Женя Риц
Скорее из
* * *
И так они жили и были,
Покуда хватало пыли,
Покуда пыль за лёгкие их хватала
И пузырилась далее вполнакала.
То, что каждый вечер они зажигали,
Горело не ярче настольной лампы,
Но их стол поджимал все четыре лапы,
Не иначе как в ожиданьи лавы.
И всё время что-то кривилось влево.
Иногда они ложились валетом,
Согревали друг другу ноги,
Составляли друг с другом знаки,
Как будто бы что-то знали.
У них ничего не росло на окнах,
Но они прорастали сами.
Итак, они жили и были,
Всякими, в чём-то почти любыми,
Покуда их общее тело не стало огнисто-синим,
Точно некое дело, пахнущее керосином.
* * *
Июль, а пар изо рта
Вырывается, как в середине марта –
Наверное, это дырку пробили в календаре,
И сок разбегается по его коре
И становится выдохшейся водой.
А какой-то мальчик пускает руль,
И земля вываливается у него из рук,
Словно бы из-под ног
Выскальзывает педаль.
Вечер ветром носится по воде
И ложится на
Календарный день,
Где у всех людей
Пересказаны имена.
Это просто, видишь ли, пар из губ
Это просто лета не было целый год,
Это просто за душу нас берёт
И раскладывает по местам,
Отдалённым, как здесь и там
Самый тот.
* * *
По дороге, где новые окна видны,
Протанцуй про меня прямиком.
Я не буду сейчас о тебе и тебе –
Вы упали, и нет никого на трубе,
Разве только какой-то зверок шерстяной
Затухает за тусклой стеной.
* * *
Всё летит и падает с переменным стуком,
И окно, зависшее меж лицом твоим и востоком,
От руки отпирается с судорожным восторгом,
И все дела
И слова, бывшие не своими,
Вдруг становятся так близки,
Словно это ещё один мост сваями
Щупает дно реки.
* * *
Везёт осенние цветы
В метро глухонемая пара,
Хотя ещё не наступала
На землю осень. А тем паче – под.
Но, тем не менее, везёт.
Везёт как нам, –
Ведь вот, мы дышим,
А ведь могли бы не дышать,
И землю над собой колышем,
И наш состав другую пядь
Одолевает вслед за пядью,
И рельсы ближутся к распятью,
Как пальцы движутся к запястью,
Не успевая запасать
Тепло меж тонких перепонок
Почти невидимых глазам,
Невнятных нашим голосам.
* * *
Дмитрию Воденникову
Колея облапила колесо,
Где-то В. потерял серебряное кольцо,
Мы взрослеем на сотню лиц,
А стареем все на одно лицо.
Время носит полупрозрачный плащ,
А потом скидает пожатьем плеч,
И, как дворник, всякий бумажный сор
Выметает прочь, –
Чтоб уже не склеивать лист к листу.
Где же Вы посеяли серебряное кольцо?
Там, наверное, вымахал золотой сорняк
И горит – не сгорит никак.
* * *
Правая и левая рука
При общении каким-то образом обходятся
Без знания языка.
Марлевая повязка врезается
От того, что она узка,
Так что пальцы тянутся
Ослабить в области узелка.
Плоть так плотно облепила кость,
Что та кажется почти небылицей,
Ей бы разбиться или забиться,
Да вот, ни того, ни этого не удалось.
Повсюду бороздки, трещинки какие-то, волоски,
Но не грамма воздуха,
Не даже маленького пузырька,
Так что непонятно, как же слышит моя рука
Голос мой руки.
И обе – каждая – кажутся посаженными на шарнир,
Как у гуттаперчевой куклы
Досоветских ещё времён;
Разминают друг друга и трут,
И – вроде бы держат мир,
И – умещаются в нём.
* * *
И говорит на семи языках,
А мне не понять никак.
Вот если бы видеть лицо, рукав
Или хоть пуговицу пальто,
Я бы всё поняла, а то –
Как же, не приобняв?
Пресная соль под ногами и с потолка –
Рано в этом году,
Я бы всё поняла,
Если бы так не ду-
Мала – медленнее глотка.
Вот он идёт за моей спиной,
Но как обернусь, если нет спины?
