Дмитрий Дедюлин
ИГРУШЕЧНЫЙ АВТОМОБИЛЬЧИК СУДЬБЫ
ИГРУШЕЧНЫЙ АВТОМОБИЛЬЧИК СУДЬБЫ
выход есть везде
и какой же выход? – стать «гением» в инкубаторе взрослых дядей
окучивающих ботву кирпичом а в свободное время занимающихся игрой
в бисер – или быть самостоятельным одиноким ни от кого не зависимым – я
думаю, последнее потому что огородные чучела пугающие ворон
и воздвигнутые над грядкой овощей истлеют а вот солнце пойманное
зеркальцем чумазого мальчика ещё долго будет сверкать над миром
протягивая свою дальние лучи и к тому огороду, и к дому на холме, и к той
забытой мельнице что осталась там в лесу где гулял осенними вечерами
ковыряя грязь наконечником зонта и рассматривая своё отражение
в сморщенном зеркале луж
* * *
я выпью чашечку кофе, поставлю старый винил – как хорошо что я тебя
любил – как хорошо что в небе сгущаются бежевые облака – тот кто ни с кем
не прощается – он говорит: «пока» – этой зелёной осени и старому соловью
случится то что попросим мы а я тебя «I love you» – и в бедной бессонной
памяти стремится подобно ручью (как два короля на знамени и оба из чаши
пьют) – стремится река просторная – широкая как рука и чёрная, очень
чёрная – не говори «пока» – пока в этом бедном городе не умерли все
соловьи и чахнут следы на холоде – твои следы и мои
моя подборка
подборка стихов которые я буду читать на вечере – это идеал а читка
приближение к нему так как бездна отделяет читателя от меня написавшего
эти стихи тихой ночью при свете звёзд или при свете луны – я их
актуализировал по-своему, а уж какова будет акустика моего вздоха один Бог
знает – что донесёт до них случайный ветер «летящий» – как-то
присутствующий в том поле которое пролегло между нами – минном поле
поэзии – или это ров отделяющий читателя от писателя – ров полный
крокодилов и белоснежных лилий по которым карабкаются водомерки
пытающиеся поймать одиноких мушек или каких-нибудь червячков
привлечённых сладким запахом весны
об одной очевидной для всех детали нынешнего мира
для тех кто хочет «сделать карьеру в литературном мире» – вы понимаете что
вы приобретаете капитал который вы не сможете никому продать? – ибо
литературные акции – криптовалюта не имеющая хождения во внешнем мире
так как литература в нынешнем виде это секта для избранных – может
уродов, может святых, но явно ненормальных людей – литература – это
больница которую построили сектанты для того чтобы отъединиться
от внешнего мира и заняться самолечением которое как известно пагубно
поэтому человек забредший туда из внешнего мира видит кучку людей
занятых распеванием мантр или повторением очередного заклинания
и спешит удалиться оттуда охваченный священным ужасом непонятной
жизни и повторяющий про себя: «Маня была права – она говорила, что поэты
все идиоты» а те кто пользуются популярностью у народа – избранные певцы
и акробаты – это на самом деле клоуны которые якобы говорят с народом
на доступном ему языке а на самом деле нещадно стебут его упиваясь своей
великой ролью лжепророков и псевдовождей ведущих народ туда откуда он
никогда не выберется – так что, дорогие мои, не стремитесь в литературу –
там места нет ничему человеческому и только одинокий ворон реет над
пустыней в которой валяются человечьи кости и повторяет: «nevermore»
о мои далёкие палестины
я – настоящий дикарь потому что я чертовски серьёзен а они – серьёзные
образованные люди которые ни во что не верят – наверно поэтому их мысли
какие-то трёхкопеечные маленькие как червячки которые ползают в грязи
перед дождём – впрочем иногда их мысли кажутся костюмами сшитыми
на китайской или вьетнамской фабрике а может быть в подпольном цеху
на родине и проданными в магазине готового платья – готовые костюмы
сшитые по одной мерке для людей одинакового роста и телосложения –
таких каких много в Китае – вы об этом знаете – недаром вы смотрите
китайские фильмы с Брюсом Ли или Джеки Чаном и только я бреду среди
них – среди этих людей с одинаковыми костюмами, не пряча отсутствие
лица, в каком-то дешёвом тряпье – возможно мешке – печальный арлекин
среди холодных листьев затесавшийся в толпу рабочих грузящих и грузящих
