе, в глубокой глубине.
Там похоронен мёртвый белый отчим.
За сорок лет она его убила
Сто девятнадцать раз, сегодня – сто двадцатый.
Сгустился снег, и небо началось,
То небо, что, как девочка считает,
Прекрасно тем, что пусто и не тесно.
Спазм в животе, в глубокой глубине.
Там не живот, там именно что – чрево.
Там чрево, чрево, чрево, чрево. «Чрево» -
Багровое, извилистое слово,
Глубокое, как эта ночь сама.
Через песочницы, парковку, через ночь
Шла девочка, и повторяла слово.
Снег валит сплошь; там , видимо, - звезда.
Она остановилась, оглянулась :
Микрорайон не спит и смотрит в ясли,
Осёл и вол стоят и смотрят в ясли,
Орёл и лев пришли и смотрят в ясли,
И даже пёс, увы, забытый дома,
Примчался, сел и тоже смотрит в ясли.
И Бога нет, и хочется, что есть.
3
Но мы и пишем и поём
Не для девического вздоха.
Мы также пишем и поём
И не для мужеского вздоха.
И не тогда ведь пишем и поём,
Когда нам плохо.
И не когда особо хорошо,
Мол это просто летний дождь прошёл,
Или когда трамал ох наконец зашёл
В отросток тела, и там нерв нашёл.
-- (Рацетимическая смесь
Двух энантиомеров,
Правовращающий,
Левовращающий,
Во ад возвращающий,
Во рай превращающий ) --
Мы пишем и поём не вдруг,
Мой совершенный, посторонний друг,
А лишь когда сердца горят,
И все издохлые животные ивритом говорят.
ВЫПУСКНОЙ
Это был настоящий застой:
Мы танцевали почти не двигаясь, стоя,
Двое евклидовых параллельных,
Соединенных отрезками
Рук на талии – рук на плечах,
Отложенными уже без транспортира.
Классики : сыпался,
Сыпался наш мел
Под медленным зубом пилы.
Наша пила
Была до небес высока :
Гитарная пила Гэри Мура.
Потом пила окончательно
Ушла в небо, а мы
Ушли встречать рассвет.
Рассвет все еще не наступил. Вот потому
И мы еще не вернулись.
СУККОТ
Как стану опять я не старый,
А маленький, ростом с траву,
Тогда я уйду в делавары
И перья воткну в голову.
И три я жилища построю:
Одно, Покахонтас , тебе,
Вождю Моисею - второе
И третье – шаману Илье.
Я верю им, ленни-леннапе!
Я верю в их компас и в вест,
Я верю их Маме и Папе,
И в гикори гибкого крест.
Их крови, чернил и бумаги,
Их белой наивной божбы,
Их глиняной мягкой отваги,
Их вечной и звездной судьбы,-
И в их я пустыне воскресну,
Столпом огнезрачным влеком,
Чужую и вечную песню
Гортанным поя языком.
***
мальчик так долго болел
что привык болеть
он болеет даже когда здоров
крепко сжав губы он не плачет
смотрит в окно
на это их лето
на эту их речку-тарзанку
на этот их бадминтон
отворачивается
покрепче запахивает шторы
возвращается в полутьму детской
в полутьме предметы снова
обретают привычные имена
данные им мальчиком
и зияют
мальчик залезает под стол
под столом у него шалаш
у мальчика в этом мире есть только два союзника
пластмассовый солдатик
и бумажный кораблик из старой газеты
* * *
я только и мог что смотреть
(как всегда бывает во сне - в тягостном
но закономерном оцепененьи : о!
оглянись же! не слышит)
как медленно ты исчезаешь верхом дитя мое
на плечах рыжего великана клена
шагающего во тьме не разбирая луж
удаляющегося как мерцающий столп
в пустыню осени
утром
я найду его пятипалые следы на асфальте
***
как ты играла вечером
с ангелом сна! прянул с места, ввысь и наискось,
за подброшенной тобою
подушкой, полной слежавшихся снов,
картинно блеснул в полете,
бездонноглазый, легкий,
серебряною своей катаной, повернулся стремительно - эйтц! -
полоснул, смеясь -
и освобожденный пух
укутал ночной город.
