Юлия Крылова
по ступенькам 3G
*
я пират одноглазый джо
кричит пятилетняя юля на детской площадке
единственный видящий глаз заклеен
и двор колышется цветным морем
в зелени кустов синева сашки
и краснота илюхи
чернота кошки
и белизна медсестры
инны-уж-и-не-помню-как-её-там-по-отчеству
помню только страх ошибиться в ее кабинете
и советский прибор —
алюминиевую пластину с рисунком черной эмалью
где кораблик скользит по трем полустертым волнам
и если коснешься металла ручкой на проводке
то будет ужасный п-и-и-и-и-и-с-к
переходящий в крик
инны-так-и-не-вспомнила-как-ее-там-по-отчеству
крылова ты что слепая
аккуратнее не заходи за линию
и ты ведешь этой ручкой
нащупываешь свой путь
кажется мне так и не сняли эту наклейку
в жизни я держусь своей линии
гуляю по пиратской доске
и больше всего боюсь неслышимого голоса сверху
уже-и-не-Инны-уже-и-не-важно-какой
*
Московское море волнуется меньше меня
и спускается связь по ступенькам 3G,
повисают бельем влажные наши слова,
и качает их ветер — туда и сюда,
высыхают до корки,
от веревки — делящий залом,
и уже в слове «нежность»
проступает и «не» и «но»;
не разглаживай слово
до «мне всё равно».
*
Плодово-ягодное вино по цене
почти сравнялось с бензином —
покупаешь его каждый день
вместе с детскими соками
в коробочке чуть побольше
и сидишь на полу, пока
младенец ползает рядом,
ждёшь разве что окончания дня —
машина для деторождения,
в которой закрыл окна и двери,
включил мотор
и сознательно задохнулся
человек.
*
В старости память монтирует жизнь —
вырезает снежинки из сыплющейся плёнки —
переставляет буквы из имени первенца
в кличку первой сломанной игрушки.
Эти снежинки клеят на стёкла
и сквозь них наблюдают за миром,
пока глаза не закроются
и снегопад не пойдет
с балкона пятиэтажки.
*
В детском раковом отделении,
у кровати больного иконки, святая вода
в пластиковых бутылках и апельсины.
Когда кто-то здесь умирает,
матери думают —
Слава Богу не мой —
словно приносят в жертву чужого козленка
до стерильности вымытыми руками.