в грузовики ящики с товаром – с растворимым кофе или с манной крупой
* * *
спой мне как Пэгги Ли – поклонюсь тебе до земли – спой, пташка, и не пыли
– я уже давно на мели и зовут меня не то Роберт, не то Филипп – десять
весёлых ангелов спляшут свои антраша – что же касается Англии – то в ней
же живёт душа – белая и несмелая словно архангельский крест – круг
нарисуем мелом мы – для золотых невест первое словно причастия, сладкое
как анаша и трепетание счастия слово с которым лишат их покрывала
багрового – в комнате не спеши – если ты детка суровая лучше возьми анаши
и затянись – лодка белая в зелень прудов уплывёт – первая зелень – первая
и на реке ледоход
тихий стикс течёт в весенней весёлой мгле
прогулка по ночным берегам – там где архангелы лежат в темноте
и ворочаются во своих тяжёлых гробах, где белая звезда мелькнёт молнией
на небосклоне и неслышный дождь мягко опустится на грязную жирную
землю где расцветают цветы, где бабочки порхают в той чистой потенции
которая должна актуализироваться и где дальний маяк торчит как фаллос
старика Сатурна имеющего небо, землю и ещё четыре стихии которые
не указаны в наших глоссариях
глубина, в которой плещутся наши ангелы,
напоминает глубину далёких планет – вечных
символов священной науки
озеро смерти большое зеро которого находится в десяти шагах от Рая
по своей форме напоминает чашу края которой немного вогнуты вовнутрь
водоёма вода которого черна тяжела и отражает только далёкие звёзды
мерцающие там – в глубине неба, но мне кажется, что мерцают они в этой
чаше смерти ибо что такое небо как не чаша смерти пустота которой далека
и глубина несоизмерима ни с какой другой глубиной помимо глубины той
тёмной долины куда уходят павшие чтобы заслужить вечный покой
и презрение золотистых звёзд взирающих на них свысока сквозь тонкую
плеву космоса в которой только и раскачивается маятник жизни и любви
и стремительного увядания зелёных растений – там – на пригорке – этих
стройных лип и золотых тополей
* * *
и пусть я охуевшим мотыльком порхал над чёрным-чёрным молоком вины
моей внезапной и ужасной но ты была тем страшным молотком, той целью,
той звездой что я влеком а кровь была тяжёлой тёмной красной
играли в дебрях белые быки, с небес взлетали золотые пули чтобы сверкать
в земле как огоньки а мы остались здесь – в земле уснули чтобы уйти
в архангела края где та земля сверкает словно вата, плывут в огне зелёные
поля и некуда взлетать и негде падать
и я ушёл ручьём промежду трав – в огне сияли слёзы как созвездья, и я был
прав, я был бесспорно прав ведь мы с тобою будем снова вместе гулять
в Вальхалле где мы взаперти чтобы с богами эту службу править – я не хотел
с тобой во тьме идти но не хочу тебя во тьме оставить
эдвард-руки-ножницы
Бог ездит в синей машине – две вилки лежат на руле – синей – безумно синей
и на губе крем-брюле у Бога а руки как вилки или ещё ножи – опилки – земля
и опилки лежат в этой синей мгле где дуб стоял невысокий на нём чёрный
ворон сидел – ты вспомни Илью-пророка лежащего на воде и тянущего
созвездья с зелёного неба в рукав и прячущего тёмный крестик среди этих
тёмных трав, среди этих тёмных пятен, среди этих тёмных тем – сидит
на железе дятел и долбит его в пустоте – а крест? – в нём ведь собраны
вместе Север, Юг и Восток и Запад – крест – этот тёмный крестик – жизни
тёмный итог – точка прицела – две линии что в пустоте легли – ездят
машины синие по золотой пыли
о кинематографе
Балабанов был магом которому было доступно русское сердце – он его
смотрел, изучал и сканировал а вон тот человек которому не говорят картины
Тарковского был заперт в коробке своих жалких трёх измерений –
с картонной коробкой на голове он шествует по жизни играя в карманную
рулетку и доставая колоду карт из кармана – является ли он Балабановым? –
нет, конечно – скорей он является самим собой – вот таким и этаким
пустотным человеком 90-х – времени когда ирония свела всё к животу
и к тому что пониже живота, к вакханалиям в центральных ресторанах, когда
надписи на стенах туалета в каком-нибудь мрачном парке были нашими
наскальными рисунками, и дворники подметали опавшую листву, а мы
проходили мимо – горластые дикари оставлявшие бутылки пива возле газона