так легко тебе будет утром,
выглянув в окно,опознать
свое невесомое ночное сердце,
принявшее пушистую, искристую форму
ветки клена.
СТАНЦИЯ ЭЛЕКТРОЗАВОДСКАЯ
1
Ты увидела меня из окна.
Ты бежала, потеряла сандалию,
Прыгала на одной ноге.
Икала, всхлипывала.
Вглядывалась сквозь красную
Опухшую едкую соль : вон она,
Проклятая платформа,
Берег, барьер, арена ,
Политая кровью, изрытая копытами разлуки –
В зеленой тьме
Вон там, за деревьями.
И я – видишь - одно из них.
Руки-ветки : гибкие
Сплету пальцы,
Покажу тебе на прощанье,
Чтобы отпустила,
Уснула, не переживала – фокус,
Козу-джетатурру,
Ласточку, крест, зайца,
Тень на стене, зияющее отсутствие.
«Ну, мне пора. Отныне
Я навсегда с тобою». Вышел –
И дверь отсекла свет.
Так трогаются с места,
Шагают, уходят
Деревья: навсегда.
2
О электропоезд
Постоянного тока
Серии ЭР2З ! Как ты сложен протяженно,
Сообразно,
Как обл кузов, отлажены и сплоченны
Ударно-тяговые твои приборы,
Как движут тебя плавной лавиной
Твои тележки подвешенья рессорного двойного!
Какой ветер подымают
Твои металлические крылья!
Сколько разлук пожрало
Шипение дверных драконьих пастей!
Как победительна, трубна
Скорбь твоего зова:
«Всё проходит, и ничто не вернётся . Вперед,
Только вперед! Осторожно,
Двери закрываются навсегда!»
Когда ты мчишься в темнеющих полях,
Мощный, неотвратимый,
Может ли кто противустать твоей силе – разве только --
- «Вернись!!» –
Девочка, заплакавшая в ночи.
* * * * *
одним махом
семерых побивахом
прежде чем зачать выносить
выкахать этого любимого
она сделала шесть абортов
шесть нелюбимых: сердцу не прикажешь - так
кажется говорят?
и каждый из них кричал
гневно горько иерихонски жалобно
вопиял к небу
этот седьмой впитал
вобрал в себя их крики
в них зародился
так громко так
непереносимо для слабеньких евстахиевых его труб что он
родился глухонемым
она его так любила своего желанного
и он
так любил ее что
когда подрос и спьяну
избивая до беспамятства
прыгал неверно соскальзывая не попадая ногами в скрючившийся бок в ребра
казалось пел молча
или что-то в нем кричало и пело
в светящихся (только на эти минуты) смыслом
почти счастьем
бесцветных зрачках
его пьяного шатающегося посреди проезжей части
большой грузовик сбил насмерть
когда его подбросило в воздух – он
закричал как ударенный светом
светлейшим солнца
закричал ушестеренным тоненьким криком
и эти шестеро на секунду воскресли –
и канули снова
СТАРШЕМУ СЫНУ
1
Профиль детского сказочника в школьном учебнике
Изрисован твоею шариковой ручкой:
Член рога папироса усы фингал
Пара подписей составляющих всю твою утлую горькую нажитую
Сумму сведений о сути мира
Зато старая книга сказок на полке затрепанна но чиста
2
Младенцы - это бананы
Мир обожает младенцев
Все обожают сдирать с младенцев толстые защитные слои
Плотного волокнистого млечного света
И мять поедать ласковой ложечкой
Мучнистое гомогенизированное банановое пюре
А подростка – горький незрелый гранат – не любит никто
Но когда кончается месяц элуль
В канун рош га-шана мы слышим Глас:
«О чадо! шестьсот тринадцать бледных яростных беззащитных
Перед лицом тьмы
Зернышек желаний твоих – кровью
Заповедей наполню, сладкой как мед»
3
