Павел Алешин
Стихотворения
Падение Фаэтона
Воздуха. Воздуха. Воздуха.
Нечем дышать!
Звезды бросают белые копья лучей.
Не увернуться. Не выпустить вожжи.
Свето-носные,
смерто-носные,
пронзают, пронзают, пронзают!
Сердце истерзано ими.
Не увернуться, не выпустить вожжи.
А мысли и чувства – огненногривые кони –
несутся! Не выпустить вожжи,
не увернуться.
Холодно.
Холод кромешный кругом.
и сердце – шар раскаленный –
разогнать его может, лишь разорвавшись,
взорвавшись.
Павший,
в небе я или на дне?
Эридан, Эридан подо мною, внизу.
Эридан надо мною,
надо мною янтарные слезы сестер.
В высь! В вышину, в тишину, в за-небесье!
Там,
там с деревьев плодами срываются песни,
чтобы на землю упасть.
Отец! Я только хотел дотянуться до них!
Я только хотел, чтобы свет их, как твой, мог для всех просиять!
Вот в руках моих гроздья их!
Молния в сердце.
Падаю – падают вместе со мной.
Падаю – расцветают они облаками.
Падаю – я не вижу их больше, кто гроздья теперь подберет?
Падаю,
падаю,
падаю.
Здесь...
лишь янтарные слезы сестер.
Концерт для одного голоса и тишины
I
Allegro
Как дыхание обретает ясное осязанье,
снег становится светом, а свет – тишиной живой,
Дыши, дыши – ощущай каждый вздох взволнованный,
осязай тишину – синеокий свет.
Воздух морозный – как предвестие чуда –
сердцу пророчит, утомленному ноябрем,
чистоту безбрежную, простоту белоснежную,
розу – трепет вести благой, что родился свет.
Розу земную – розу небесную слушай
цветущую нежною, вещею белизной.
Не таи, не таи в себе в этот миг цветение:
сердцу открытому – открывается свет.
Открывается – раскрывается лепестками,
до глубины наполняет собой
и на каждый порыв отзывается радостью,
ибо радостью явственен свет.
И неизвестны ему между явью и сном границы:
свет, что стал тишиной, мы вдыхаем как снег.
Дыши, дыши – ощущай каждый вздох взволнованный,
осязай тишину – синеокий свет.
II
Adagio
Снег, любимая.
Снова снег.
Медленный, тихий, ясный.
Ты помнишь, любимая, тот снег и – страстный – статуй античных мрамор?
Мрамор в снегу. И яркие всполохи солнца в молочных покровах неба.
И ветер – легчайший – в утренней тишине:
в том снегу уже был – обещаньем – и этот.
Снег, любимая.
Сколько красок –
сколько ощущений – хрупких – неуловимой и ускользающей белизны!
Нежность моя тихая, именно в белизне увидел тебя я – помнишь?
А помнишь ли вéчера – опаляющий жаром мороз?
Теперь посмотри сквозь снежную дымку нового вечера:
с нами сегодня рядом – новое сердце.
И такая же сокровенная тишина.
III
Rondo
Снег и свет.
И мерцание их
со-прикосновений –
трепещущая синеокая белизна,
наполняющая легкие
и замирающая на кончиках
пальцев.
Предельная чистота дыхания,
пронзительный воздух –
это твои, скажи мне,
это твои касания,
тихая моя нежность,
нежная моя тишина?
Молчанье мое – любовь.
Свет и снег.
И кружение их
в беззаветном безмолвье твоем –
в обнимающем все,
все принимающем
сердце.
Как преисполниться
этой звездной дрожи –
земного пламени –
раскрытого взора –
этой живой беззащитности –
живой твоей наготы?
Молчанье мое – свобода.
***
Я пишу эти строки, ужасаясь хрупкости и необъятности мира,
от которых мы отгораживаемся многочисленными иллюзиями,
мы отгораживаемся от войн, от болезней, от страхов и смерти,
ибо сердце не может предстоять постоянно перед нагой необузданной силой судьбы,
и только одно сердце однажды – вовеки – вместило в себя все печали и горести мира
и взамен подарило любовь.
Но порою необходимо сердцем взирать на хрупкость и необъятность мира,
и если смотреть, не боясь, еще дальше и глубже – еще дальше в небо, за звезды, еще
глубже в реки, моря, океаны,
еще дальше и глубже – на обнаженный свет жизни, разлитый повсюду –
то можно увидеть не войны, болезни, страхи и смерть,
но бесконечную нежность, и чем более хрупкости в ней, тем более в ней красоты.