и плещущиеся в фонтанах нашей любви, нашей молодости, нашей силы
которая и есть наша незаживающая ужасная рана – наша любовь к себе
неутолённая никакими печалями
милая и дорогая наша бэби
посмотри какой наркокартель устроил наш сука-нарком – бэби, сколько лет я
с тобой знаком – бэби, будь мужиком – утешайся общей судьбой с врагом –
будь этим ясным ястребом, зеленью под хмельком солнца наевшейся досыта,
лепечущей под хмельком – бэби, будь одинокою звездою под каблуком –
фрагментом бокала красного – белое на потом – но, бэби, будь этой узницей
с которой тени скорбят – самаритянской кузницей, отрядом тупых октябрят
и будь этим знаменем белым что плещется над полком – смелым рисуют
мелом круг на груди – мотыльком пуля летит свинцовая – падай и не рыдай –
бэби, ты – кость берцовая перед входом в сарай и три весёлых ласточки
летящие на закат – бэби, три белых досточки нашим не запретят пойти на юг
и на север в условья вселенской войны – там где колышется клевер и тают
земные сны
человек начала 21-го века
все гудят, зудят, выпускают пар, неловко махая руками и каждый ничего
не может сделать – все косорукие и корень их косорукости в голове –
возможно в мозжечке а возможно в каком-то из полушарий – никто
не любит свою работу так чтобы ей отдаться полностью и целиком, никто
не любит какого-нибудь человека полностью (я не говорю о детях которых
любят не все) – всем нужны плоды их деятельности а в идеале комфорт
как постоянное состояние который и является подспудной идеей их жизни –
европейцы и их потомки на самом деле – дикари где-нибудь
на тихоокеанском острове готовые удовлетвориться связкой тропических
плодов и глотком опреснённой воды – весь Голливуд об этом – они покупают
идеи как готовое платье и натягивают их на свои откормленные тела –
не важно что идеи уже не соответствуют жизни как не соответствует
прошлое настоящему которое мы не понимаем и которое идёт мимо нас
вялой походкой загорелого «грека» – карточного шулера и нового
имажиниста изобретшего свой поэтический язык подобрав его на помойке
одной из европейских свалок где валяется разный замшелый хлам – то что
не является ни временем ни вечностью и вокруг которого роятся стада
откормленных жирных и гудящих мух похожих на точки прицелов
сошедших с ума и сбившихся в стада чтобы добиться одной самой главной
и самой нужной но тем не менее непонятной цели
прозрачные минотавры заката
мне не надо рассказывать что люди дебилы – я это давно уже понял –
интересно – я такой же дебил как остальные или чем-то отличаюсь
от других – есть во мне какой-то особенный талант который
позволяет сказать: «он – дебил но со своей странной придурью»
как бы я хотел нюхать фантики от конфет воображая что это лепестки
разноцветных цветов но не могу заставить себя сделать это – я не могу
полностью отрешиться от этой реальности – не могу нырнуть во свои
внутренние миры – мне нужна трубка-перископ чтобы я наблюдал
за тем что происходит на поверхности и умилялся чередованию
зим и вёсен – лето и осень баюкали бы меня а Минотавр заката натягивал
бы струну где-нибудь в далёком лесу за пригорком и отпускал бы её
и щемящий звук долго бы стелился по земле и взмывал в червонное
предвечернее небо чтобы растаять в нём навсегда
колчак – точка нашей любви и нашего отчаяния
вот и мы стали горячей точкой планеты – а сколько было пройдено до этого,
сколько было спето вместе песен и съедено караваев чтобы стать в этой точке
пересечения тёмных путей и сказать: «мы пришли» – чтобы кто-то поставил
точку в нашей истории – может Небесный Симулякр а может Небесный
Адмирал который правит нами и посылает наши войска в Сибирь чтобы они
там сгинули – в этих вечных снегах бродя между вагонов-теплушек
и отогревая замёрзшие руки дыханием в котором сложно смешаны запахи
лука и чеснока и домашнего самогона который делает тот путевой обходчик
чей дом с краю посёлка – на что-то надо жить семье без раскаяния и жалости
глядя на точку белого заката в зелёном огромном небе
милые демократы и любимые либералы в гостях
у консервативного лобби
я думаю Ад для нобелевского комитета уже приготовлен – они сидят в нём –
