Татьяна Скрипченко
Рассказы
ЭКСПРЕСС-КУЛЬТУРА
Мне было противно, что гадость эта лежит в моём столе. Я сам – творец этой гадости, она дело рук моих, мыслей и чувств. Я даже не удивляюсь, откуда столько образов и действий. Где я видел это, слышал, придумал сам? Но разве, в конце концов, это что-либо значит? Подтверждает тёмную животную сторону человека? Нет. Любые стороны могут спокойно уживаться друг с другом, противоположные, любые, и ничто ничего не подтверждает и не подтвердит...
... Недавно я решил навестить "друзей". Считается, что дружба зарождается в детстве, ещё делается скидка ранней юности. А дальше значит всё пропало, вы обречены на приятельские отношения и "деловые" знакомства. Жаль, но никому из детских, школьных, юных я не стал другом.
Мой одноклассник Л. работает на заводе. Мы сидим в "большой комнате" с зелёными тощими креслами и диваном, и говорим про завод. Его пучеглазая дочь играет на фортепиано. Её отдали в музыкальную школу заполнять досуг. Нас обоих её неумелая игра на фортепиано раздражает, и Л. просит поиграть дочь в спальне.
- Во что играть? - обиженно спрашивает она.
- В куклы... Иди полечи кукол, - советует Л.
- А от чего их лечить?
- От тропической лихорадки, - говорю я.
Дочь бросила на Л. исполненный несбывшихся надежд взгляд и ушла.
Три дня назад было 8-ое марта. В синей вазе полыхали три алые розы.
Л. рассказывал, что подарил жене. Сейчас она находилась где-то за пределами дома – то ли в магазине, то ли зашла в гости к жившей рядом матери. Возможно, первое повлекло за собой второе.
- Ну, подарил я ей кофейник и книгу. Она любит читать Сандру Браун.
- Сандра Браун – это не книга, - сказал я как есть.
- А ей нравится. Не дарить же человеку Пруста взамен? Я всё пытаюсь Библию прочитать. Не идёт. Коран хочу достать.
- Думаешь, пойдёт?
- Я задался целью изучить все великие религии мира. Мне самому иногда писать хочется. Я на 8-ое марта стих написал.
Ему хотелось показать стих. Он протянул мне открытку, которой поздравлял жену. Я прочёл:
Любимая, твои глаза простые
меня свели с пути
и покорили
И наша ночь мне чудится
в ближайшем
и наша дочь разбудит нас однажды
- Отпад, - оценил я.
Пришла жена и стала кормить нас на кухне. 27-летняя блондинка в кожаной куртке, чьи простые глаза сводят с пути. Говорили о малознакомой мне Наде, уехавшей жить в Чикаго.
- Пропади эта Америка пропадом! - возмущался Л. - Пожирает наших людей! Сколько уехало и ещё уедет!
- А я бы в жизни не уехала, - сказала жена, - От всего оторваться...
- От чего здесь отрываться? - спросил я, - Что у вас есть, что нельзя бросить?
- Как - что? Земля, родители, всё наше, - загорелась она. - Язык, культура.
- Какая культура – Сандра Браун, "экспресс-газета", сборник кроссвордов – это, что ли?
Мы немного поспорили, и я пошёл домой.
Пешком, чтобы не садиться в троллейбус. А автобусы я вообще ненавижу.
Живу я с мамой на 3-ем этаже, чего в Чикаго бы не допустили. Там нет мам, они далёкие и незримые.
Мама пила чай и смотрела американский фильм.
- Надоела собачья жизнь, - встретила она меня многозначительной фразой. - Купила пирожное, чтобы было слаще жить.
- Опять смотришь чушь? - спросил я риторически.
Мама, чтобы не смотрела, всегда по окончании, вдогонку титрам скажет:
- Какая чушь!
- У адвоката похитили жену. А в похищении замешана любовница. Он не знает.
Я оставил маму на растерзание адвокатам и их любовницам. Хотелось что-нибудь написать.
Мне кажется Л. счастлив. У него жена, музыкальная дочь и в их честь он пишет стихи. Он знает, что я что-то пишу и считает меня близким литературе, отсюда упоминание о нечитанном мною Прусте и вынесение на мой "суд" мартовского стиха. Я избегаю говорить людям о своём "писании". Им зачастую хочется прочесть. Были вопросы: "а о чём?", "а зачем?". Были гневные укоры, что я нигде не печатаюсь.
