Звательный падеж
Анна Инфантьева
Автор живёт в Кемерово.
***
я просил дождя для тебя, тростник.
когда ты обзавелся чертами лица
и насквозь проник,
я тебя
встретил там, где оставил тебя вчера.
там я стоял. и буду.
как человек, не понимающий, что есть другие люди;
так же,
занимая место у тебя, земля,
я наступал ногами. пресный
дождь узнает о моей пропаже,
когда промокнет место,
на котором я стоял.
следы от шагов создают впечатление,
кого-то в упор расстрелянного.
заикается зеркало, вторя меня,
и меня здесь уже не меряно,
и дирижабль не отличается от журавля.
небо, разлитое поверху, точит
линию горизонта.
тростник, направь туда свою почву -
он расширяется, как зевота
и распрямляет
по горизонтали.
***
когда дом, в котором ты был, станет тебе впритык,
возьми молоток той рукой, которой привык,
и ударь его по ногам,
пусть он весь останется там,
откуда возник.
выпадет все с головы земли,
как женщины с раком груди,
потом ты увидишь, что очень медленно
новые волосы отросли
абсолютно белые.
а потом собери зверьё,
которое в паре или без неё
и выбрасывай за борт,
тебе это не надо -
желудок океана
переварит всё.
руки, которыми ты брал,
стонут,
губы говорят овальное слово -
"больно".
и следом еще - "живой"
и тонет
дом, который ты пополам сломал.
но не скучай ни по кому, ведь очень скоро
все будут отпущены домой.
***
я поворачиваю тебя к себе и обратно,
говорю "уходи и уводи с собой своего брата",
в тебе есть то, чего не было в твоём отце
и в его отце -
во взаимном расположении черт на твоем лице
есть что-то, свойственное акробатам,
небо кашляет басом, как дьякон церковный,
глотки домов поедают людей, как сдобу.
ты не добрый.
это ты поедаешь людей, как злобу,
это ты берешь ножницы
и готовишься "ну мало ли!",
гремишь так, будто кто-то посреди улицы
читает огромное евангелие.
готовься, трава. я сейчас по тебе пройду.
возвращаться я буду по памяти.
мною уже получено
решение госдепартамента -
выдали, хоть и замучили.
отдайте будущую девочку мою
я напишу бумагу, озаглавлю "просим",
я обратно разомну траву
и обратно
возьму слова про акробатов.
ей через десять лет наверно будет восемь.
готовься вода. я здесь тебя пролью.
***
упавшему на солнце
ничего не остаётся -
кому он нужен с такими ожогами.
он ощупывает эти метки,
называет божьими
и ждёт, что когда-нибудь заживёт.
но ничего на это не укажет -
только уплотнение пород
земли.
и вот уже
глашатай с надорванным голосом
становится звонарём,
за спиной образуется слепая зона,
где копятся те, кого мы больше не узнаём -
это тоже особый орган,
опрокинутый водоём.
человечьи открытые веки -
способ попадания солнца на землю,
проникновения
в грунт.
но чем больше ты видишь,
тем меньше свободного места в глазах,
всё к ним становится слишком близко,
и земная орбита
схлопывается, как подмышка.
упавшему на солнце
становится некуда торопиться.
***
колени - самоубийство ног,
сокращение жизни вдвое -
так же сгибался, кто был застрелен
в живот,
и здесь их - двое.
это особое время - первые пять минут
после того, как становится слишком поздно -
несущим стенам этого очень жаль,
когда падает, раненая серьёзно
торжеством постели над тем, по чему идут,
раненая вертикаль,
которая моим хребтом брюхата
или просто глотает его натужно,
которая, в конечном счёте, тоже
часть тела моей кровати.
об одиночестве говорит
угол дома в окне,
видный всё время с одной и той же точки,
я не то, чтобы очень несчастен -
просто нет рук, с которых я мог бы есть,
или я голоден не так уж очень.
углы - это способ избегнуть гор,
величина, обратная остроконечным крышам.
на каждом три шва -
как прочно заштопанные рукава,
и кто-то вдел свои восемь рук,
восемь сторон, чтобы уйти отсюда.
я не то, чтобы очень устал -
просто я ожидаю чуда.
но оно не спасает, а ровно наоборот -
поскольку для "помогите" больше нет места в горле,
глотавшем обиды и кишку в больнице,
я так лежу три часа, а потом ещё тридцать три года,
и всё это время мой плотно зажатый рот
оставляет последний воздух для "слава богу".
***
изымается
из имени,
повторяемого многократно,
что-то всесильное.
поэтому - покинь его -
то, что ты вынул -
положь обратно.
разрастается имя, уже
дошло мне до рта
и вымачивает меня,
и вымалчивает меня.
рот хочет воды,
имя хочет огня
по обе стороны от меня,
четыре стороны от меня
и вот оно -
....
***
под сердце подложена перепелка,
чтобы не билось,
кровью не обливалось.
а некоторые, говорят -
подкладывают ребенка -
он ручки тянет,
кричит звонко,
если что-нибудь не в порядке,
а вот у меня
перепелёнуто перепёлкой.
крылья - два склеенных маятника,
движущихся синхронно,
не оставляющих выбора
гравитации.
крылья требуют выреза в майке,
сноса несущей стены
для размаха
и операции
по пересадке.
воды небесные
ходят неприкаянно -
ищут, где земля,
чтобы им прилечь.
я их приглашаю
только в чужие дома -
я слишком плохой хозяин,
чтобы им течь
в меня.
нет никакого сходства
между долго ли коротко ли
с тем, что остаётся после,
с тем, что новая поросль
всегда загораживает,
под одеждой носит.