«Ты погоди, – мне кричит, – Постой,
Больно-
То не спеши…»
Пешая радость без рук без ног,
Вроде всегда длинней –
Липкая лента,
Съестной комок
С трещинками слюней.
Он говорит на семи языках,
А мне не понять и двух.
Носится город его над водой –
Значит, и город – дух?
* * *
Целовали губы у самой кромки,
Словно пену сдували у края кружки.
Мы с тобой друг другу дружки и подружки,
Небольшие вещи, заспанные игрушки.
Посмотри направо – разбросанные бумаги,
А налево чашки ворочаются боками;
Век отсюда бы не выходили,
Например, как вчера и сегодня –
На площадку не выбегали,
Не открывали двери, не брали трубки,
Друг на друге руками топтали тропки.
* * *
Почва дышит мои подошвы,
Небо дышит мои глаза,
Воздух дышит меня сквозь рот,
Выдыхая то, что за
Мной
И вдыхая меня вперёд.
Чем же я,
В ком же я –
Кто меня разберёт;
Кто накрутит меня, как прядь –
Так что будет напрасно прятать,
Кто раскрутит меня, как нить –
Так, что будет прекрасно быть?
* * *
Нет, нужно было поймать такси,
А лучше – зажаться в твои тиски,
Вкрутиться в твои виски,
Как первая седина.
Следи за мной, за моей рукой,
Как падает свет на неё и вдоль,
И как растёт она, точно боль,
Из середины дня.
В салоне, похоже, включили печь –
Тепло ворочается, что ключ,
И затекают ноги, точь-
В-точь вода;
Они текут ниже наших спин,
Как будто бегут свой безмолвный спринт,
А мы здесь вкопанные стоим,
Прижались как навсегда.
Стоим и дышим друг другу в мех,
А позже зайдём в «Бенеттон» и «Мекс»,
Где вещи любят нас больше всех –
Ведь мы говорим за них.
Мы тоже станем как вещь и вещь,
И воздух выйдет почти что весь,
Но это будет совсем потом,
Не стоит и вспоминать о том.
* * *
Под действием земного притяженья
Мои черты теряют очертанья,
А я учусь теории скольженья,
Как практике немого причитанья.
А прочее окажется по обе,
А прочное завянет в середине,
А я беру ещё одну на пробу,
Как виноград с ресницами тугими.
Так всякое дыхание морали
Преображает естество до пяток,
И выступает острыми углами
Из самой кожи вязкий отпечаток.
И от прощенья, равно от прощанья,
Не ускользнуть, как некто ни захочет –
Ведь в детстве человека замечают,
А если старше – то уже не очень.
* * *
Пока есть люди, которые меня просят,
Но будут и те, которые меня простят.
Эти взгляд и одежда меня простят.
Я зовусь тобой с головы до пят.
Допроси подноготную грязь и слизь –
Почему они были, куда неслись?
Что тебе скажет небо, что подтвердит земля,
Еле-еле воздухом шевеля?
Шепелявые слоги свивают гнездо во рту,
Подержу немного, а после тебе верну
Неказистое имя, как бирочку, как ярлык,
За восковую нитку повешенный на двоих.
* * *
Я это всё всерьёз,
Я, это, вся всерьёз,
Как яблоко, продольное на срез,
Я говорю: «Пригнись»,
Я говорю про нас,
Какой прогресс.
Я это всё из жилок и костей
Свищу наверх,
Не разжимая век,
Как челюстей.
Я говорю: «Не шелести,
Дели на всех».
Я даже говорю: «Не шевелись».
Я это всё верну тебе с лихвой,
Я эта вся вернусь к тебе с листвой,
Бескровная, как лист,
Бескровая, как мост.
Я заболела там
И заболела сям.
Прикладывай меня к своим больным местам.
Все по местам.
Я это всё в себе,
Я, эта вся в себя
И ростом, и лицом.
Какая в нас воздушная сибирь
Щекочет кожу каждым остриём –
Как здание на слом,
Как пальцы на излом
Звенят и вырываются из лап.
Плати меня собой,
Клади меня с собой,
Как медвежонка с сорванной резьбой,
И как бы так, резвясь,
Теки, как сок из лип.