Я работаю в центре города, где всё дышит провинциальным снобизмом в смешном белом магазинчике и даю советы покупателям насчёт стиральных машин. Я в отделе, где только стиральные машины. Я работаю неделю без выходных, без перерывов, с рассвета до глубокой ночи, а затем неделю работает другой. Мне нравится среди стиральных машин. Нравится зарплата. Большей частью нравятся покупатели, даже если выслушав хвалу всем заинтересовавшим их машинам, они ничего не покупают. А однажды видел в деле своего сменщика. Он орал на покупательницу. Крупная уверенная в себе женщина спрашивала, не шумит ли эта машина. "Её вообще не слышно!! Она беззвучная!" - он вытаращил глаза, его трясло. На месте покупательницы я бы сбежал. Но она, казалось, ничего не замечает. Чем спокойней она говорила, тем больше он распалялся. Я был в некотором шоке, люди в состоянии аффекта мне неприятны, в них уже и нет ничего человеческого.
Женщина обещала ещё подумать, посмотреть в других местах и, возможно, вернуться. Он захлебнулся слюной.
Я не стал говорить ему, что так с людьми, да ещё в магазине не обращаются. Думаю, он болен, опасно болен и не излечим.
Ещё я навестил "друга" Р. в больнице. Он разбил свою многострадальную "Таврию" и был травмирован.
В палате было шесть человек. Р. поведал, кто из них во что вляпался. В основном люди падали и разбивались до полусмерти в собственных квартирах. О большем поговорить не успели – в палату ввалилась какая-то Катя с набитой сумкой, упрекая Р. в том, что оброс и поглаживала щетину. Я попрощался с Р., он сказал: "Останься, подожди", но меня тошнило от Кати. Она и ко мне пыталась прицепиться с такими же жалостливыми нотками в голосе: "А откуда ты приехал? Далеко-о-о... На 8-й троллейбус надо...". Видно, что она считает всех мужчин беспомощной кучкой слепцов, нуждающихся в поводырях женского пола. Меня бесило это нудное, самоотверженное создание. Такие способны довести до самоубийства...
В общем я ушёл. Сел в "8" троллейбус, потому что не мог позволить себе многочасовую пешую прогулку в этот день.
Кондукторша была бледно-жёлтая, страшная, худая, ей бы лежать сейчас в постели с пирожными. А ведь ей, наверняка нет и тридцати, лицо застывшее, скорбное, вот ужас! Я бы умер от стыда, если бы моя жена, жёлто-измученная, брела сквозь злую толпу троллейбуса. Есть у неё кто-нибудь, чёрт побери! Некому спасти, вывести её на воздух. Никому она не нужна, может есть ребёнок (два), муж-пьяница или не работает, или развелись. Я рисовал драму её жизни – очень уж она казалась несчастной. Совсем ей эта работа не подходила.
Это подло, может, в некотором смысле, но таким страдалицам нет места в моей жизни. Мне нравились красивые, довольные собой, благополучные девушки. Не разменявшие свою молодость на банальное замужество с ничтожеством. Не выношу я этих жалостливых, вешающих себе на шею кого-нибудь (лишь бы не остаться одной) дур. Превращаются после этого в жёлтых уродин и ненавидят всех на свете мужчин.
Пока я тоже не разменял свою неповторимую молодость на банальную женитьбу. Мы оба должны быть счастливы или умереть. Я не могу видеть несчастных...
Я ненавижу их.
Мне 25 лет, у меня было пять женщин, и господи, до чего же я банален...
Я сижу за столом. У меня есть идея.
Богатый житель Чикаго Мелвин Броуди поведал о своей жизни. Начал он так:
"В моей жизни были сотни женщин, но это только начало. У меня есть домработница Кэт – очень красивая 20-летняя блондинка...
ПИР
Она терпеть не могла, когда их одевали одинаково. Мать объясняло это какой-то выгодой, каким-то сверхрациональным удобством. Сестра-близнец, похоже, была на стороне матери.
Она ненавидела женскую компанию, находясь в ней с рождения. Отца не было, но зато была его фамилия, пупырчатая и неприятная – Куприянова. Буро-зелёный мох чудился ей в звуках. Она воспринимала слова как некие необъяснимые образы. Слово "девочка" было как ребристый гофрированный бант. "Сестра" звучало как мясо. "Мама" напоминало передник с завязками. Всё это, конечно, были лишь тени истинных образов. Она их чувствовала, они не объяснялись. В школе их с сестрой путали из-за равнодушия. Ничего не стоило, приглядевшись, научиться отличать одну от другой. Она поступила в институт, а сестра вышла замуж и никуда поступать не стала.
- У Гриши день рожденья, - сказала мать.
Они должны были поехать к ним в гости. Гриша любил застольное общение. Сестра вышла за Гришу, чтобы "хорошо жить". Он дарил ей ценные подарки и она воображала, что это лишь начало.
Грише везли в подарок настольные часы.
