Ефим Ярошевский
Глаза закатывает лето
Стихи из книги «НЕПРОШЕНАЯ РЕЧЬ»
Одесса, "Айс - Принт", 2015 год
***
Октябрь смотрит сквозь стекло.
Глаза закатывает лето.
Уж поздно – время истекло.
Туман ложится на предметы.
Заколотил свое дупло
сосед мой, дятел оголтелый.
И старый волк идет на дело.
А в комнате еще тепло!
Еще тепло, но стужа века
подстерегает человека.
Гуляет ветер на дворе.
Барсук уснул в своей норе.
Зима подходит к изголовью,
переполняясь свежей кровью.
И сыплет жемчугом в окно,
и дышит музыка - любовью!
Но ветер, но пурга, но стужа
пугают северного мужа.
Тоскует он в родном лесу,
двустволку держит на весу
- и ждет (а святки - на носу!)
Б.А.
Там задумчива бледна
смотрит Бэлла из окна,
там невидимой тропой
входят гости к ней гурьбой.
Там Фазиль, там Искандер,
Битов, Пушкин, Мессерер,
человек из высших сфер,
из предместья эсэсэр.
Там Кассандра у дверей,
там задумчивый Андрей,
там у Бэллы скорбный рот,
Окуджава у ворот.
Там татарские глаза,
там катарсис, там гроза.
Этот милый смуглый лик
и прекрасен, и велик.
Это девочка поэт
двадцати неполных лет.
И из всех – она одна
небожителю верна.
Где в тумане над водой
ходит Пушкин молодой.
***
Алеет помидор, синеет слива,
и пахнет рыбой море
в час отлива.
Там обрастает инеем амбар,
там партитура оперы, там бар —
и крики мусульман: «Аллах Акбар!»
Там брат сестру торопит в час заката
(а в комнате нет ни сестры, ни брата!)
Там преступленье, призрак, там обман…
Там площадь изуродовал туман…
Там трапеза,
где гордый лист лавровый
ложится в лебединый суп багровый.
Там Бэрримор, там баронесса Штраль.
Чудак Арбенин.
Лермонтов.
Мистраль.
Стансы времечка
Там, где в рощах танцует виагра,
где от крови намокли штаны, —
улетает правительство в Гагры,
разрывается сердце страны.
Где шумит подо мною Арагва,
там в далекой отчизне видны
у Тургенева злая подагра
и у Чехова комплекс вины.
Где убогая армия турка —
злые сабли криви не криви, —
обнажаются дети Панурга,
осыпается Спас-на-Крови.
Но поднимется ссученный урка,
где на свежих наколках видны
вислоухая армия турка
и рука долгорукой Москвы.
Значит, снова в объятьях придурка
мы окажемся в пятнах вины?
О, туманные сны Петербурга
на обломках берлинской стены…
***
Кто же смотрит мне в очи?
Держава с лицом истукана,
где морозом закованы губы и речи, и латы.
И не снится там лето, и нет земляничной поляны,
и не слышно там смеха, и нет ни ума, ни палаты.
Не сверкают там шпаги, не сброшены ментики на пол,
пунш не пенится в глотках гусар, забулдыг, дуэлянтов...
Там отвага уснула, там пот с переносиц не капал, —
лишь танталовы муки в землю зарытых талантов.
Там молитв не приемлет Господь одинокий и сирый.
Королевская стража уснула. Так сыро сегодня на свете!
Пусто в лавках вечерних, и нет на углу керосина...
Но зато есть свобода,
зато есть свобода и ветер!
Переход
Через четыре границы,
через кордоны морей
я пробираюсь к столице,
маленький тихий еврей.
Я оккупировал гетто,
проволоку приволок,
выстудил в сумерках лето
и побелил потолок.
Тихо в просторной каморке,
свечи спокойно горят.
Чехов, Скиталец и Горький
между собой говорят.
Осени легкое бремя,
вечер в закатной пыли.
Медленно движется время,
вечность мерцает вдали.
***
Был маленький мальчик,
Его погубили во сне,
Его пригубили,
Его подарили весне.
Холодная Лета
Уже огибает постель,
И горло поэта
Уже обнимает метель.
