Николай Мех
Остановка
Я сажусь в автобус и еду к друзьям на юг. Открываются двери с шипом: «шалом!» - и я вхожу в салон, полный друзей, кругом знакомые лица, родные, кто-то смотрит искоса, кто-то уже упрекает меня взором за то, что я не заметил старой любимой физиономии, умиротворенной, свободной от масок; меж губ златистый колосок, и безголосый восторг сменяется нежным скул вращеньем, затем я слышу голос, слог, второй, и логос рожден, он слаб и потому Господь с ним. Со всех сторон ко мне летят приветствия, со всеми я накоротке, никто не судит, не журит меня, я волен говорить, что в голову взбредет, подсесть к кому угодно, плюхнуться на мягкое сиденье, схватиться за облезлый серый поручень и говорить, ругаться, плакать, заливаться смехом – мне все разрешено, кругом друзья. Иных я не встречал уйму лет, они ослабли, ссутулились, их не узнать бы мне вовек, когда б не сладкие улыбки, полные упущенного счастья – немой старик мне шлет блестящий бисер – сплести послание в ответ или расплыться в улыбке перед контролером, который в шутку предлагает расплатиться за билет? «Не» пишется с глаголами раздельно или слитно? Ты смеешься? Я не смеюсь. Да полно, ты, салонный шулер, раскрой-ка карты, так и есть, а ну перетасуй – за окнами плывут поля с полосками младой белладонны, постой, куда мы едем, друг? Пасую. Не суй свой нос, куда не следует! На север. На пикник. На юг. Досуг на бреге Пинеги-реки. Выходит, все ж на север… И снова сладкий смех, беззлобные упреки друзей, звон, мельканье трамваев и закусочных в засаленном окне; ты с сахаром? Я без – и вновь сливаются городские слоги в гул, заглавья улиц – в бессловесный оползень, – затем сплошное плато, шум колосьев. В бессмыслице листвы зреют плоды, трещат черенки, и шелест прерывает дробь спелых ягод, треск кожуры – ты пишешь? Впитывает яд земля, корни пьют отраву. Морщится зерно. Неслышно напевает друг ту песню, что мы слышали, когда были вместе в последний раз. Полыхнула молния, темнеет, поле спокойно, на краю пылает лес, могучие стволы безлиственных деревьев впились в сытую, напитанную ядом землю. Ты босиком? Я посплю, толкни меня, когда –
Я припал к стеклу, и ворон припал к стремительно остывающей птице, на поле, исполосованном ручейками, тут и там торчат остовы фонтанчиков, застыли двери, над осокой взвились, целуя стебли, опыленные цветки. Сухой асфальт украшен фигурной тенью бронзовых оград. Остановка.
Июнь 2005