Андрей Хаданович
Перелётные ангелы. Перевёл с беларусского языка Станислав Бельский
* * *
Всю жизнь тебе кажется,
что ты занимаешь чужое место,
с удовольствием сидя возле окна,
хотя в билете указано место
у коридора.
Поэтому на каждой станции
ты немного нервничаешь, —
сгонят? или не сгонят? —
когда бабулька
останавливается возле твоего купе,
минутку размышляет,
а потом шагает дальше.
Время насилия
Моя жена могла бы порадоваться.
Ещё ни одна чужая женщина не изнасиловала меня,
разбудив в раннее время.
Всё это были мужики.
Нет, я совсем не гей, просто эти насильники
используют для своих целей телефон.
Так, Сергей П. захотел получить визу и позвонил мне
на рассвете, будто я — литовское посольство.
Серж М. потребовал новый перевод «Аккерманских
степей» Мицкевича, хотя и прежний некому было читать.
Особенно — утром.
А Андрей А — тот просто поиздевался, разбудив
вопросом: «Партайгеноссе! Как жизнь?»
Был ещё Эдуард А., позвонивший в непристойно
раннее время, приглашая вступить в Союз белорусских
писателей. Я был настолько сонным, что согласился...
Наконец, нет — были телефонные насильницы-женщины:
из персонала европейских гостиниц.
Были берлинские крашеные блондинки в отеле, битком
набитом работами Энди Уорхола, — и я в ужасе просыпался,
видя над головой зелёные губы Мэрилин Монро.
Была негритянка из Амстердама, разбудившая после той ночи,
когда я так накурился травы, что стоял полчаса и
не мог перейти пустую дорогу, боясь
случайной машины из-за поворота.
Была прекрасная Каролина, мисс гарнизонной гостиницы на
окраине Варшавы, разбудившая в пять утра,
пригласив посмотреть репортаж хоккейного матча
Беларусь — Канада из японского Нагано. (Эта стучала в
дверь: какой может быть телефон в гарнизонной гостинице на
окраине Варшавы?)
Чаще всего это были механические голоса, виртуальные
автоматы, звучавшие совершенно одинаково во всех
странах и на всех языках.
Интересно, какой голос и в котором часу разбудит, когда я усну
мёртвым сном, и кто позвонит в мой гостиничный номер на
минус первом этаже?
Горячая пятёрка берлинских новостей
Окно с видом
на галдящих птиц —
специально для слепых
и любителей сомнительных метафор
Немецкий поэт
с американской фамилией
цитирует Мандельштама,
а ты продолжаешь —
уже в другом месте
и компании.
Памятник футбольному мячу,
как гол в Бранденбургские ворота,
рядом с разобранной Берлинской стеной
выглядит как напоминание:
эти футболисты
пробивают любую стенку.
Старый строитель
в каске и спецодежде
предупреждает,
что дальше идти опасно,
на голову в любой момент
может плюхнуться
очередной ливень.
И солнце плещется под ногами,
и маленькие радуги
поблёскивают в лужах
и в стёклах вторых
этажей автобусов,
и ты захлёбываешься
запахом грозы,
и не успеваешь высушивать
носки, зонтик и схему
берлинского метро —
оно вывозит тебя на поверхность
как раз посередине этой строчки.
Детская железная дорога
Стихи
прибывают на твою станцию,
как паровоз Люмьеров,
как первый
немой
чёрно-белый кинематограф.
И ты должен объяснять фильм,
договаривать,
говорить цветные слова,
составлять субтитры строчек.
А кино —
звуковое давно:
цветная рифма
звучит непристойно.
И вся надежда на речь,
непонятную здесь
без субтитров.
Старый поэт
У старого поэта
нет вредных привычек,
потому что от спиртного с утра бывала изжога,
а от сигарет желтели зубы;
потом зубы выпали,
но не менять же привычек на старости лет.
Что касается наркотиков,
то он мог бы намекнуть на знакомство с ними
ради дешёвой популярности у молодёжи
но пусть молодёжь сама
заботится о дешёвой популярности,
а старый поэт
широко известен,
хотя и в узких кругах,
зато уж настолько широко,
что юные литераторы
после поэтических чтений,
оказавшись в уборной
у соседнего с мэтром писсуара,
от волнения забывают расстегнуть ширинку.
«Вот здорово! — думает поэт, —
Я бы так не смог!»
Старый поэт
прочитал за свою жизнь
сорок восемь книжек,
двадцать две из них были его собственные,
ещё к двадцати двум он написал предисловия,
а первые четыре он помнит смутно;
у него на полках лежали бы
две с половиной тысячи томиков его коллег,
все, понятное дело, с автографами,
если бы он, сохрани Боже, не сдавал их букинистам,
а он их время от времени-таки сдаёт.
