Виталь Рыжков
Внутренний город. С беларусского языка перевела Ольга Брагина
Анклав
Внутренний город —
как стихотворение с одной метафорой: плоский и простой.
По нему под моросью острой
легко пройти от края до края — лишь бы было с кем.
Его архитектор, наверное, и не думал, как тут будут жить:
он поставил мост в расчёте, что река сама пройдет под мостом.
В самом центре — каменная фигура,
как кость в горле города,
и раз в год с почетом
или без почета
здесь проводят парады поражений
и побед.
Бывало странно и стыдно,
когда во время их проведения мог присутствовать кто-то —
обычно одиноко маршируют запятые
и очень редко бывают гости.
Грустно и безлюдно на центральной площади,
под которой, неизвестно зачем,
по трубе течет память подземной рекой.
Архитектор так и не смог придумать, что с ней делать.
Для случайных людей без имен —
квартал с льготным жильем,
здесь скрипят старые качели с ветром в унисон,
и клонит в сон:
создатель работал здесь в сезон дождей, и он
сделал спальным этот район.
На стене надписи неразборчивым почерком,
и на эту улицу сворачивать вовсе не хочется,
ибо неведомо, чья там вотчина.
Здесь горели дома, и под завалами еще кто-то шевелится,
пусть идет туда кто угодно, кроме меня, я просто закрою глаза
и подожду, пока всё закончится. Я невидим.
Неужели это сюда мы шли? Эй, давай повернем обратно
и просто бросим ночь над ними. Может, будет здесь по-другому когда-то,
но пока слишком мрачно — давай пройдемся молча.
Пойдем дальше
по тенистым аллеям,
где гнезда свили седые Сивиллы,
изо всех сил
вслушиваться в тишину,
но ничего не слышат и насылают на жильцов ночные кошмары,
которые мне, кстати, снятся тоже.
Знаешь, иногда здесь не так уж и мрачно, иногда здесь более-менее.
Есть правило, которое, как жизнь, не изменишь,
когда подсознательно для жизни ты выбираешь
места, где медленнее всего состаришься, а может, и не умрешь.
Однажды я поселюсь в стихотворении.
В самом центре канализационного стока, куда всё время неторопливо
вслед за паводком стекает город, весь анклав с дорогами и высотками,
с жильцами и архитектором-недоделкой,
чтобы стать всем, что вокруг,
и однажды превратиться в точку.
Девяностые
Выносим транспарант: на районе снова качели,
и нужно разрулить с вражеской бандой очередные канители,
потому что по всем понятиям они ведут себя на беспределе,
они вообще оборзели! Стволы на теле — и мы полетели.
Ну, так в чем проблемы, неуважаемые пассажиры?
Ваших дерзких большаков под домашний арест посадили
еще с прошлой разборки, когда за наши гаражи вы
заходили, и непонятно, чужие, что вы там снова забыли!?
Эй, кто теперь тут у вас за главного на территории,
отвечай нормально, чего ты так затараторил-то?
Ты не видел горя? Так будет тебе горе!
Если что-то не ясно, еще раз всё объясним, повторим.
Потому что вот я – а кто такой вообще он?!
Как чемпион, порешав вопросы, словно цунами,
думаешь с понтом ворваться назад к себе на район,
чтобы о делах перетереть с местными пацанами —
типа, что у вас, братва, на районе-то нового?
Видели, какой там у нас вообще творится цирк?
Но облом — в спицах четырехколесного велосипеда,
как на зло, запутались одуванчики.
Стратосфера
Не человек, а тот же тростник — в нескладном костюме самого себя,
словно осьминог, который выбросил свои чернила и сбежал,
причем — в те глухие углы мира, где между всем и ничем
просто лети и молчи, просто невозможно выбрать только одну из причин
этих побегов из-за перегрузки тем, кем ты на самом деле не являешься,
куда к родителям тебя аист принес, и где, к сожалению, впредь тебе не судьба.
И вот из центра мироздания напрямик в нору кротовью —
всё готово, показатели в норме, нырнем через нее насквозь!
Из лепрозория верующих —
обратно через тернии к звездам.
Туда, где новое солнце
заглянет в нашу бесконечность.
С утратой веры — сквозь стратосферу,
намного выше, чем летит душа,
и выше, чем воздушный шар,
в которой ты когда-то наивно поверил, лошара!
Сквозь мрак и пустырь эфира, сквозь непонимание и нервы,
и сваливать, наверное, раньше надо было — ты, гребаный гений,
вещи собирай! Прощай, угол родной, прощай, не дом и не улица!
Из разрешенного веса только несколько унций — с обещанием вернуться.
Но с другой стороны, если осуществить
самый простой анализ,
все, кого мы так просили остаться,
ни разу еще не вернулись.
Возможно, они и летят обратно
в этих своих герметических капсулах,
но кто бы там из них что ни говорил,
они никогда еще не возвращались.
Перевела с беларусского языка
Ольга Брагина
Оригиналы:
Віталь Рыжкоў
Анклаў
Унутраны горад —
як верш з адзінай метафарай: пляскаты й просты.
Па ім у імжы вострай
лёгка прайсці ад мяжы да мяжы — абы было з кім.
Яго архітэктар сам, відаць, і не думаў, як тут будзе жыць:
ён ставіў мост у разліку, што рака сама прабяжыць пад мостам.
