Леонид Китайник
Орбиты
Орбиты
Плывут, расходясь в поднебесье,
орбиты расставшихся тел.
Но верности дикая песня
звенит в голубой пустоте.
Но верности темная чаша
с высот проливает лазурь -
и синим кустарник окрашен,
и лен расцветает внизу.
Но верности долгая ода,
шурша архаичным "любофф",
врезается в сон и природу
рядами драконьих зубов.
Оракул
О женский голос, мой оракул -
в забытой счастьем стороне
он говорит из полумрака,
не вспоминая обо мне.
В ее края не докричаться,
хоть надорви себе гортань.
Там собирают домочадцы
с округи глиняную дань.
И пусть мой голос обожженный,
урартский расписной сосуд,
поет о чернобровых женах,
которых годы унесут.
Ветреный день
“Хорошенького понемножку!” -
сквозь черный и бессонный луг
я выбираюсь на дорожку,
свидетельницу двух разлук.
Сегодня ветрено. И кроны,
смесь малахита с серебром,
отвешивают мне поклоны,
и ветвь склоняется пером.
И машет горизонт крылатый,
и ходят волны по стерне.
И женский голос глуховатый
звучит, сжимая горло мне.
Никогда
Пляшут солнце и вода,
горы, прерии и всходы, -
три десятка Никогда
в полдень водят хороводы.
Пляшут Эльмовы огни
и портрет в музейной раме.
- Только в зеркало взгляни -
и запляшешь вместе с нами.
Расслоившись, как слюда,
между смехом и потерей,
хоровод из Никогда,
подскочи к далекой двери.
Детским хором возвести -
а не так, как я, немея:
"Иоанна не спасти.
с добрым утром, Саломея!"
Влюбленный напев
Ты звездная прядь над моей головой,
кленовая ветка над свежей травой,
гагатовый перстень в глухом серебре
и рыжая вязь на сосновой коре.
Не жги мне хрусталик, закатная медь!
Зачем над волной пеликанам лететь?
Гадать мне поможете, птицы: когда
горящее сердце скуют холода?
Грустное присутствие
Мне нужно держаться поодаль
и речи чураться, как мим,
иначе болеет природа
присутствием грустным твоим.
Метелки, и маки, и цапли
в овраге все те же поврозь,
но память кипящая каплет
и взгляд прожигает насквозь.
А верность не хочет пол-срока
скостить. Задвигает засов
и шлет мне для сбора оброка
бессонницы яростных сов.
Пена
В розовой, красной и пламенной
пене индийской сирени
лето струится беспамятно,
тянутся длинные тени
от недосыпа всегдашнего
в город сибирский и дале.
Тон разговора вчерашнего,
тонкие нити печали.
Два мира
Два мира огромных во мне не в ладу —
любовь и природа не видят друг друга:
взмывает одна, а другая в бреду
блуждает внутри раскаленного круга.
И все, что саднит и теснится в груди,
должно разрешиться мелодией зыбкой.
Увы, ты все блекнешь, стелясь позади,
душа темноглазая с ясной улыбкой.
Но путь разрушения — сель, камнепад —
оставил в обломках и честь, и рассудок.
Ночами мои ипостаси не спят
и время проводят в пустых пересудах.
Виток речи
Когда моей речи спиральный виток, —
развязка ночного шоссе, —
минует зенит, и закатный итог,
и страсти сожженный посев,
и в желтых пустынях оставит она
свой скудный песчаный улов —
внезапно начнет наполняться казна
алмазными искрами слов.
И плачущей горлицы грубый привет,
и аиста плавный полет,
и крон джакаранды лазурный просвет —
всё место и смысл обретет.
Ты
Опять с достоверностью сна
на нас опрокинуто время,
как кровью сочится десна -
так сердце тоскует в гареме.
В подсветке ночные кусты -
разлуки витая оплётка,
и хриплые ноты "О Ты!"
дерут раскаленную глотку.