уютном, в своих креслах и назначают наказания нобелевским лауреатам –
с одного содрать кожу, другому выдавить глаза, третьего съесть – тут члены
нобелевского комитета приготовили ножи и вилки – уселись вокруг стола
и повязали салфетки вокруг шей – щас внесут зажаренного лауреата Эрнеста
Хэмингуэя или Уильяма Фолкнера – впрочем и Сол Беллоу подойдёт, и они
сидят и жуют с набитым ртом пытаясь хвалить хорошо зажаренное мясо
и говоря: «у нас в аду лучшее масло – масло из пота чёрных невольников
из Сомали и Судана которых поставляли нам лютые пираты специальными
чартерными рейсами военных самолётов из военных баз США и союзников
прямо в Лондон а потом и в Стокгольм – мы запряжём их в деревянный круг
и будем гонять до тех пор пока пот не посыплется градом с их тел чёрных
как ночь и маслянистых как глаза той девы что посмотрела на нас в Райском
Саду и отломала ветку сирени и протянула нам а мы отмахнулись от неё как
от назойливой мухи и низринулись вниз в ледяные колодцы Манвантары
доить белых коров сумрака и назначать наказания бедным малым
и успешным девушкам сумевшим получить Нобелевскую премию в столь
короткий срок называемый “жизнью”»
немного о проданной пустоте
все мы знаем из советской литературы что хозяева в капиталистическом
обществе насиловали своих работниц – ещё со времён «Воскресения»
Толстого – эта коллизия распространилась в искусстве и стала общим местом
и штампом советской пропаганды – и в самом деле не является ли образ
эротического насилия метафорой эксплуатации человека человеком – таким
образом какой-нибудь Крупп имеет своим железным хуём тысячи – десятки
тысяч работников и работниц в то время как они выжимая из себя солёный
пот работают на его предприятиях чтобы заработать себе копейку – Крупп
имеет их пыхтя сигарой и попивая французский коньяк и луна золотится
за портьерой а Элиза играет Бетховена на дорогом рояле стоящем в Белом
Зале – звуки слышит Крупп через приотворённую дверь в своём кабинете
и наливает себе ещё коньяку и берёт лимон и старательно жуёт его стараясь
чтобы весь попал в горло а потом выплёвывает жмых на фарфоровую
тарелочку стоящую на столе – дрова потрескивают в камине и лунный луч
блуждает по комнате ища то ли случайные пылинки которые не будут нам
видны то ли сомнамбул притаившихся за кроватью и готовых выскользнуть
по малейшему зову и направиться путешествовать по лунному лучу над
старинным парком и над маленькой речушкой в кувшинках и белых лилиях
моё серое лицо в темноте зелёных будней
я особенно чувствую своё одиночество среди всенародных гуляний,
огромного праздника, когда слепящее солнце скрыто за ночными ветвями
и только загадочные вечерние звёзды мерцают вдали – когда
концентрическое движение волн – наплывов толпы, расходится, а одинокие
лодки плывут по реке – я сижу на коммерческой пристани – на лодочной
станции, и смотрю на воду – как в ней умирают огни, как они колеблются
перед тем как сгинуть и как далёкие голоса похожие на тени неслышных
погасших столетий скользят на той стороне реки и пропадают в темноте –
серый свет фонарей, уличная торговля и уличная кухня и толпа возле
парапета – люди клубятся возле воды и возле машин с едой стоящих
на набережной и съев свой хот-дог смотрят в этот безоблачный вечер
напоминающий то отражение в яркий зелёный день которое покрылось
рябью морщин и исчезло навсегда
моя библиотека
читаю книгу – Иван Иванович Пирожков «Жизнь и смерть в сексе» –
хорошие подонок пишет книги и главное как правдиво, как причудливо,
как смачно – так что даже слюна во рту сбивается в какие-то твёрдые кубики
и они не растворяются потом долго-долго – и ты сидишь и сосёшь их
и представляешь себе королеву Анфису или Дарью или Пелагею – как она
сидит на завалинке и лузгает семечки и перед ней крутятся два мужика
в кумачовых рубахах и плисовых шароварах, в сафьянных сапогах
с серебряными подковами они пляшут чечётку и играют на балалайках
выделывая ногами такие антраша что становится завидно Телу и Духу – Тело
наблюдает за ними и Дух уходит в неясные небеса чтобы стать там
малиновым облаком и разразиться грозой и белыми молниями – ударять ими
