Звательный падеж
Илья Попов
Илья Попов родился в 1996 году в Новокузнецке, живёт в Томске. Студент филологического факультета ТГУ.
изоляции
(…)
извивающиеся субстанции темноты в распростертых скважинах и разрывах,
уходящих к фону земли, – дальние сигналы отчуждения, рассыпанные по перинатальным полям
текстовых документов знаками без сохраненной пульпы значений –
в лабиринтах ее мягких тканей, из которых вытекает ночь
на холодные ребра ландшафтов, на чернильные массы потоков, вовлекающих всё вокруг
в мутуализм письма и пространства, –
швы транскрипций на изнанке бумажных ладоней, расторжение плоти курсора на линии
синтаксиса, зазоры непролазные препинания – и красные пятна глитча
оседают на слизистых окнах убежищ, поселяются в семени темноты
(…)
последний камень, слоящийся невесомыми пластинами воздуха –
сообщения на этих поверхностях заставляли нас обратиться к археологии касания:
что скрыто в движении пальца по сенсору камня? –
последняя птица, летящая в сторону зыбких вод негативности,
ее крылья растворены рефренами взмахов, ее кровь остановлена ордерами лексем,
застывающими в пролетах горла,
последний всплеск вычитающего огня, за которым проходит свет, –
в интерьерах горения мы читали крошащиеся толкования вещей, сохраненные в словаре пепла –
за которым кончается завершение
(…)
в тонкой оболочке присутствия, – мы только замедляли нашу кровь, чтобы встреча со знаком
не отняла у нас рты, своей алой ощупью перебирающие темные имена,
чтобы свет экрана не выпил наши глаза, изучившие излук каждой литеры на странице –
в которую теперь проникает чужое, существующее нами как орудиями замещения,
письмо, что поверх наших тел растит свою вязь, вместо наших тел остается слепком,
снятым с голосов, звучащих еще минуту назад
или фрагмент назад, мы вступаем в обряды обратного сообщения
в ту область, где проемы междустрочий подобны линиям кожи, покрытой укусами calibri,
где песчаный курсив уводит за край страницы
(…)
записи без корней полнят полые русла воздуха, текущего сквозь сеть охвата, –
структура, повторяющая нас в определенной точке,
несет в себе множество сжатых в возможной развертке мест – наложенную перенесениями
темноты поверх ледяных костей
модели пространства, – des menschen verweste gestalt выбрасывает нас в среду,
как штамм внедряя в скрипт крови,
в сводах воды обрастает дермой песка, в коридорах стеблей архивирует рассеянный сок дыхания,
измельчает нас фасеточным глазом экрана –
обретают любую из форм по ту сторону шрифта, что мерцает в расселинах почв
(…)
за пределом страницы, за ее берегами размытыми вегетативной влагой –
мы продолжали стоять посреди экранов, не отменяя того, что при свете также доступно:
предметы, зарождающиеся из текстуальной пыли,
перемещаются ритмами информации в жидком пространстве возможного –
письмо входит в вихрь масштабов: то сворачиваясь в плотные петли покровов,
то проникая в остов архитектуры строки, –
память тел, отделенная инструментом нажатия, вшита в изгибы коры, впечатана в сколы камней,
сокрыта в стяжениях жил волокна –
вызревает рукой, как в слайдах стекла сквозящая нить касания наружу растит отпечаток
(…)
что ветвит свой внешний скелет и цифровой исторгает жар, – в створах экрана мы совмещали
потустороннюю пантомиму со знаками, окаймленными полосками волос,
со знаками, устремленными к изоляции самочтения – как пар перцептивный,
текущий в разомкнутые контуры тела, остается отточием капель
на стенах анатомических камер, – мы наблюдали за этим, подражая шуму в лесах текстур,
подражая рельефу подвижного нейро-моря – на разломах симметрии
составляет карту фрагментов, и мы оперировали согласно ее маршрутам,
в близости к ломким процессам перевода в язык предписания держались
у кожного горизонта, вскрытого зонами темноты