… угрюмый, нескладный, одинокий, циничный, алчный, нетерпеливый, доверчивый до невероятия, житейски хитрый, житейски же полоротый, смертейски распахнутый навстречу пульсирующему кровавому гулу тьмы, беззащитный совершенно откуда ни подступи. Дай-ка, сынка, этот учебник, - зря ты ,глупый, рисовал в нем ручкой: теперь не сотрешь, учителю не сдашь, хотел остаться безнаказанным – надо было рисовать карандашом, а потом раз и аккуратненько стереть, никто бы не увидел и не доказал ничего в этих пубертатных водяных знаках, - но эта осторожная мудрость ,заменяющая нам взрослым покаяние, пока не твоя, может быть, годам к пятидесяти научишься, да и то!… А учебник я заберу. Но здесь, на этой странице, смотри - заложу свое сердце. Беги, конечно, беги от меня вперед, в вольность и кровь и угар! Убеги далеко, обгони отца, обогни бесконечную эту маленькую сферическую вселенную, - и вот когда догонишь меня снова , отдышишься хрипло согнувшись руки в колени, вот тогда я достану и раскрою эту книгу , и сядем с тобой под осенним тополем на скамейке (смахни чем-нибудь палые листья, бычки, засохшую грязь – ох уж эти подростки, вечно пялятся с ногами, сидя на спинке скамьи!...), возле вон той лужи, у обочины асфальтированной беговой дорожки школьного стадиона, и тогда уж перелистаем всё заново, и наговоримся навсегда.
***
И.В.
Весь сжавшись –
еще бы, такой холод,
конец октября,
сухая полынь и репейник
все в инее, и утренники хрустят –
присел боком
на край скамейки, вкопанной у моей могилы.
Наливаешь в пластиковый стаканчик водку,
чокаешься со мной – и промахиваешься,
глядишь-то пристально,
но совсем в другую сторону.
Смешной…
Ты обираешь с рябины на закуску
побитые первым морозом ягоды,
а я снова думаю
о слепоте, которая есть неотъемлемое свойство живых,
в то время как мы, всевидящие мертвые,
предназначены немоте. И еще о том,
какой там у вас, живых, простор,
какое низкое красное солнце в длинном небе на рассвете
(ты приехал рано,
первым автобусом, какой шел до кладбища,
он был еще совсем пуст, только
замшевая собачка в кабине водителя
своей головой на длинной шее
сообщала миру покачиваемость).
У вас простор - а у нас тут места совсем мало,
мы оттого убористы, экономно
расходуем каждый кубический миллиметр пространства, утрамбованы тесно,
колышемся плотно и стройно,
но это не тяготит нас, мы привыкли;
видишь,
я уже научился
говорить о себе в категориях «мы».
* * *
Скупа, целомудренна осенняя астра,
Запаха не отдает.
Так пахнет старость, родная, – пронзительно,
Величаво.
Сяду на край, одеяла
Не потревожу. Дай руку.
Смерть тиха – просто узловатые стебли астр
В коричневом стылом кувшине,
Поблагодарив, перестают пить воду.
* * *
Что принесла ты ? Пластмассовых ромашек. Ну что же.
Где и взять других в феврале-то.
Вот здесь их положим – другому жильцу в подарок.
Проверь наши билеты – на месте?
В дорогу! На овальном жестяном фото
Меня , видишь, уже почти не осталось. Да и тебя тоже.
Как немного вещей – дольше собирались.
Идем, вон в тумане
Наш автобус. Водитель просигналил дважды.
Кто будет кормить синицу? Найдется кому, не заботься.
На рябинке, которую ты сажала,
Еще вдоволь заветренного рыжего мяса –
Ей хватит надолго.
