Виктор Качалин
НОВОЛЕТИЕ
АРМЯНСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Настоящее прошлое, наверное, заключается в будущем,
Ноев квчего идет в страну без возврата, плывет по степи, как курган,
разрастаясь до Арарата; славка поет тише вороньего грая,
тише голубиных кружений и воркованья,
тише самой тишины. Будущее погружается в прошлое
через точку, у которой есть только голос, но нет ни координат, ни названья.
Чистая сила гонит славку попить воды из ковчега Ноя,
Жар простужает горло, жара освежает, капля крови
застыла на пальце, чтоб окропить жертву. Ною не разделить
ни земли, ни вод. Он гребёт Араратом лучистое небо,
а напротив – изящный абрис Арагаца, чистейшего неба,
тающего на языке.
Жар вывернутых костей, жар слепого огня
остужают длинные косы Спасителя,
выводящего из преисподней детей,
музыканту пляшут с солнцем и луной,
сфинкс ступает неслышно, задолго до
эдиповых дел. Скрученные столбы,
скрученные перекладины,
так не бежит виноград – так свивается время,
еще до книги, до свитков;
волнам не вычерпать моря, людям его оставьте,
разделенным начетверо, прыгающим на одной ножке.
В детство вернулись и дна не чуем,
спать не хотим – как звезды на розово-рыжих храмах с подпалом неба.
+ + __++
Следы огня на губах твоих
нежней, чем воздух, рассекаемый истребителем,
заходящим вечером против солнца.
Следы огня на лбу твоем
круче шагов восходителя на горный пик,
подкрашенного морозом,
счастливого, задыхающегося от мира.
Следы огня на лоне твоем
помнит сожженный рой пчёл.
Плоть жжется, но под видом огня
она как земля. Ты идешь под покрывалами снега,
и Осени будет мало.
А моря, взмолившись, лежали от края до края,
и вдруг иссохли,
и земля раскинулась от моря до моря,
затем растаяла –
лава ловила нас, но не поймала,
воздух смыв, словно кожу.
Обернувшись вокруг ядра, плотью земную кость
мы с тобой одели от края до края,
новыми звездами сверху мы увидали,
как на новой земле (была ли она землей?)
раскрывались сады из света. И осенИ – будет мало
+++
Фёдору Васильеву
Ветви в пустошах неба
пустыни неба в корнях
распластанный на потребу
Млечный пятнистый шлях
он словно конь приносимый
снова за жизнь царя
до кривизны вселенной
доскачет одна заря
+++
Даниилу, Маргарите и Боженке
Красота и тишь – французы ушли, поляки,
москвичи разъехались, и внутри золотого шара
нас осталось лишь пятеро, трое, двое,
ни одного. Мир катается миром,
война – войною, Москва – Москвою;
по-любому сердце норовить соскочить
со своей занебесной раны,
чтобы воздух вдохнуть с дождевым вином
и увидеть вал госпитАльный.
+++
Подражание черепахам и журавлям
возвращает тебя полям,
подражание богомолам
отбрасывает к беспощадным школам,
подражание тигру и дракону
рискует попасть к Георгию на икону,
подражание льву,
как горшок, обжигает Москву.
ОРЕЛ
Игорю Пчелинцеву
1
Обновляются поля, иконы, леса и тьма,
стрелок стоит неподвижно – под солнцем и под дождем,
без сна и ума,
ему не нужны стрелы,
летающие по кругу туда-сюда,
ему не страшны города и лица – он ждет орла,
который похитит напиток бессмертия.
Белый остров за ним
стоит в океане, недвижно
убаюкивая небо-небытие куполами.
2
В сосредоточенности мира
стоит стрелок и выплевывает сапфиры –
изредка, без догадки пуская вдаль зудящие стрелы.
Орлу он незаметен –
тому предстоит умереть,
разбив сто крепостей,
а затем улететь,
унеся в клюве котел
с напитком бессмертия.
Вслед стреляет
и криво целит
охранник искомый,
вышибая полсвета из перьев.
Это такая игра.
А белый остров тогда погружается в бездну
на весах творенья.
Вслед за орлом,
похитившим сому,
кочует стан.
+++
Лист пролетает мимо сердца,
семь золотых светильников
на краю поля.
Не верь трубе осенней –
саранча уже в полном сборе,
но ей не сжечь ни сапфиров неба,
ни лимонный, гиацинтовый,
винноцветный лес,
отраженный в твоей чашке.
Сентябрь 2014