На прошлой неделе
На кухне замерзла вода.
Кто знал, что в апреле
Такие грядут холода…
***
Еще шевелятся во мраке
кровавые слизни дорог,
в закатную пыль закатились
глаза молодых солдат,
там око за око,
там кровь проливают за кровь,
беседуют в танке друг с другом
о мире Хусейн и Саддат ,
и взорванный мальчик
взлетает над ними, крылат.
***
Когда я уеду, когда я замру,
проснусь кифаредом на божьем пиру
иль буду, неведом, стоять на ветру, —
я встречусь с соседом,
за пивом, к утру.
Он спросит: « Ну что, обращался к Петру?
В раю холодина... Подсел бы к костру.
Успеешь прижаться к родному бедру.
Упасть и отжаться за склонность к добру.
Не надо бояться…»
Но это попозже,
когда я умру
***
Круговая порука вокзалов,
олигархи чужих площадей.
Чья бы родина там не мычала -
все равно - ты один, иудей!
Патриоты великих базаров,
костоломы тюремных затей.
Где вы, племя отважных гусаров,
соискатели грозных идей?
Депутаты последнего Рима,
дубликаты родных мостовых,
где встают пехотинцы незримо,
опрокнув сто грамм боевых.
Там мерцает в ночи лепрозорий,
артефакты безумных столиц.
Потребители злых инфузорий,
инфакрасные спины девиц.
Наливаясь свободой и ширью,
мы отчизне родимой верны.
И шумят по ночам над Сибирью
лесосплавы великой страны!
Партизаны в лесах Украины,
Вертухаи в снегах под Москвой.
Вурдалаки последней малины,
Задремавший усталый конвой.
***
В устах зимы – таинственная нега.
глухая ночь, без сна, без оберега.
С ночных небес летит лавина снега.
И далеко до юрты, до ночлега.
***
Ложится день в измученный гербарий,
Где дорожает нефти каждый баррель,
где пахнет лесом сонный сеновал,
где Золушка торопится на бал.
Там дремлет спирт,
там царствует невроз,
там кризис власти,
кардиосклероз.
(Простуда. Миазит.Туберкулез)
***
На губах томится Бах,
и слезой сочится вереск,
где треска идет на нерест,
там бессонница и страх.
Рыба тает на кострах,
(стирка маек и рубах),
где луна ползет на берег,
рыбки в маленьких гробах
засыпают без истерик.
Соль на девичьих губах.
***
Спят и не дышат дома,
Там заоконная тьма…
Там интернат и тюрьма
(мальчики сходят с ума)
Спустимся вниз, в закрома,
где молодые корма -
яблоки, дыня, хурма
Все можно брать задарма!
Впрочем, и это – тюрьма.
***
Запахло Сызранью и сыростью,
ночным грибам уже не вырасти,
простым гробам зимы не вынести...
Сплошные повести про горести,
где, что ни слово, то о совести.
И страшные ночные «Новости».
***
Пока дымит ночная карта
и в полночь движутся войска,
что одолеет Бонапарта –
усталость, ненависть, тоска?
Мы в супе отдохнем перловом,
пока наш примус не потух,
пока из пушек Ватерлоо
не расстреляли скорбный дух.
Где льется кровь в ночи погрома,
где в звездах движется река, –
так распростерта, так знакома
поэта вещая рука!
Там чудеса, там нежить бродит,
весталка на руинах спит,
чума по подворотням ходит,
и Пушкин с небом говорит.
Уже октябрь
В лесах,лишенных злобы и вражды,
идут грибные тихие дожди.
Предутренний туман над озером клубится.
Уже октябрь заносит, как убийца,
серп месяца над соснами в траве.
И так бледны в зеленой мураве
грибов испуганные лица.
Зима мерещится – и старый пчеловод
глядится в бездну вод
и скоро узнает,
какие новости в районе и столице.
Уже летят на юг встревоженные птицы,
уже оплакала свою красу
Алсу
в родном лесу.
Уже завершены
грибные и кровавые набеги,
и паутина тянется до Веги.
И дети женами заражены,
и в собственных правах поражены.
Выходит из дому задумчивый сосед
и смотрит листьям вслед...