За столом собрались люди – по ним это было видно – неудовлетворённые жизнью. Они хотели большего, и глаза их сверкали тлетворной радостью, преувеличенным весельем. Пелась песня по магнитофону:
- Любовь – холодная война. Никто не помнит, почему, ты развернул эту войну.
Гриша доминировал.
- Главное в жизни - деньги. Надо достойно пожить...
Мама подобострастно сжимала бокал.
- Бокал нужно держать за ножку, - сказала ей одна из гостей Гриши. - А то он нагреется, и вы будите пить тёплое шампанское.
Мама переместила пальцы на ножку. Бокал был придушен за тонкое горлышко.
- Надо успеть взять всё, что она нам предлагает...
Сестру затошнило, и она сбежала в туалет. Ожидался ребёнок.
- Чтобы у наших детей было лучшее...
Мама беспокойно глядела на дверь, затем решительно встала и пошла надзирать за сестрой.
По ходу пира включили видеомагнитофон и запустили "Титаник". Никто не досмотрел, всем нужно было ехать, и пассажиры тонули вхолостую, без сочувствия.
- Ты очень похожа на свою сестру, - сообщил Гриша.
Сестра, утомлённая выражающимися признаками зарождённой в ней жизни обняла маму.
Усталость добралась до них в автобусе.
- Надеюсь, не близнецы, - произнесла мама.
Она не отвечала, да и что было ответить. Ей было абсолютно всё равно.
НИЧЬЁ СЕРДЦЕ
- Умертви героиню, - настойчиво повторил Тед, литературный агент Хлои.
- Опять переделывать концовку! - возмутилась Хлоя. - Я с тобой не согласна.
Внутри неё зрел бунт. Она не хотела убивать Коллед, детектива-телохранительницу.
- Книгу с плохим концом не будут покупать, - привела она последний довод.
- Издательство требует смерти, а им видней, - Тед не думал отступать.
Ореховые деревья трясли ветвями. Было ветрено и жутко, маленькая Хлоя шла в школу. Она решила, что сегодня вечером попытается покончить с собой, чтобы обратить внимание мамы. Хлое было 12. Маме - 41.
" Когда мне будет 40", - думала Хлоя, - "я никогда не забуду страданий 12-летних детей.
У Хлои не было ни друзей, ни просто кого бы то ни было. Она была одна на свете. Хлоя к этому привыкла, но мама могла бы быть и повнимательней.
Во дворе школы к Хлое подошёл Манфред Зигерс, страшненький 12-летний мальчик и заговорщеским полушёпотом произнёс:
- Я создал план нашего побега. На автобусе мы сбежим в Луинсвилл. Деньги есть. Буду ждать тебя в четыре часа на автовокзале.
Сказав это, он быстро скрылся в толпе. Хлоя была озадачена. У неё не было никаких дел с Манфредом. О каком побеге речь? Хлоя попыталась добиться ответа от Манфреда, но это оказалось не так уж легко. Он избегал её, просто сбегал, многозначительно мотал головой.
Неужели Манфред тоже несчастен и протягивает ей руку помощи? Вообще-то она не планировала никуда сбегать но, пожалуй, побег куда лучше попытки самоубийства. Мама будет думать о ней!
К четырём Хлоя была на вокзале с сумкой в руке. Туда она положила необходимое. Манфреда не было. Хлоя нервно оглядывалась по сторонам. Раздался злобный хохот и она всё поняла.
От злобного возбуждения несколько её соучениц подпрыгивали на месте.
- Поганые твари, гнилые жабы! - закричала на них Хлоя и пошла домой с ненужной сумкой.
Побег не удался, а маму расшевелить надо. Хлоя залезла в ванну, в жёлтом купальнике, нарочно вытянула руку так, чтобы она свисала с края ванны и сделала маленький надрез лезвием. Ранка выглядела такой крошечной. что выглядела неубедительно и смехотворно.
- Мама! - позвала она. - Приди ко мне! Мне нужна твоя помощь!
Она звала её, ибо ждать, пока мама зайдёт сама в ванную было заведомо невыполнимым.
- Мне нужно новое полотенце!
Послышались мамины шаги и Хлоя прорезала руку ещё раз - так же мелко и бестолково. Рука живописно свисала и Хлоя закрыла глаза.
Всё закончилось тем, что мама накричала на неё, залила порезы дезинфицирующей жидкостью и забинтовала.
Когда спустя три года на школьных танцах к ней подошёл Манфред Зигерс с приглашением, она схватила его за уши и стала рвать их. Её выставили вон, и жабы снова смеялись.
Хлоя писала с детства. Но никогда не думала, что будет получать за это деньги, а вот получает.
- Никому ни до кого нет дела, - сказал ей вчера Гарри. - Тебе до меня, а мне до тебя, по большому счёту...