***
Старость,
Её самодельная пластическая хирургия,
Когда, увидев в окно снегопад,
Пишешь :"Вот снег",
Только бы не написать: "Вот
Конец февраля".
***
Старость - это когда выцветают сны.
Когда после эротического сна
просыпаешься и не помнишь, с кем и кого,
Когда после кошмара -
просыпаешься с криком,
и всем желаешь всего ровного,
ровного, всетекучего, как листопад,
и пересчитываешь листья октября,
не в силах не сбиться.
* * *
Отлетай
В пряном ужасе молнией стона из мятущейся в стороны , рвущейся
Почву покинуть,
Черной как зубы грозы на ветру
Травы, перепёлка! В степь от гнезда отвлекай, уводи, мани за собою
Рябенькой грудкой судьбу.
Засти мишенью полмира.
Грянет, промажет дуплет; от грома небес
Слух замкнется, - и в раздирающей радости слезной
(Сердце так и навылет, о мать!),
В гулкой ее тишине - неизбегновенья
Хруст не расслышишь: тяжкой слепою пятой
Ловитвы, бредущей в сребристой крови ковыля по колено,
Впечатаны в вечную степь, в темный покой грозовой,
Скорлупы и млечноутлая хрупкая слизь
Жизни сынов , перепёлка.
ВНЕ ПОЛИТИКИ
«лучше жить в глухой провинции у моря»
Этого избегнуть
И того не видеть,
Поделить на части
Жизнь – а ну удастся?
Гряды мои гряды,
Пряжи да кудели,
Тишь моя звеняща,
Медь анахоретства!
Сад златокипенный,
Дом уединенный, -
Выключи-ка, друже,
Радио в холмах, -
Игрища и куклы,
Насекомых сонмы, -
(«Лебединое озеро»
В речевом формате,
Месседжи кастратов,
Всхлипы и скоктанья,
Статучёты павших,
Матерное слово
«Родина», - Рейнеке!
Прокуси им в глотке
Нежный газопровод) -
Жизнь моя отрыжка,
Сласть неподписантства, -
Башня белой кости,
Косточки куриной.
(Ты помнишь в детстве эту головокружительную, отреченную, пряную, мистическую грозную забаву: роемся в прелом разваренном белом волокнистом курином мясе, вытаскиваем её, костяную влажную клейкую вилочку-кость, на счёт «три» - ломаем, ты за один кончик, я – за другой: Ельчик! – Беру да помню! Час проходит, договор забылся, заплыл наслоеньями новых ярких впечатлений детства, лета, вольницы, - и тут тебя подловили – и всё, ты не в силах не выполнить, ты заколдован законами силы, скован цепями всевластья; подловлен – исполняй. Не так ли и ты, дольний бренный мир?... Кто, кто освободит тебя от детских страшных клятв, кроме Христа?
Но именно Его, это Имя, в этой именно ситуации – лучше не вспоминать! Иначе – вот уже, боясь оглянуться на сад – ком в горле, жжение за грудиной – затворяешь калитку, напяливаешь на штакетину проволочное кольцо, на станции покупаешь билет – в ту сторону всегда почему-то свободно, вот ведь какая засада ! полупуст заплеванный вагон полуночной электрички, - и, ничего не видя сквозь слезы в мерцающем аспидном стекле, в мареве уплывающих назад туч сизых на черном, фонарей, отражений, ни о чем не думая , как перестает думать выпускающий из закостеневших в судороге пальцев куст, камень, пустоту, и обреченно отдающий себя падению, - возвращаешься в постылый, тщательно и тщетно стираемый из памяти город (прощай! прощай, моя воля, мой покой, мои капустные гряды, мои закаты, мои сны, моя чистота и простота, прощай я сам!) – и находишь его лежащим во зле, в кромешной тьме комендантского часа, как всегда было, как сто лет назад и сто – вперед, хрустишь битым стеклом и кирпичной крошкой, и рваные пясти листовок с бетонных стен кажут тебе путь, поднимаешься наощупь – электричества в городе давно нет – на знакомый этаж, и дверь настежь, и не узнать, а твои близкие – вот они, уже ждут, зажимая кое-как зияния вспоротых животов, промежности, разорванные сапогом, ласково смотрят на тебя ямами запекшихся глазниц: «Где же ты был! где же ты был…», и так с Ним – всегда, только свяжись, только ступи за порог умозрительной своей тавриды. Беру. Беру и помню.)