В молодости его вышучивали за неадекватность
и иронически говорили: «Учиться, учиться и учиться!»,
а теперь нет, потому
что старый поэт
наведался в две с половиной тысячи школ,
чтобы каждая ученица,
кроме вечера потери невинности
и выпускного вечера,
запомнила ещё и его творческий вечер,
но ни одна не запомнила,
а если какая-то и узнаёт его на улице,
то оказывается
соседкой по лестничной площадке
или внучкой.
Старый поэт
до сих пор волнуется перед выступлениями,
думая, что будут кричать «браво!»
и вызывать «на бис»,
и поэтому читает с подчёркнутым вызовом,
словно спрашивая: «Кто тут против меня?
Вы за или против?»
Но всё обходится,
и зал дружно кричит:
«ЗА!» и «БИС!»
Прогресс в литературе
А всё-таки был прав
французский сказочник,
который клялся и божился,
что есть он, прогресс в литературе.
Сегодняшний Гомер
никак не зависит
от перебоев с электроэнергией,
он вполне может руководить
новой Национальной библиотекой,
хоть в глубине души немного завидовать
Ронсару и Бетховену:
лучшие творческие вечера
проходили в ДК общества глухих
Сафо
больше не баллотируется на должность
десятой музы,
она отказалась в пользу кинематографа;
и хотя не познала счастливой любви,
зато получила свой Нобель
за пропаганду политкорректности,
опередив Верлена, Рембо и Жорж Санд.
Старый Анакреонт
давно бросил пить
и может только мечтать о девушках,
зато он включён в программу
всех школ и университетов Греции.
Вийон
ощутил на себе вполне
всевластие правоохранителей,
хоть в его стране так и не отменили
смертной казни,
а даже если отменят —
что изменит кучка диссидентов
с транспарантами «где Вийон»?
Всеми брошенный Гюго
узнал на собственном опыте,
что выражение «иметь гемморой»
имеет не только переносный смысл.
Зато теперь есть шоу-бизнес
и можно писать слова на музыку.
Гонкур
ведёт живой журнал в интернете.
Страдает раздвоением личности.
Фолкнер и Маркес
конкурируют на рынке туруслуг,
предлагая горячие туры
в Йокнапатофу и Макондо.
И только Катулл
не ощутил особых изменений:
как и две тысячи с чем-то лет назад,
оплакивает воробья своей любимой.
Птичий грипп, знаете ли...
Самсон
«Внимание:
в парикмахерской
обслуживают ученики!»
Сидишь в очереди неподвижно,
подключённый через уши
к CD-проигрывателю,
словно к капельнице.
А как же иначе, ведь кругом —
попса на радио филистимлян
в FM диапазоне!
(Дедуля рядом тоже страдает,
а был бы меньшим ослом —
давно запустил бы в приёмник
собственной челюстью!)
Твоя очередь.
Отключаешь капельницу.
Садишься в кресло.
Ослепительно красивая девушка
забрасывает тебя вопросами.
«Затылок покороче.
Уши открываем.
Остальное — на ваш вкус.
И вот ещё что:
сверху почти не снимайте,
нет, пусть вот так и торчат,
теперь это модно,
да, да, красота — великая сила...»
Пот и волосы
норовят попасть в глаза —
и вот ты уже ничего не видишь,
а девушка
всё повышает свою квалификацию.
Наконец раскрываешь глаза,
смотришь в зеркало и —
вспоминаешь своего предшественника,
первого в истории террориста,
который, по крайней мере, не увидел
своей новой причёски...
Выходишь наружу.
Дождь течёт по лицу.
Девушка сметает с пола
твои волосы.
Лотерея
«Билеты на завтра! Билеты на завтра!» —
зазывает продавщица на выходе из метро,
а ты не врубаешься:
как это — «билеты на завтра»?
Понимаешь там, на концерт, на футбол...
Интересное, наверно, зрелище это «завтра».
Или: на поезд, на автобус...
Завтра что — конец месяца,
и они распродают проездные,
действительные в течение дня?
А послезавтра придут контролёры и —
лучше бы ты купил на футбол!
Так что, заяц, посмотри в календарь,
прикинь, сколько живёшь бесплатно,
не пора ли приобрести
отвоёванный у безбилетного небытия
кусок жизни —
действительный
в течение дня
Вот так услышишь что-то,
и врубишься, не врубишься —
лотерея!