- До меня, - кивнула Хлоя, - Счёт такой большой, что по нему до конца жизни не расплатиться.
- Хорошая фраза, - понравилось Гарри.
- Плохая, - возразила Хлоя.
Она оставила Гарри, уйдя в ванную мыть голову фруктовым шампунем. Её заставляли убить в конце героиню. В самом победном конце, когда она раскрывает несколько убийств – её должно настигнуть мщение за смелость.
Гарри прямо сказал, что Хлоя пишет чепуху. Но она это и так знала.
- Мы должны быть счастливы, что живём на свете, - иногда у Гарри проскальзывала благодушная дурь.
- Меня всегда влекло к смерти, - врала Хлоя.
Её влекло к вниманию, оказываемому ей, и к тому вниманию, которое по ошибке было не на неё обращено.
- Ты эгоистична.
- Ты мерзок.
Они могли не разговаривать, легко обходясь без звуков.
Гарри любил дарить наклейки с надписями. Хлоя прятала их. Лепить куда-либо их было стыдно. Гарри был в восторге от своей изобретательности. Ему нравилось преподносить Хлое неловкие ситуации. Он крал наклейки и лепил их на холодильник. Хлоя перепрятала коробку с хранящимися в ней наклейками туда, где он не решился бы побывать.
Гарри изобрёл ревность к агенту Теду. Он два раза настигал их во время встреч в офисе. Он возмущался и угрожал.
- Это не на самом деле, - успокаивала Хлоя Теда. - Он шутит. Мы так развлекаемся.
- Никто не думает шутить, - яростно шипел Гарри. - Я убью вас, - и выхватывал пластиковый пистолет.
Тед с недоумением обратился к Хлое:
- Как ты можешь терпеть это?
- Я нетерпимый человек, - сказала Хлоя.
- Было не забавно, - укоряла она Гарри. - Тед сначала испугался, но потом понял, что ты обычный идиот. Я рискую карьерой, а ты веселишься. Почему?
- Я поклялся, что ничто подобное не повторится. Но ты вызываешь у меня странное желание совершать дикие поступки. Нет, ты ни при чём. С детства я пытался разбить тоску застывшую в глубине меня и делал много чего жуткого.
Хлоя вела машину. Гарри смотрел в окно, как ребёнок.
- Я финансовый консультант крупной корпорации, - сказал он не без гордости. - И вот что я вытворяю. Я могу ещё и не такое.
Он схватился за руль. Он с Хлоей боролись за жизнь на опасном отрезке дороги.
- Нет, я не хочу разбиваться! - закричала Хлоя.
Гарри оставил руль и разорвал пакетик со сливочными тянучками.
Их остановил полицейский.
- У моей жены закружилась голова, - сказал ему Гарри, чавкая тянучкой. - Она только с похорон сестры.
Они не были женаты.
Гарри сел за руль вместо неё.
- Я рву с тобой все отношения, Гарри, - пообещала себе Хлоя. - Ясно?
- Нет у нас никаких отношений.
- Но ведь тебе ясно?
- Да - вздохнул Гарри, - Рви то, чего нет.
Гарри привык говорить глупые дерзости.
- Ты что-то хочешь этим сказать?
- Уже сказал. Но это моё мнение, необязательно так оно и есть в действительности.
Ещё Хлоя знала, что мать Гарри повесилась в саду, когда Гарри исполнилось 22.
- Мама покончила собой без всяких видимых причин. У нас был самый красивый дом в Уодли. Её все любили, уважали. Я не знал, как реагировать. У меня была мысль, что её убили.
Хлоя отлично представляла себе жизнь его матери: муж-судья, пятеро детей, приёмы, светская жизнь захолустного Уолдо в Джорджии. Фотографии в каком-нибудь "Уолдо Таймс хроникал", и все верные жены Уолдо хотят походить на неё, а кто-то и быть ею... У миссис "Самый-Красивый-Дом" был ряд причин убить себя. Она, должно быть, ещё задолго до того, как выросли и покинули родное гнездо дети обдумывала, как оставить о себе неизгладимую память этой смертью, возможно, ещё до замужества, будучи "Мисс Созидание" или "миссис Ослепительность". Она готовилась к умерщвлению своей персоны. Потому что некоторым людям мало просто жить и ослеплять, необходимо поставить такую точку, чтобы все остальные застыли на миг в изумлении: Почему?!
- Наверное, твой отец ужасен, - сказала Хлоя, - Меня не удивит, если она сошла от него с ума. Одного взгляда на тебя хватило, чтобы понять этот ужас.
