Дмитрий Близнюк
Стихи
***
точно больной зуб
глубокой ночью дернется лифт сквозь тонкие стены
тишина передернет затвор
а я будто зафлейтенная кобра
все еще раскачиваюсь перед монитором
отдираю строки от зеленого лица
как мидии с валуна - наросли
за время прилива вдохновения...
исподволь прихожу в себя
а крылатая душа все еще парит в эмпиреях
гуляет по комнатам
заброшенного дворца созвездий
так олененок
освещенный синим лунным светом
бродит по картинной галерее
где серые мерцающие стены
увешаны
шевелящимися мордами львов
***
Я найду тебя в иконе из трав,
в клейком шепоте молоденьких кленов, сквозящих на солнце.
Так и хочется спросить у вечернего мира: ты еще здесь?
Но в ответ пахучая тишина
танцует босиком на теплом песке,
с голубой лентой ветра в прозрачных волосах.
Или это младшая сестра тишины?
С веснушчатым тонким лицом
нащелкивает песенку кузнечиков,
дразнит слух занозистым звуком далекой пилы,
вздрагивает звяком собачьей цепи...
Так я сейчас в каком мире? В лучшем из невозможных?
И правый берег сознания
исподволь исчезает в электрическом тумане;
я слышу тихое мур-мур мира —
песенку беременной кошки
(изящно растеклась по подоконнику),
прислушиваюсь к невечному, зыбкому, сиюминутному.
Так младенец в утробе
различает размазанные, будто джем, звуки музыки извне
и невпопад вздрагивает ножками,
миниатюрными кулачками.
Все эти легкие чувства — шестые, седьмые, восьмые —
твои, Господи, невесомые шаги.
А все мои слова — трехтонные одноразовые якоря;
я бросаю их на немыслимую глубину,
чтобы уже никогда не поднять на поверхность...
***
Да, люблю я осень! Люблю я писать про это лисье,
трагическое, разбойничье нагромождение гениев.
Из каждой лужи сквозит зазеркалье,
как последние капли во флаконе “Poison”.
Наглые белки в парках,
словно вертикальные рыжие ящерицы,
отбрасывают пушистые хвосты
и собираются в наэлектризованные стаи,
а потом набрасываются на прохожих,
не знающих «очей очарованья».
С деревьев опадают не листья, а стихи, не написанные
миллионами несостоявшихся поэтов… Кто им Гомер?
Сколько этих матовых бульк разнеслось по поверхности?
Осень как восемь,
только со сточенным клювом. Ближе к семи
над площадью и вождём сгущается рыбья стальная синева.
Вот универ, и скрипач, как снайпер с прицелом в Листа,
пересчитывает мелкие деньги в коробке из-под пиццы.
Но где же герой нашего времени?
Выйди за разум и жди. Он приедет вечером,
пропахший октябрём, кострами и псиной,
на высоком коне, состоящем из Есенина,
святой печени и пятен родимых.
Будет много музыки. Страшной музыки. Бах. Он сдирает кожу
с твоей души, как со спелого персика.
А мы поставим капельницы
с настоящим кагором и лёгкой мелкокалиберной грустью.
Или томлянку из листьев.
***
С утра всё небо заполонил Микеланджело облаков,
и в мраморной глыбе созревающего дождя
легко разглядеть зёрна будущих статуй Давидов
или асбестовых девушек с винтажными зонтами птиц.
Я иду домой по переулку Чёрной Кошки (привет Николо!),
иду по времени, как паук по чужой паутине.
По автомобильной дороге рассыпан песок –
пятнами, пятнами, отпечатками от больших лап –
это крался зверь песочных часов, похожий на коричневую рысь
с лапами-конусами. И душа замирает…
Ты чувствуешь, сейчас произойдёт небольшое чудо.
Из-за угла выбегают три девочки, друг за другом,
все разного роста и возраста от большего к меньшему.