об землю чтобы неподвижно стоявшее Тело упало в плетёное кресло, взяло
в рот трубку с табаком и изрекло: « а не пошли бы все на хер, дорогие
христопродавцы, иудины глиномесы и кузнецы Золотых Пиров, на которых
со страшным стуком ставят на стол чаши и выпускают облака пара – серного
пара в которых мигают красные глаза пирующих а белый ангел чертит
и чертит под потолком немыслимые вензеля чтобы пропасть в одном из окон
и вырваться на простор»
белая мечта на золотых пляжах антананариву
трамвай – это социальный лифт Российской Федерации – социальный лифт
который движется из никуда в никуда – а на Украине божие гаврики
собирают обёртки из-под шоколада и сдают их на металлолом в то время
как лифт Российской Федерации движется дребезжа всеми своими деталями
– металлическими членами – запчастями в прошлом потому что гаврики
на Украине насобирали много обёрток из-под шоколада и идут с ними гордо
по улице сияя улыбками – сейчас получат 8 гривен и пойдут в молочный бар
где им нальют чистейшего самогона – сэнсэй нальёт им чашечку саке –
самурай на покое приютит честных малых – тем более одному из них надо
блевать а у второго вши и он расчёсывает их до красной крови и помутнения
в глазах становясь похожим на остервеневшую собаку живущую за углом
в картонном ящике из-под индийского лимонада
смерть текста и торжество автора
Иван Иванович Иванов живёт в столицах – он известный поэт и критик
и какую бы хуйню ни написал Иван Иванович Иванов – все рукоплещут –
у Ивана Ивановича много друзей – а вот Пётр Петрович Петров живёт
в провинции – никому не известен – друзей у него нет и никому он не нужен
и какие бы шедевры ни писал Пётр Петрович Петров максимум что они
вызовут у незнакомых людей – это холодное недоумение поэтому Иван
Иванович всегда прав а Пётр Петрович никому не нужен потому что важен
не текст а сам автор – важно кто написал это говно – кто его выкакал
а не консистенция и состав данной инсталляции – надеюсь вы меня поняли,
милые друзья, так что не тщитесь стать великими писателями и поэтами –
без связей ничего не получится – в гении принимают по разнарядке
спущенной из Госплана важные академики которых так же приняли
в золотую обойму благодаря заступничеству дяди или тёти – но вы
не унывайте – если вы умрёте какой-нибудь особо зверской смертью
и в ваших стихах что-то есть какой-нибудь критик или другой деятель
культуры обязательно возьмёт их на вооружение и будет раскручивать
крича о вашей непонятой гениальности и зарабатывая очки и деньги
как первооткрыватель неизвестного поэта и двигатель культуры в отдельно
взятом районе планетарного масштаба
молодых людей не интересуют пятнашки – их интересует
чертополох
игра в забвение и память – самая интересная игра из тех что могут быть нами
востребованы но мы не можем играть так как мы – заложники процессов что
происходят с нами – мы футбольные мячи на зелёном поле выгоды и труда
где мельтешат белые и коричневые ноги игроков – неземных богов
спускающихся сюда чтобы размять кости и забить гол в ворота противника
головой царя или римского проконсула в то время как головы рабов лежат
рядком у газона и наблюдают за битвой чтобы быть собранными вечером
в мешок и отнесёнными шляпных дел мастеру Иоганну у которого они будут
служить болванками для будущих шляп тех самых господ что проехали мимо
держа свои треуголки с плюмажами под мышкой и насвистывая песенку
«во сне жила принцесса – воробушек, жила и с памятью процесса делилась
как могла…»
падение дома эшеров
сумасшедший дом за который борются семьи – «это наш дом и мы будем
в нём жить» – дом мрачный тяжёлый и в нём скользят призраки –
сумасшедшие в развевающихся белых рубахах со спутанными руками – этот
дом наше последнее достояние мы передавали его из род в род нашим
потомкам – в нём жили наши предки а сумасшедшие как белые зайчики
прыгали между ними – зайчики этого сумасшедшего солнца играющего
днями и ночами – переводящего стрелки наших невидимых часов прозрачной
Вселенной стоящей над нами и ждущей когда же мы успокоимся в нашем
сумасшедшем доме – доме который был пределом наших мечтаний и взошёл
над нами как солнце осиянный лучами собственной славы – взошёл над нами
навсегда