- Я ничуть не похож на папу, - решительно возразил Гарри. - Мы с мамой были по-настоящему близки. Всё, что во мне есть – это она. И про то, как разбить тоску тоже она говорила. А папа вообще считал меня ненормальным. Сам он – воплощение всех мыслимых норм.
- Я не люблю слушать рассказы о чужих семьях.
- Я переделаю финал, - пообещала Хлоя Теду.
- А иначе - нельзя, - даже не обрадовался Тед. Он принял её уступку как само собой разумеющееся. А она думала устроить бунт прямо здесь, в милом вьетнамском ресторанчике. Осадить Теда с его издательством и послать их в ад.
Они попрощались с Тедом у своих автомобилей. У Хлои был тёмно-синий, у Теда – серебристый. А у Гарри – коричневый.
Из-за Гарри неделю назад они едва не попали в аварию. Хлоя порвала отношения, но не до конца. "Я – мисс Ослепление, - рассказывала она себе по дороге домой. Мама завела восемь кошек и превратилась в ворчливую старуху. Она берёт кошек в приютах, куда их отдают молодые и жизнерадостные. Она выбирает самых убогих, самых страшненьких. Хорошо бы с дефектами – ампутированная лапа, раненые уши, плешь от ожога. "Здоровых и красивых и так полно. Они не уникальны. У них нет истории, на них нет следов судьбы".
В почтовом ящике Хлою ждали брошюры: "Семейный отдых со скидками", "Пластмассовые изделия Морган" - это она старательно прочитала, текст новых реклам захватывал её. Она ощущала вкус каждого напечатанного слова. "Это и есть настоящая литература" - шокировала Хлоя этим высказыванием тех, кого можно было им шокировать.
Помимо рекламы её ждал конверт с надписью: "От Гарри. Прочесть обязательно".
Хлоя решила покончить с неприятным сразу и разорвала конверт, едва войдя в дом. Хлоя знала, что некоторые люди даже пользуются специальными ножами для разрезания конвертов, но ей нравилось рисковать. Случайно можно было надорвать содержимое конверта, но в этом и был весь смысл.
Хлоя прислонилась к кухонному шкафу. Письмо от Гарри было таким:
"Хлоя! Любимая Хлоя!. Я предлагаю тебе свою руку, сердце и жизнь – до самой смерти кого-либо из нас. Я хочу свадьбу и детей. Хватит ли тебе двух дней для размышления? Ответ каким-либо образом, но лучше письменно, а то мне страшно сейчас говорить с тобой. Милая Хлоя! Да поможет тебе Бог в принятии столь трудного решения. Г.".
Хлоя прочла, пожала плечами и съела два сырных крекера.
Она приняла душ, изучила тексты реклам, но бремя невыполнимого угнетало её. Она села за стол и начала писать ответ. Он был таким:
"Милый Гарри! Да поможет тебе Бог спокойно принять мой отказ. Я не принимаю твоего предложения – мне не нужна ничья рука, ничьё сердце, и ничья жизнь. Возможно, мне нужно больше, чем это, а может, я не заслуживаю и этого. Но ты Гарри не можешь дать мне ничего. И никто не может... Я сама не даю себе ничего. Другие не обязаны давать, но я жду от них этого. Ничего не давая взамен, я сама не понимаю, что пишу. Я не то пишу, что на самом деле. На самом деле мне нужно – рука, сердце, жизнь – и в то же время: нет, не нужно. Я не хочу больше встречаться с тобой и рву окончательно всё то, чего нет. И я знаю, что никогда не полюблю глупые наклейки на холодильнике.
Х.".
- И ты конечно, должна это отправить, - сказала себе Хлоя, - Ведь в этом-то и весь смысл.
Она налепила марку на конверт. Кое-какие люди пользуются клеем, но Хлоя клеила слюной.
Как только Хлоя принялась за переписку своего детектива "Смерть ходит на шпильках", позвонила мать, пришлось говорить с ней. Мать сообщила, что одна из кошек умерла без видимых причин – нестарая ещё, крепкая кошка.
ДИК ОШИБАЕТСЯ
Жизнь в Сисеро, пригороде Чикаго, била ключом в основном благодаря его юным обитателям 15-19 лет, ученикам средней и хай-скулл. В Сисеро имелась и ещё кое-какая молодёжь, но она жила тихо – окончившие колледжи маменькины сынки и дочки вернувшиеся обратно, не решившиеся вырваться в большой мир – они по природе своей были одиночками, не держались кучно, и шуму от них не было.
Некоторые ездили на работу в Чикаго, а кое-кто устроился в Сисеро. Двое-трое жили за счёт родителей, стараясь поменьше бывать вне дома и урезав человеческое общение до минимума – они стыдились своего положения, в глубине души ощущая себя выше всего окружающего. Где-нибудь в Нью-Йорке они снизошли бы до общения с интеллектуальной элитой, но на Нью-Йорскую жизнь не было денег.