Когда Ты будешь слеп,
Я буду поводырь,
Я буду по воде.
Мы все всерьез.
* * *
Люди прятались друг от друга во сне,
Словно в салки играли,
В пятнашки: «Возьми, возьми…»
Сонные улицы шли по той стороне стены,
То есть снаружи здания, но изнутри страны.
Люди прятали друг от друга весну,
Каждый при этом думал,
Что он и есть весна,
Леденцы от кашля замораживали десну
И ускользали дальше – совсем в меня.
Так и лицо на локте, и волосы в полспины
Не создавали видимость,
Словно давали тень,
И непонятно откуда выдохнется
Это «Возьми, возьми…»
И задохнётся между закрытых стен.
* * *
Каждый город по-своему чувствует боль,
Потому что есть спины, но нет у него живота,
И вода
Протекает сквозь медные трубы тайком,
Словно дождь прошёл босиком.
В каждом городе окна – скорее слеза,
Чем глаза.
Поскорее слезай
С этой белой и мёртвой стены –
Мы невинны, а значит, совсем не видны –
Мы виновны и в этом, и в том.
Темно-синие улицы будут кричать и ворчать,
И ворочать обиду, и нас помечать –
Сквозь тщедушные ветки мочить.
Мы несем в себе мясо,
Его долговязую боль,
Мы, наверное, скоро научимся полностью быть,
Только что там не хочет никак зарастать
За растаявшей нас пеленой?
Переполним дороги собой в ширину
И в длину их затарим собой –
Этот город не знает событий извне,
Потому что наружу слепой.
* * *
Разные люди из железа, из камня
Искали Женю, её уголки и норы.
Ну и куда мне,
Когда пошли такие разговоры?
Вот уже звонят, обрывают провод,
Вот уже звенят, точно колокол,
Дёргают себя за язык.
Шестидесятая школа,
Дальше – дорога в город
И город, поставленный к ней впритык,
Но не успевший войти в привычку,
Вырасти скобкой, дужкой промеж ключиц.
Я ищу отмычку,
Они ищут птичку.
Слышишь – она вылетает. Видишь – она кричит.
* * *
Холод будет дышать, дышать, дышать
И нас сквозь пальцы строчить, строчить,
И, наверно, когда мы пойдём назад,
То будем совсем уже старики.
И тогда мы повернёмся друг к другу лицом,
А ко всем остальным – не лицом,
Будет холод, и мы за ним, о нём
Станем некрепким словцом.
И будет так внятно читаться во рту
Пломбирный и вафельный хруст,
Что всё-то растает на этом ветру,
Как масло, а после – холст.
* * *
как же красив твой свет господи как он бел
Антон Очиров
Я говорю, что люблю снег,
Но на деле я больше люблю с ним.
На землю падает, точно диск,
Белый бескрайний свет.
А я не ходила на улицу n своих дней,
Потому что мне так свободней.
За окнами мечется белая сотня,
Собой помечает окна.
Уподобясь видящему сквозь стену,
Лицо кричит себя сквозь личину,
Рука торчит собой сквозь двурушье,
Свет глядит сквозь век,
Всё покрывая дрожью.
* * *
Между небом и небом плавают фонари.
а) Я люблю тебя.
б) Старею.
Прочее – до фонаря.
Посмотри,
Сколько кругом валяется этого февраля.
Между кожей и кожей, оказывается,
Столько всего лежит,
Что который год перекладываем,
Не покладая рук.
А всю эту жизнь оказывается прожить
Не страшней, чем прожечь дыру.
* * *
Там, где разум свернулся пружиной, змейкой,
Я кружила беспёрой Святой Семейкой,
Потеряла цель свою, потеряла
Всю себя под прикрытием одеяла.
Всё, что скажешь, – правда,
А того, что не скажешь, – мало.
Мне примститься крошево на изнанке глаза,
Примоститься стыд как издержка стиля,
Лучше бы я ничего не знала,
По неведению простила.
Но стена оказывается не моложе дома,
Как дыхание не опрятней дыма,
Мелким жемчугом по подолу
За порог себя выводила,
На порог потом не пускала,
Ничего в себе не искала,
Но, как водится, находила.