Большинство метафор в мире —
рекламные слоганы,
в которые ты не врубился.
Чемпионат мира по акынской поэзии
Этот мир чудесен,
разве же это не чудо —
сказать такую банальность
и не умереть от стыда!
А ты ещё как жив,
хоть и слегка пристыжён,
растерян — или же потерян? — в этом мире.
Так, словно ешь персик
в шикарном зале ренессансной виллы,
и заранее волнуешься, думая,
куда выкинуть косточку,
нельзя же ходить здесь с косточкой в руке,
а помойных вёдер нигде не видать,
и вдруг оказывается,
что косточки нет.
И ты, как старый опытный акын,
готов запеть от радости,
потому что все остальные что-то ищут,
а ты уже нашёл.
И ты раскрываешь окно,
словно гигантский ноутбук,
высовываешься по пояс —
и кричишь,
а потом с восторгом слушаешь эхо,
будто ждёшь,
пока кто-то прицепит
вложенные файлы
к твоему посланию.
* * *
Чужая речь
ласкает мне ухо,
как пирсинг
на чужом языке.
Сухой закон
«Пора по пабам!» —
звучит неблагозвучно,
особенно это «по-па»,
будто намекает на прощание,
а вечер ещё только начинается.
С тобой ироничный иранец,
немного затурканный турок,
два рассеянных россиянина,
венгр,
черногорец,
шотландский горец
и твоя подруга,
у которой сегодня сухой закон.
Когда-то в Украине
радушные хозяева
собрали тебе в дорогу сухой паёк,
в который входила бутылка водки,
бутылка вина
и почему-то палка колбасы,
причём даже колбаса не была сухой,
что уж говорить о вине,
розовом и десертном,
как сладкие мечты.
Наш автобус тогда сломался
и три часа простоял в Бердичеве,
где каждая официантка знает,
кто такой Джозеф Конрад
и где венчался Бальзак.
Но ты выдержал
все тосты за Эвелину Ганскую
а также за «Сердце тьмы»,
хотя в глазах и в сердце то и дело
сгущалась тьма
и шатала тебя,
как вертолёт под музыку Вагнера,
и ты понимал,
что апокалипсис — именно сегодня.
Сегодня вы в Берлине,
идут дождь и немцы,
как написала твоя подруга,
у которой сухой закон;
хоть ты не теряешь надежды,
что он скоро сменится полусухим,
а если повезёт, то и полусладким.
Тебя же сразу охватывает горячка,
белая и нефильтрованная,
живая.
Weissbier —
третье немецкое выражение,
которое ты научился произносить без ошибок.
Раньше были «хенде хох!» и «нихт шиссен!»,
когда ты играл в войнушку,
но маленьким партизанам не наливали пива,
и вам оставалось только пускать под откосы вагоны.
Кстати, организатор «Литературного Экспресса»
сегодня смотрит на тебя с подозрением.
Может быть, у тебя ещё всё впереди?
С тобой ироничный иранец,
немного затурканный турок
и остальные поэты.
Жаль, отсутствует фининспектор,
поэтому каждый сам за себя.
Твоих карманных денег
хватает ровно на шесть кружек Weissbier
и один неполиткорректный стих,
такой же белый и нефильтрованный.
Прогноз погоды
Пользуясь гостиничным лифтом,
узнаёшь много интересного.
Нет, вовсе не о многочисленных этажах,
глядя на кнопки;
и не о собственном свинстве,
глядя в зеркало;
и даже не о новостях чемпионата Европы по футболу,
зафиксированных в особой таблице.
Гостиничный лифт прежде всего —
маленький филиал берлинской обсерватории,
и каждое утро
ты читаешь свежие сводки
с немецкого атмосферного фронта,
чтобы, выйдя в город,
на собственной шкуре убедиться,
что прогнозы — вещь неблагодарная,
а мокрая рубашка — ближе к телу.
Что-то не так,
что-то не так с этим небом,
от которого не спасают
ни попытки спрятаться в ближайшем магазине,
ни зонт, по случаю купленный
в этом же магазине,
ни алкоголь, по случаю купленный
на родине.
Ясное дело, можно целый день
просидеть в гостинице,
но и оттуда открывается вид
на берлинское небо
с его перистыми облаками,
кучевыми тучами
и перелётными ангелами
«Люфтганзы».
И даже спрятавшись
в Музее кино на Потсдамской площади,
ты имеешь все шансы
увидеть самые лучшие куски
неба над Берлином.
Перевёл с беларусского языка Станислав Бельский
Ранее эти переводы — в другом порядке — были опубликованы в альманахе «Артикуляция» № 3, 2018 г.