У учеников хай-скул проблемы были куда сложнее.
17-летней Магдалине лишь недавно удалось решить проблему со своим мерзким именем. В детстве она была Магрой, изо всех сил скрывала, что носит имя библейской блудницы. В 10-ом же классе она придумала себе новое взрослое, настоящее имя – Далин. В хай-скул отправилась большая часть её одноклассников помнивших её Магрой, но она решила, что уж до колледжа новое имя приживётся, а там ей вряд ли встретится кто-то из старых знакомых. Можно и вообще не поступать в колледж – живут же другие без этого? Ярким примером был её брат Дик, вернувшийся домой в прошлом году после двухгодичной учёбы в Трансильванском колледже Лексингтона (Кентуки). Он его не окончил. Время от времени Дик лепил в подвале из глины эротически закрученные фигурки и сдавал их в один чикагский магазинчик.
У Далин ещё была сестра Этта (Генриетта) самая старшая в семье. Ей было 25, она жила с 4-хлетней дочерью в Нордфолке (Вирджиния). Отец дочери сначала оказался женат (вторым браком), затем попытался развестись и его попытки длятся уже около пяти лет. Дабы не считать себя слишком зависимой от его прихотей, Этта разработала график посещений дочери, к которой этого человека очень тянуло – у него были сплошь сыновья. Кроме этого она завела любовника из Гринсборо (Северная Каролина). Они встречались также по графику, но выстроенному ими обоими. Встречи эти проходили в Уинстрон-Сейлеме.
Вызнав всё это, брат Дик вынес свой приговор:
- Ты запуталась в сетях бесплодных, печальных отношений.
Этта ответила:
- Не лезь в мою жизнь.
Отчим терпеть не мог Дика, прямо так и говорил:
- Я тебя терпеть не могу.
Далин дала себе слово ни с кем больше не встречаться до колледжа – после ссоры с Микки Вулкоттом она пришла к выводу, что родственники её пока безнадёжно неразвиты и гормонально не полноценны – им необходимо дать время вырасти. А в колледже лучше встречаться с кем-то по старше – со 2-го, 3-го и так далее курса.
Вызнав это Дик хмыкнул:
- Как ты, увы, наивна.
Далин недавно по рекомендации одного популярного журнала затеяла «откровенный разговор» с матерью:
- Мать, - спросила она, - во сколько лет ты вступила в половую связь?
Вопреки обещанной журналом спокойной улыбчивой реакции мать просто-напросто растерялась. Она втирала в шею крем. Движения её рук стали рваными и грубыми – она остервенело тёла шею вместо указанных в инструкции осторожных похлопываний. Наконец она сказала:
- Раньше мы относились к этому гораздо естественней… и подобные вопросы в голову не приходили.
- Угу, - кивнула Далин. Ей стало вдруг почему-то противно.
- Вы зациклены на статистике, - мать резко выдвигала ящики, прятала банки с кремом, какое-то кружевастое бельё, блокноты какие-то, - на красивых картинках… вам дела нет до реальной жизни!
- Угу, - согласилась Далин и вышла из комнаты.
Родители Далин разошлись, когда ей было 10, а Генриетте – 18. Дику было 15 лет, его охватила идея жить после развода с отцом.
- Да не хочу я, чтобы ты со мной жил! - возмутился отец.
Виделись они редко, а Генриетта вообще отреклась от отца публично.
В 12 лет появился отчим. Во время добрачных ухаживаний он водил мать с Диком и Далин в дорогие рестораны. Дик с нежно-детской улыбкой выбирал в меню, что подороже. А Далин не считала нужным делать хоть что-то. Она решила смириться и плыть по течению – как смирилась когда-то с именем Магдалина, с маленькими глазёнками и разводом.
«Мои глаза очень малы, - укоряла себя Далин, глядя в зеркало. – Почему они так малы, а?». Далин пыталась их вытаращивать, но от этого становилась похожей на слабоумную. Потом она стала их красить и часто прятать за чёрными очками.
- И что ты хочешь скрыть? – язвил Дик, - тебе так важно, как выглядеть перед своими прыщавенькими кавалерами?
- У тебя-то глаза нормальные! – огрызнулась Далин. – Хоть ты этого и не заслужил.
По мнению Далин, Дик не заслужил многого. Родители так хотели сына, что назвали первую дочь Генриеттой – дети обзывали её мужским именем Генри. Правда, когда Дику минуло 7-8 лет, безумие вокруг него иссякло и он стал обычным среднем ребёнком, а не долгожданным «сыном».