Там где разум свернулся кольцом трамвайным
Стала бесцеремонным столбом кристальным,
Небёленой костью, клеймом простынным –
Кто не станет, того остынет.
* * *
Прямо в коже живёт моё существо,
Покуда время ещё его.
Оно боится, боится и бо-
Лее ему не за что говорить «спасибо».
Оно везёт себя в транспорте,
Кладёт себя на
Нижнюю полку,
Перебирает полу-
Забытые имена.
У него было вчера – яркое и цветное,
Когда каждое утро оно просыпалось,
А теперь словно что-то просыпалось
Между ним и его спиною.
Потом была школа, потом институт,
Потом оно вышло замуж
И теперь знает, откуда берутся,
Но не знает, куда растут.
У него якобы кризис,
Как бы внутренняя пустота,
И правая половина рта
Не знает, что левая говорит.
И тварный состав его не везёт, не везёт,
Покуда оно не в земле, не в земле,
Не в глине и пепле, а в кабале
По самый не свой живот.
* * *
В каком-то небе женщина и мужчина плачут за нас двоих,
В городе время года наступает раньше почти на час,
И слово, одно из самых простых
Выговаривается из нас.
Износилось, но как ему оставаться там, внутри,
Если оно – не дождь, не снег, а другие, неназванные осадки?
Не уста, но устье ему отвори,
А все остальные – твои, мои – растворяться сами в сухом остатке.
Мы его уже говорили два дня назад,
И три дня назад, и делали то же самое, что говорили,
А голые городские деревья – не парк, не сад –
Прямо в окно распускали гривы.
А женщина и мужчина в воздухе и в окне,
Не знающие по-русски ни времени, ни пространства,
Выпускали из длинных глаз своих двояковыпуклые огни,
Поскольку другие не стоило и стараться.
* * *
Земля, беременная всеми,
Катается на карусели,
Поводит днищем,
Точно ялик.
Мы друг друга ищем,
Покуда не потеряли.
Земля, беременная всеми,
Кто был,
И всем, что будет,
Себя колышет, точно некий студень,
И сытый воздух у неё внутри
Мешается с голодными краями.
Так мы пространство пятками кроили
И застывали сойками в коре.
Чреватая всей уймой без разбора,
Земля не жаждет продолженья разговора,
Пока вода, прямая, точно речь,
Вокруг неё не поспевает течь.
Найти бы где-то выход, но не там,
Где давешняя лёгкость потерялась.
А здесь, где нынешняя нежность и усталость
Сливаются в единую слюну,
Слипаются в единую слюду
И ржавчиной сползают по железу.
Я в этот сад случайно загляну
И только после – насовсем залезу.
* * *
К позвонку позвонок
Один человек смыкает себя в замок,
В человеке – город,
И оттого он ещё более одинок.
Один человек не ляжет щека к щеке,
У него отпечаток воздуха на виске,
Навесные петли, и всё скрипит.
Он не верит в воздух,
Поскольку и сам спирит.
* * *
На двоих не хватит одной воды.
Кругом – одна вода.
Посмотри сюда –
Здесь слюда,
Следы.
Есть ли ты
В глубине себя?
Слепота снаружи
Не ведает, что внутри.
Нам хватит сноровки,
Но не хватит земли.
Все эти обновки,
Пуговки
Только так и могли.
Молчанье под языком –
Воля твоя, валидол.
Ты говоришь мне знаком,
Я отвечаю молчком.
Те, кто на десять моложе нас,
Тоже взрослые люди,
И это больней всего.
Жёлтое масло люстры
Плавиться о стекло.
На двоих не хватит одной воды,
Но хватит стыда и соли,
Даже порой вражды.
Мы вырождаемся каждый день
Из мятых своих одеял.
В уголке каждого глаза тень
Трепещет остатками крыл,
Меткой рыбой плещется о металл.
* * *
Почерк напоминает прочерк,
Прячется в малознакомом прочем.
Так мы зрачки, точно ручки, прячем
В воздухе, доме и городе, не по сезону зрячем.