У самым цэнтры — каменная постаць,
як костка ў горле горада,
і раз на год з гонарам,
альбо без гонару,
тут праводзяць парады паразаў
і перамог.
Бывала дзіўна й сорамна,
калі падчас правядзення іх мог прысутнічаць хтосьці —
зазвычай на іх адзінока маршыруюць коскі
і вельмі рэдка бываюць госці.
Сумна й бязлюдна на цэнтральнай плошчы,
пад якой, невядома навошта,
па трубе цячэ памяць падземнай ракой.
Архітэктар так і не здолеў прыдумаць, што рабіць з ёй.
Для выпадковых людзей без імён —
квартал з ільготным жытлом,
тут рыпяць старыя арэлі з ветрам ва ўнісон,
і хіліць у сон:
стваральнік працаваў тут у сезон дажджоў, і ён
зрабіў спальным гэты раён.
На сцяне надпісы неразборлівым почыркам,
і на гэтыя вуліцы збочваць зусім не хочацца,
бо невядома, чыя тут вотчына.
Тут гарэлі будынкі, і пад заваламі яшчэ нехта варочаецца,
хай ідзе туды хто заўгодна, апроч мяне, я проста заплюшчу вочы
і пачакаю, пакуль усё скончыцца. Я невідочны.
Няўжо гэта сюды мы крочылі? Эй, давай паварочваем
і проста пакінем ноч над імі. Можа, і будзе тут іначай аднойчы,
але пакуль занадта змрочна — давай пройдземся моўчкі.
Хадзем далей
уздоўж цяністых алей,
дзе гнёзды звілі сівыя Сівілы
і з усёй сілы
ўслухоўваюцца ў цішыню,
але нічога не чуюць і дасылаюць жыхарам начныя жахі з ню,
якія я, дарэчы, таксама сню.
Ведаеш, часам тут не так ужо й змрочна, часам тут нават больш ці менш.
Ёсць правіла, якое, як жыццё, не зменіш,
калі падсвядома для існавання ты абярэш
месца, дзе павольней за ўсё пастарэеш, а можа і не памрэш.
Аднойчы я пасялюся ў верш.
У самым цэнтры каналізацыйны сток, куды ўвесь час нетаропка
ўслед за паводкай, сцякае горад, увесь анклаў, з дарогамі і высоткамі,
з насельнікамі і архітэктарам-недаробкам,
каб зрабіцца ўсім, што навокал,
і аднойчы ператварыцца ў кропку.
Дзевяностыя
Выносім транспарт: на мясцовасці зноўку арэлі,
і трэ разруліць з варожаю бандай чарговыя каніцелі,
бо паводле ўсіх паняткаў яны паводзяцца па беспрадзеле,
яны ўвогуле абарзелі! Ствалы пры целе — і мы паляцелі.
Ну, дык што за праблемы, непаважаныя пасажыры?
Вашых дзёрзкіх старэйшых пад хатнія пасадзілі
яшчэ з мінулай сутычкі, калі за нашыя гаражы вы
заходзілі, і няясна, чужыя, што вы там зноўку забылі!?
Эй, хто цяпер тут з вас за галоўнага па тэрыторыі,
адказвай нармальна, чаго ты гэтак затараторыў-та?
Ты не бачыў гора? Дык табе будзе гора!
Калі штосьці няясна, яшчэ раз усё абазначым, паўторым.
Таму што вось я — а хто такі ўвогуле ён?!
Як чэмпіён, павырашаўшы пытанні, нібы цунамі,
думаеш з понтам зарвацца назад да сябе на раён,
каб за справы зацерці з мясцовымі пацанамі —
тыпу, што ў вас, братва, на раёне-та новага?
Бачылі, які побач у нас увогуле дзеецца цырк?
Але аблом — у спіцах чатырохкалёснага ровара,
як на зло, заблыталіся дзьмухаўцы.
Стратасфера
Не чалавек, а той самы трыснёг — у нязграбным скафандры самога сябе,
нібы васьміног, які па сабе пакінуў атрамант і збег,
прычым — у тыя глухія куты сусвету, дзе між усім і нічым
проста ляці і маўчы, бо немагчыма абраць толькі адну з прычын
гэтых уцёкаў праз перагрузкі тым, кім ты насамрэч не ёсць,
куды да бацькоў цябе бусел прынёс і дзе надалей, да жалю, не лёс.
І вось ад цэнтру светабудовы, наўпрост да нары кратовай —
усё гатова, паказнікі ў норме, давай нырца праз яе наскрозь!
Ад лепразорыю вернікаў —
назад праз зоры да церняў.
Туды, дзе новае сонца —
загляне ў нашу бясконцасць.
Са стратай веры — праз стратасферу,
значна вышэй, чым ляціць душа,
і вышэй за паветраны шар,
у які ты калісьці наіўна паверыў, лашара!
Праз цемру й пустэчу этэру, праз неразуменне і нервы,
і звальваць напэўна раней было трэба — ты, грэбаны геній,
рэчы пакуй! Пакуль, родны кут, пакуль, не дом і не вуліца!
З дапушчальнай вагі толькі некалькі унцыяў — на абяцанні вярнуцца.
Але з іншага боку, калі заняцца
самым простым аналізам,
усе каго мы так прасілі застацца,
ніводнага разу яшчэ не вярталіся.
Магчыма, яны і ляцяць назад
у гэтых сваіх герметычных капсулах,
але хто б там з іх нам што ні казаў,
яны ніколі яшчэ не вярталіся.