Я пишу эти строки, исполненный умиления и благодарности за хрупкость и необъятность этого мира,
и – я тоже – я хочу одарять любовью,
и хочу, чтобы сквозь эту любовь жена моя и мой сын смотрели на хрупкость и необъятность мира,
и видели нежность, и видели – красоту, и видели – свет.
***
Эрос и Эос, и шелест камней, ускользающий в пальцах,
женское тело в гекзаметрах волн.
Вся ты была поцелуем и с тем разлилась поцелуем
страсть имена раздавать –
называть эти камни, и волны, и солнце, и женское тело,
ветер, тот ветер, что спит в парусах –
белых, серебряных, нежных и снежных, в далеких вершинах
дремлющих облаком гор.
Эрос и Эос, и волосы вьются твои в этом солнце
лунным оттенком олив.
Боги здесь жили и будут здесь жить. Обнаженное тело
вечное, женское – в шелесте волн.
Элегия памяти
I
Время течет сквозь пальцы,
но в заводи нашей памяти
сохраняются
прикосновения, запахи, звуки,
ощущения, встречи, разлуки –
все память хранит в себе.
II
Когда тебя не стало, мне было тринадцать лет.
Мне сложно сказать, что я знал тебя.
Воспоминания о тебе осколками
– отсветами и отзвуками –
все реже вспыхивают в моем сознании.
Жаль: мне хотелось бы лучше
знать и помнить тебя.
Но помню твой голос сильный
и какую-то необыкновенную щедрость жизни.
III
Но не только в памяти прошлое,
потому что – подспудно – оно также суть настоящее,
и проявляется порою нежданно,
как пламя далекой звезды,
доходящее до нас сквозь столетья.
Я давно о тебе не думал, отец,
но вот предо мною мой сын,
и в нем, только родившемся, неуловимо
я угадываю твои черты.
IV
Это другая память,
та, что называется памятью крови.
Мой сын не узнает тебя,
но он – и твое продолженье.
V
Ни одна звезда не сияет напрасно,
И свет любой – могучий ли, слабый – вечен.
Август
Отрывок
I
Как слухом осязаем шелест августа
И нежное его сердцебиенье!
Печаль его небес глубоких сладостна
И хрупкое дарует упоенье.
А ветер дует – холодно, но радостно,
Нигде не находя успокоенья.
В движенье чувства все, и нет границ
Для памяти нечаянных зарниц.
II
Есть память прошлого и есть – грядущего,
И время августа всегда – в мерцанье,
И сквозь покров былого или сущего
Увидеть вдруг возможно – обещанье.
И на призыв таинственный зовущего
Отзывом ясным будет и молчанье.
Все зыбко, но едино в тишине:
С ней веришь равно солнцу и луне.
III
Ты – жатва лета, провозвестник осени,
Ты – переход, всегда ты – vita nova.
И как бы вздохи ветра не морозили,
Ты мягкостью земли согреешь снова.
Ничто не исчезает. То, что бросили,
Весной вернется веяньем живого.
Ничто не исчезает – просто сон
Все больше с явью в мире сопряжен.
IV
Так сон наш явью стал – и продолжением,
И с нежностью твоею наша нежность
Навеки связана своим рождением –
И синих глаз мальчишеских безбрежность
Полна алмазных звезд твоих движением,
И нежному видна в ней принадлежность.
Любимая, пусть сын наш этот свет
Сквозь жизнь несет как августа завет.
V
И снова ветер. Ветер, светом веющий,
Ах, если бы ему внимали в мире!
И верили, как музыке, лелеющей
Любовь на праздничном, веселом пире, –
Как музыке, во мраке лишь яснеющей,
Что ведома была и Сафо лире,
Неслышно что таят в себе сады,
Дарующие всем свои плоды.
VI
И снова шелест – как напоминание,
Возможность слиться сердцем с тишиною:
Земли расслышать тихое сознание,
С листвою вместе шелестеть душою –
Дыханьем ощутить ее касания,
Исполненным спокойной глубиною.
Тогда и чистым, чутким станет взор,
Чтоб созерцать судьбы своей простор.
VII
И синева. И снова – синева небесная,
И снежность облаков, и форм их ясность…
Поэт
Дмитрию Воденникову
Когда небесное от плоти отлетело,
и боль любимую он думал позабыть,
небесной стала плоть – его земное тело –
не прекращая смертною – земною – быть.
Но боль ушла. И с ним остались сердца хрупкость
и радость (две сестры), и счастья простота,
и к слову новому внимательная чуткость,
и бескорыстные и честные уста.
Когда нет музыки – полней звучит дыханье,
когда нет света – только огненнее взор.
Поэт – не застывание, а – колыханье.
И соглядатай он – всегда – глубин и гор.