На стекле окна проступают совсем не знаки,
Просто потёки, просто следы и звуки,
Я выбиваюсь из силы воли,
Умываю лицо, как руки,
Комкаюсь, как бумаги.
Голос, взятый взаймы, ничего не может,
Разве только слово-другое скажет,
Но другое – ещё не вполне другое;
Я наполняюсь дрожью,
А думаю, что собою.
Кашель, порхнув за пределы горла,
Станет не словом, но гулким сгустком.
Давай не будем сейчас о грустном
И о весёлом.
После совсем не будем.
Всё собьётся, станет единой взвесью.
Не говори об этом, но не молчи об этом.
Пелёнка пыли над всякой вещью
Сама оборачивается предметом.
Сквозь стекло окна проступают тела и тени,
Тянутся к самой изнанке века.
Мы были теми.
Мы стали уже не теми.
Света хватает только на четверть века.
А на две другие хватает совсем другого.
Сумерки сообщают телу свою прохладу,
Не дают проходу.
Я прохожу сквозь свою природу,
Раздвигаю её, как воду,
Но после комом падаю на её ограду.
* * *
День просыпается в воздух с изнанки воды.
Я ещё сплю. Я не вижу с изнанки глаз,
Как просыпается город, как просыпается его золотой запас,
Как на трамвайных его путях оплывают медью его следы.
Жёлтое солнце ещё не вполне желто,
Край его ал, его золотистый край,
Оно ловит полупрозревшим ртом
Весь зелёный и белый город
И такой беспричинно красный первый его трамвай.
А надводный город держит себя в руках,
А потом распускает руки и водит себя насквозь,
Ибо что он, как
Не земная горсть и неземная горсть?
* * *
У меня есть компас Севера и Востока,
У тебя – атлас речного дна –
Окружающее пространство плюс немного сбоку,
Там, где линия не видна.
Прежде знакомые люди станут друг другу чужими,
Безымянной пылью, вычеркнутым вчера –
Так выводится за рубежи и
Осыпается на гаражи и парки
Аура – аэро –
Крепко сбитая росчерком одного пера.
Так вот перебираешь мелочи, давешние подарки,
Как будто нету других забот,
В то время как на Горьковском море
Вышедшие в тираж
Самозваные барды
Спускают свои байдарки,
А их бородатое время плещет себя сквозь борт.
* * *
В жёлтом воздухе дорога
Асфальтового полотна.
Тает понемногу,
И я уже не видна,
И словарный запас истощается за щекой.
Он сам сделал меня такой.
В жёлтом воздухе лето
Уже намочило край.
У него лёгкий, летящий крой,
Отрезной рукав,
Оно трогает небо концами трав.
В жёлтом воздухе человек
Звонит в сотовый телефон.
Человек на остановке. Сзади – больничный сад.
Меня уже не видно. Я – это он.
Автобус трогается. Кажется, что назад.
* * *
Они потеряли всю свою бумагу,
Всю свою бумагу,
Как небо теряет влагу,
А земля её принимает,
А ветер всё к земле приминает.
Вот так они потеряли всё своё,
Не своё; и светом
Изнутри залитые вполне,
Четверть своей жизни они проживают летом.
Три четверти жизни они проживают не.
* * *
Собственно, ведь те, кто жил до войны,
Не знали, что они живут до войны.
Уважаемые пассажиры,
Выходя из вагона,
Не забывают свои вещи.
Я всё забываю.
* * *
Но то, что зреет, точно ком,
На самом дне,
На голой глубине,
Болтает странным языком,
Как кол-
О-
Кол в спине.
И я иду вдоль этих стен,
Как иностранец без границ,
Я никого не обниму,
Скорее Стэн
И Стив,
Чем скиф.
Скорей на глубину!
Там голубиная земля,
Здесь – соловьиный язычок,
А где-то в глубине меня –
Допрежде почвы и семян,
До встречи почты и селян –
Пророс крючок.
Не то, что корчит и горчит,
А тот, кто кречет и кричит.
Я – иностранец без границ,
Он – словно берег, словно стыд.
Так в глубине довлеет спесь,
Как бы мерцает слизь.
Мы для того здесь собрались,
Не чтоб кого-то быть,
А так – скорее из.