Это линейка развития «девочки разумной» в картинках –
от неуклюжей обезьянки с золотистыми кудрями
до наглой ехидной бестии с пластинами на зубах.
И это чудо длится меньше мгновения.
Мгновенья – ограда из зубов (привет Гомеру!).
Но лучистое нечто успевает
протиснуться из одного мира в другой, перебежать
из вагона в вагон электрички напротив.
Так истина сбегает из одной реальности в другую,
а принцесса, накинув мастерку «Пума», спешит
со скучного бала на пиратский фрегат
«Летучий Сентябрь».
***
осенний лес, как беспризорник,
нюхает клей из целлофанового кулька;
листву безжалостно выгоняют на пенсию - в перегной,
без выходного пособия.
дороги после танков больше не доверяют
ни бездумным шагам людей, ни шинам машин,
даже песьим лапам.
в городе по ночам от обилия фонарей, огней
вымирают созвездия –
небесные мамонты.
и ты обломком бивня упираешься в звезду,
лбом - в грязное стекло общаги.
а воздух - снаружи, внутри -
виртуозно отравлен на зависть Медичи,
/оглашается список добровольцев-горынычей,
гостей-канцерогенов/
и ты молишься о внезапном очищающем дожде,
будто о манне небесной.
и дождь исподволь начинает идти,
но какой-то мазутный, вперемешку с градом.
капли не падают, а косо дрожат, как струны.
прохожие с зонтами вибрируют на улицах -
черными замочными скважинами
бороздят вечерний город,
а ключи /от людей/ утеряны Богом...
Господи, сколько же миров умирает втемную?
***
мы
были счастливы наперегонки:
две плодожорки внутри одного яблока,
одного лета.
и время сгорало и плавилось от стыда,
не выдерживая напора нашей любви.
вспоминаю наши тесные объятия —
и мурашки щекотливой зыбью пробегают по спине...
так филенку для будущей скрипки
покрывают слоями горячего лака,
так мы пропитываемся музыкой, впечатлениями.
так ветвь цветущей сирени
жадно дышит после прошедшей грозы.
и каждое утро нас, как лангустов,
снова выбрасывают в океан жизни,
оторвав лишь левую клешню:
не убивают, но дают возможность восстановиться,
зализать раны, разжевать кости.
вот так мы уходим в невидимость,
исчезаем с семейных фотографий
как в фантастическом фильме,
если бы не глупость, если бы не любовь...
и я закрываю глаза, а когда открываю их —
проходят целые десятилетия,
проплывают над головой острова,
по-кальмарьи шевеля корнями деревьев,
и где это прожитое, как не над нами?
но точно не позади, ибо все мы
воздушно и медленно падаем в бездну
вниз воспоминаниями...
***
Люблю, когда она, сидя на корточках,
клацает пультом телика.
Она одета в мой махровый халат,
нагая под халатом, как Венера.
А я медленно подползаю сзади,
ехидный змей с волосатой грудью,
и рука ныряет под халат, и ощущение
беззащитной плоти приятно бьёт по нервам –
но не как удар током или глоток алкоголя,
а как если ты поймал рукой настоящую рыбу,
барахтаясь в море. Вот он – волк в овечьей шкуре.
Я целую её в шею и отчетливо слышу:
её глаза нехотя отклеиваются от экрана,
точно липучка, хотя тело уже давно
повернулось ко мне всеми своими
сексуальными пустынями кожи и джиннами ожидания.
Я гашу звук пультом,
оставляю изображения плясать по нашим телам,
словно мы экран из спаривающихся змей,
а по экрану крутят старинный трескучий кинематограф.
И мне всё равно – новости ли, футбол,
шахтёры ли, толпы погибших, плачет Изольда
или Мария. Убьёт ли героя молния или Терминатор.
Всё это иллюзии – как и всё человечество.
Есть только я, мы и те, кого я захочу
узнать поближе.