Сегодня утром отчим с матерью ссорились в спальне. Отчим уехал на работу не завтракая, мать спустилась в кухню злая и в пижаме с попугайчиками.
- Зато в доме есть мужчина, - хихикнул Дик. – Даже два. По этому поводу выходят второй раз замуж?
- Ты слишком взросл для своего сарказма, - с хмурым видом заявила мать, сливая всё кофе в свою громадную кружку с улыбающейся мордочкой. И пижама, и кружка были подарками отчима.
- У детей должен быть отец или его заменитель, - не умолкал Дик. – Иначе они же не выживут. Сыновья станут геями, а дочки старыми девами.
- Заткнись! – крикнула Далин. – Кто ты такой, чтобы читать свои морали, кто?
Ей казалось, что она лопнет от напряжения. Мать хмуро глядела в кофе.
- Дети выросли и больше им никто не нужен!- рявкнул Дик. – Ты не обязана терпеть этого придурка!
Мать взглянула на Дика с жуткой кривой улыбкой:
- Дерек – отличный человек. Тебе таким никогда не стать. Ни твой отец, ни ты – ему в подмётки не годитесь.
- Ты пожалеешь об этих словах! – вскочил задыхающийся Дик. – Пожалеешь!
- «Но уже будет поздно», я это слышала, - сказала мать.
Дик ушёл в подвал. Далин доедала завтрак. Мать подошла к ней, положила руку ей на плечо и саркастически улыбнулась.
«Мир взрослых гнусен», - подумала Далин поджидая Боба и Эрику. Эрика встречалась с Бобом. У него была машина, что скрашивало жизнь им обеим.
- Хоп! – приветствовал её Боб. Подъезжая. – Куда едем, мадам? – спрашивал он у Эрики, когда Далин уселась сзади.
- В хай-скулл! – с повелевающим жестом заявила Эрика.
«Боб этот всё же придурковатый, - думала Далин, - но у него есть машина, и вот ради этого Эрика с ним?». Та никак не могла сдать на права. А Далин копила деньги пять лет, и уже присмотрела себе вишнёвую машину. Половину денег обещал дать отчим… Ради этого его нужно терпеть дальше?
- Пойдём вечером в кегельбан? – обернулась к ней Эрика. Брови Эрики были выщипаны – она подкрасилась в цвет «нордической блондинки» и поняла, что широкие тёмные брови не сочетаются с ним. Выглядела Эрика неплохо, а Далин было всё равно. Она перестала завидовать чужой красоте с тех пор как у неё появился Мики Вулкотт. Раз у тебя кто-то есть, значит кого-то привлекаешь, и красота тут ни при чём. Так у них в хай-скулле считалось. Самые страшные крокодилихи переставали восприниматься такими, когда окребрели пару. После ссоры с Мики озлилась на эту парую жизнь.
- Кегельбан? – переспросила она.
- Будет турнир между нашей и Ок-Риджской хай-скулл, - подтвердил Боб.
- Боже, какой турнир? – простонала Далин. - Вы что совсем дети?
Эрика посмотрела на неё с неудовольствием.
- После разлада с Мики с тобой стало невозможно общаться.
- А это здесь причём, - пробурчала Долин, - Думаешь, так он на меня влияет? Он для меня давно уже никто.
Разлад с Мики, игра в кегли – что за мир её окружает?!
- Так ты поедешь?
- Нет уж.
- А у меня есть засахаренный арахис, кто хочет? – предложил Боб.
И Далин и Эрика потянулись к арахису.
В коридоре возле шкафчика к Далин подошёл Мики Вулкотт. Он был в кожаной куртке, выпендривался. Встал рядом и скороговоркой произнёс:
- Я был неправ, давай начнём сначала?
- Пошёл к чёрту, - отрезала Далин и прошла мимо.
Мики что-то промямлил, она не расслышала. Наверное, что она ещё пожалеет но будет поздно. Все одно и то же говорят.
А может пойти в этот дубовый кегельбан? Посмотреть на турнир, поболеть в душе за Ок-Ридж? Может, с кем-нибудь из Ок-Риджа познакомиться, с кем-то нормальным? А, она ведь поклялась завязать с мальчишками до самого колледжа. Да, клятвы - это у них семейное. Этта клялась не встречаться с отцом и сдержала слово. А ей уж точно не удастся сдержать.
Далин тщательно оттеняла глаза. За ней заедут Эрика с Бобом, они отправляются в кегельбан. Стукнув для приличия в дверь, к ней завалил Дик в фартуке со следами глины.
- Свидание? Дурацкая вечеринка? Танцульки тра-ля-ля? - набросился он, обвиняя её во всех смертных грехах - легкомыслии, бездумности при пустом времяпровождении.
- Как ты старомоден, - снисходительно ответила Далин. - Кого ты сегодня налепил?
