Грэг Рэнн
прихлынь к моему разуму
ОТРЕЧЕНИЕ
Когда я останавливался у берёз,
растущих вдоль тропы,
дрожь охватывала, стискивала меня и исчезала.
Его образы проплывали как плоская речная баржа:
вот он просунул руку мне под рубашку,
когда мы склонились над кладбищенской почвой,
вот он рассекает арбуз
на нашей кухне с незамысловатым интерьером.
Ветви можжевельника стиснуты льдом.
Для льда было слишком тепло.
Я чувствовал, что мои планы срываются.
Я ускорял шаг.
ОТЛИВЫ НА НАВЕТРЕННОЙ СТОРОНЕ БЕРЕГА
Оранжевые морские звёзды и деревянные сваи
завлекли меня сюда,
где сетями искалечены мурены
и моя ступня вся в дёгте, болит.
Где голос воображаемого бога утешает меня,
вскрывается скорлупа черепашьего яйца,
непрочно запаянная –
я ломаю скорлупу ступней.
Пусть я преодолею линию рифов и доплыву к свободе.
ПАПА РИМСКИЙ
Он низводит свое благословление,
блестя как шляпка гриба
вычерчивает троицу
Подмышка (свод опрокинутого черепа)
Ареола (кольцо рыбака, все еще теплое)
Промежность (перегородка между священником и прихожанином в исповедальне, пронзённая шепотом)
Даже эта его дуга непогрешимости
нарисованная чистой позолотой
не может войти
в изношенные глубины небес
ЯСЛИ
Я уложен в ясли, Владыка,
и запелёнут в вельветин, пышностью его окутан.
Отец, отец, прошу тебя, соизволь, тронь, смути.
Хлопни меня по спине, пусть скопившийся воздух выйдет через рот.
Я влажная личинка, бьющаяся
среди отсутствующей соломы,
корчусь напротив кормушки с зерном,
ползу прямо на свежую занозистую щепу.
Ты настолько превзошел эту зародышевую фазу,
ты весь такой пост-куколковый –
окрыленный, сияющий,
обвалянный в сухарях. Вот трепет
и добыча, а я помогу тебе:
ты держишь мою руку,
используя мой рот, похожий на строчную о.
Ты ковбой постнатальности,
а я заждавшийся теленок, всё еще мокрый –
щипками погоняй меня.
Мако Мэн, стегай меня,
твоего неповоротливого молокососа с жирным несчастливым клеймом,
живущего в пещере. Я –
сама кротость, я полный проигрыш, ты начинаешь меня еще раз
этим блаженным движеньем кулака вверх-вниз
ещё, везде,
для.
Поднеси соску ближе, эту песнь радости, покрытую кожей.
Делай меня.
Я – веснушки, йогурт, эхо.
ТРИ ПОПЫТКИ ПОНЯТЬ СТРАДАНИЕ
1.
Зов птицы и дыхание в часовне, лишенной кровли –
то наслаждение было кратким.
Не то что полный цикл вращения этой галактики.
Или платаны, роняющие кору вдоль реки,
чувство вины, рассеивающееся сквозь мое тело
- это случайное просветление?
Подобен дольке красной груши, рот сохнет.
2.
Эта жизнь – именно эта –
крапинка желтка
на остывающей сковороде?
После всего этого
я могу отдохнуть?
3.
Почва подо мной – сырая
от раннего таяния снегов,
моя тоска слабеет,
слабеет
растет – отомри,
вернись, отомри,
отомри, прихлынь к моему
разуму
по направлению к телу, другому, а не его:
кормление дрозда; оранжевое высиживает
оранжевое, пестует его вопреки коричневому миру.
У каждого дерева снег только на северной лапе.
Я внутри покрываюсь пятнами солнечного света.
А затем они исчезают.
ПОБЛИЗОСТИ
Мертвец,
привязанный к мертвой лошади
ступает на остров,
перейдя вброд мелководный канал,
сияющий от монет, завлекаемых спешным потоком.
Он и его лошадь проникают на заброшенную станцию береговой охраны,
в главное помещение.
Пороги отделаны ракушками.
А как же кости пеликана?
Его глаза закрыты,
глаза лошади распахнуты,
блики света на обломках пола –
дверной проем, нет,
оконный проем, вода
МАТЬ ЛУЧЕЙ
Ступая в воду
с ручным сачком,
она хотела показать мне коричневые
юркие личинки стрекоз.
Как речная зыбь, сваей отклоненная от своей струящейся
устремленности, воспоминания
возвращались, когда она вставала на колени:
оранжевая морская звезда в черепашьих очках;
драгоценность, завернутая в ткань,
спрятанная в хаотичном городе для того,
чтобы я вернул ее себе;
фонари
ночных рыбаков, открытое море –
(перевод с английского языка - Алексей Порвин)