КОРОЛЬ КОНРАД III БЕРЕТ ПРИСТУПОМ ВЕЙНСБЕРГ В 1140 ГОДУ
Тридцать четыре толчка ровно (кто бы
Считал их, но их – тридцать четыре),
Тридцать четыре, исполненных слепого щенячьего визга,
Глубокоренной обиды кутёнка,
Топимого в ведре, старающегося выжить,
Отдавливаемого от света, дыханья, млека, -
На тридцать первом он берет себя в руки,
Сделав над собой неимоверное усилье,
Вспоминает о цели – таран головой барана
Бьет , собрав в мальчиший костяной цыпастый побелевший кулак
Все эти прозренья, чаянья. неуверенности, мренья,
Дрожанья, дребезжанья, расстроения амплитуды,
В единую точку –
Еще. И еще. Тупо, упорно, собрав остатки,
Непреклонно то же самое повторяя. И снова.
И!!!...
Сннннннннова.
Туда, вглубь. Всхлипывая, стараясь
Дальше, выше и глубже. Туда, где
Нет эрогенных зон, нет ни творчества, ни свободы,
Где только багровые пульсирующие корни иггдрасиля,
Только однозначные основы, где почва - туда, выше
И глубже. Вздымается , пульсирует и опадает
Латная железная рукавица,
Усыхает поло, теряет наполненье, взбухает снова.
Королю штурмовать город
Не привыкать стать. Король – в очередной раз , Небо! -
Уверен в себе. Прежде, видишь,
Чем взять крепость, король взял
В руки себя. Король уверен в победе.
И се! - врата пали.
Крепость извивается, плавится в поту , растворяясь,
Как воск под нагретым лезвием, воскресает -
И плавится снова, в стоне и рыданьи;
В ответном движеньи
Вдавливается в победителя, вбирая
Текущие внутрь армейские подразделенья,
В конвульсии, раз за разом,
Сокращаются, текут и пылают
Донжон и внешние стены,
И твердыня лежит , сдавшись на милость, -
И, пока победитель,
Довольный собой, как филин, ослепший на солнце,
У разверстых влажнокипящих врат празднует победу,
Пока пьянящее вино течет из бочонков
Потоками в расслабленные солдатские чрева, -
Она , сжав ледяное пылающее сердце,
Безмолвно, беззаветно и твердо
Выносит на себе через скрытую тайную калитку
Свою драгоценность,
Своего навек единственного повелителя и мужа.
ЗИМА ОХОТНИКА ЗА УЛИТКАМИ
Созвездия декабря вмерзли в угольный свод, и в ходиках оцепенел ход,
И охотник в берлоге спит до весны, - но и во сне ведет
Пальцем по карте-трехвёрстке, истрепанной по краям,
Спит, но следит вслепую заснеженный ход нор, тоннелей и скрытых ям,
По атласному белому этому, белому скользит, по легкой конвульсии льда
Чует добычу на два ее хода вперед, спускаясь пальцем по карте ловитвы туда,
В весну – - или не он ведет, или это его ведут
(Добыча следит охотника, силки траппера ждут)
Туда, где свет, где снега в помине нет, где вместо полей – моря
(Спящий вздыхает во сне, переворачивается на ту сторону декабря)
И можно ходить по воде, и в солнечную нырять глубину,
Идти ко дну,
И там на дне процеживать сетью янтарную взвесь
И по шелестящему ааххххх уловить: вот они! есть!! --
Драгоценная дичь: улитки, сворачивающиеся в глубине,
Кипящие в пряном густом трепетнобагровом вине.