- Это надо видеть, так не описать.
- Полюбуюсь, когда вернусь.
- Ну и тоска! Может перебраться в Чикаго?
Далин почувствовала, до чего бестолковой кажется Дику его жизнь. Она кажется ему дерьмом.
- Как хотелось бы покинуть это тухлое местечко, - сегодня он никак не мог успокоится.
- А чем оно тебе не нравится?
- Тебе хотелось бы остаться здесь на всю жизнь?
- Почему нет? - Далин это казалось невозможным и поэтому, вполне приемлемым.
- Думаешь, окончишь школу и развернётся перед тобой настоящая жизнь?
- Думаю.
Дик тяжело вздохнул. Как не желал он, чтобы кто-то так думал.
Эрика вырядилась в бирюзовое платье, уверенная что этот цвет как раз для её новых волос.
У Далин были короткие каштановые волосы, она вечно примеряла к ним всяческие цвета, но до дела не доходило. Она прочла в том самом журнале, что каждые полгода женщину охватывает непреодолимое желание изменить цвет волос. Как это было похоже на правду.
Стоянка кегельбана была забита машинами. Парочка школьных шлюх принимала ставки – выигрыш шёл на благотворительность. Ставили на нескольких кегельных чемпионов школ.
- Боб, почему ты не чемпион по кегелям, - протянула Эрика. - Я бы поставила на тебя, а так и не знаю, на кого ставить.
- Я не лошадь, - возомнил о себе Боб.
Вроде бы задело его что-то.
- Поставь на Миллера, - посоветовала Далин. - Он такой замухрышка, хоть в кеглях душу отводит.
- Нужна мне его душа! - возмутилась Эрика.
Внутри кегельбана навешали плакатов и бумажных закидушных фигур. Тренеры и несколько учителей поддерживали порядок. Мирна Грабовски притащила карликового пуделя под курткой. Пол Кичмарек отпускал насчёт их обоих тусклые остроты. Мирна угрожала:
- Стоит мне скомандовать, и он оторвёт твои жалкие яйца!
Уж не стоит говорить такое парням, по мнению Далин. А то они сразу вообразят, что ты интересуешься их яйцами и всё такое.
Презедентка школьного совета Джулия Слизер скрипучим голосом объявила в микрофон о начале соревнования.
Полетели шары, полетели кегли.
Парень в синем свитере из Ок-ридж-скул всем своим видом обращал на себя внимание Далин. Он не прыгал и не орал, как другие, а стоял себе спокойно, созерцая игру. У него были светлые волосы и тёмные брови. Он походил на Джеймса Дина.
- Мы побеждаем! - радовалась Эрика. - Тот на кого я ставила!
- Всё равно ты не получишь выигрыш, - не разделила её упоение успехом Далин. К Джимми Дину уже подобралась одна из школьных шлюх. Далин с досады устремилась к ним.
- Куда ты? - дёрнула её за руку Эрика.
- Отстань! - у неё сердце было разбито.
Далин втёрлась в ок-риджскую толпу и сквозь вопли побед и разочарований ловила беседу между Джеймсом и шлюхой:
- Я из Де-Калба, родина Синди Кроуфорд, - рассказывал Джеймс.
- О-о! А ты её там встречал?
- Конечно, она навещает родителей. Она вовсе не так уж красива в жизни. Ты – гораздо красивей.
Какое разочарование. Джеймс Дин оказался придурком, любителем шлюх. Дальше Далин и не слушала. В её сознание врывались обрывки фраз:
- Красивая... сендвич с беконом... в 8 часов... ты тоже...
Миллер в отчаянии, наморщил лобик, метал шар за шаром. Ему сегодня даже в этом не везло.
Победила хай-скул Сисеро, с помощью Кевина Макго, от которого была без ума Эрика. Далин отметила про себя, что Мики Волкотт отсутствует. Похоже эти детские забавы ему тоже не по душе. Всё равно его надо было послать – не мириться же так сразу после "глупой девочки": "Я был не прав, давай...".
- Поехали отмечать победу, - бесновалась Эрика. - Будем пить фруктовые коктейли. С нами поедут Мирна, Кев Макго, Кичмарек и Миллер приплёлся – надо его утешить.
- Одно пацаньё, - сказала Далин. - Нет, я устала, пойду домой.
- Пешком?
- Я ходить пока ещё умею.
- Ты из-за Мики?
- Оставь эту тему!
Далин подошла к дому. Освещён первый этаж. Наверху темно. Стоит ли входить? Мать любуется отчимом. Дик страдает в подвале. Лепит любовников. А ей на чём остановиться?
По крайней мере, у ней ещё есть время. Всё впереди, а Дик ошибается.