на обложке паспорта написано,
что morituri ave,
и как бы то ни было,
когда моя дочь спросит, где я её взяла -
я скажу, что она-то всегда была,
а вот меня ей дали.
***
руки, одетые на три четверти
рукавами,
что-то в очередной раз на мне рисовали
и мелочью
посыпали.
наверное, полагали,
что буду быстрее расти от этого
а я только засыпала,
как будто уже много лет мне.
я спросила "пожалуйста,
можно я отнесу это маме?
то, что поётся низкими голосами,
передвигается только горизонтально
и иногда даже бывает радостно?"
мне ответили, погодя немного
и неуютно шевеля большими пальцами,
мне ответили "нет у тебя ничего такого,
тебе нечем похвастаться.
ты не меняла одежду так долго,
что она уже стала гнездом,
и юбка вот эта особенно.
ты всегда на проверку оказываешься слишком простой:
у тебя во рту накопилась соль,
а в руках, как обычно, много того, заветного
человека.
зря ты,
твои руки всегда оказываются заняты
тебе нечего отдавать-то,
кроме того, что питательно тебе самой"
конечно же, я возражаю - нет,
а мне "переставай быть между,
устали с тобой обращаться нежно,
ты же вся голая под одеждой
и, ей-богу, ты видима на просвет"
мне говорят "уходи, раз уходишь.
не растеряй ничего тут,
что носишь, как пояс верности
или сосуд,
в котором никогда не меняют воду.
ты от этого уже никуда не денешься"
знать правду всегда почему-то нечестно,
и я ухожу дуть на больное место.
тех, кто обидел, я опять заранее простила,
задула то, что коптило.
из всего, что затрачено на создание мира,
я почему-то внебюджетное средство.
у синего рта в зубах
как обычно, застрял самолёт,
загородил окно.
я полувпотьмах
сбегаю по лестнице лишний пролёт.
все двери чем-то заволокло,
и я попадаю мимо.
я пролитое молоко,
которое никто не пьёт.
и я снова обрываюсь где-то на середине.
***
улыбка –
это просто вывих губ,
после неё легко вправляют лица –
наложат шину – будет кляп во рту.
улыбка – это лишь
в размахе крыльев птица.
она пересекает пол-лица,
и между нами
воздушный шар вздувается под носом,
полёт губами.
Но летально просто
ты перед ним захлопываешь дверь
и не даёшь тобою заразиться.
но бывают – я знаю теперь –
у людей шестикрылые лица.
***
подошвы домов
натирают асфальту
бока
уходите, дома!
птицы зажаты
промеж проводов
опустелых
суженых в нить
увидь!
их вены
тоже хотят пить
***
Набухли небесные дрожжи,
Засевшие кучей тряпья
В моей полузадохшейся прихожей.
Наверно, я сама их привела.
Отрезанные волосы седеют.
Я надышала на стекло – и не смотрю,
Как стынет хромоногая качеля
В бездетном моём саду.
Мне вызывали – знаешь – сотни скорых –
Разносчиц неотложных мер.
Но не успела ни одна.
И ты, который
Войти не ждёт ко мне, стучать не смей
В мою парализованную дверь.
***
и ты пришла.
небо не устояло на ногах и опрокинулось на спину, обнажая мякоть своего нежногобрюха.
и я припал к его набухшим соскам.
и я пил.
пил, и не мог напиться его сухим пенящимся молоком.
и тогда я взял твоё лицо в ладони и пил из него.
и я захлебнулся.
***
я выйду из дома, надену на ноги
дорогу,
вытяну голову
и буду ловить в нее самое богово
я буду плакать, выливать
на все изношенные лица
жидкий джаз,
и будут птицы
вить гнезда у меня в рукавах
приду домой, задерну дверь и буду
складывать лицо тебе на плечи
и знаешь,
мне сегодня станет легче.
***
Односторонние аплодисменты,
Когда никого по ту сторону нету –
Сколько навзрыд тут ладоней стекло,
Пытавшихся выдавить это стекло.
Что сквозь прозрачное там разглядели?
Детские там кверх ногами качели.
Детские – там. За стеклом – повзрослели.
В горло настырно забившийся ком,
Следуя моде, меняет свой пол –
Моею становится комой.
Выйдете. Я без свидетелей тронусь.
Выйду, если тронется автобус.
***
Стекло ударил луч и выбил зубы –
Светастые осколки на полу.
Чтобы они не распугали будни,
Я их крылом оконным запахну.
Не видно, что в углах не очень чисто,
И до смерти не хочется вставать –
Тенеустойчивые комнатные мысли
Вросли в меня уже по рукоять.
Я их – на лист, и сложен самолётик,
Его – в окно. Не ускоряя бег,
Планировать он будет, даже если
Летать разучится последний человек.
***
Холодное меня целует в лоб,
Наверное, с него стирая что-то..
Наутро обессилев, ждёт
Зависшая задумчивая нота.
Мгновение. Вот утро навесу,
Со светонищетой прощаясь взглядом,
Холодное, меня целует… – всю –
И вот уже висит со мною рядом.
Задвижка. Выхожу из дома – в дом,
И засыпая, снова просыпаюсь.
Туман, газообразное стекло,
Как будто не дождавшись, уступает.
Устало-серый, очень хочет спать –
Как столько раз почти бывалораньше –
Любому шагу отдающийся асфальт,
Как прежде,
снизу вверх сочувственносмотрящий.
Несладко засыпают фонари –
Закончилась для них ночная смена..
Чуть слышно сам с собою говорит,
Кто тоже разучился вслух, наверно.
Достаточно. Пригрелась. Замерла.
Охрипшая, простуженно мурлычит,
Свернувшись на коленях у меня,
Всё та же непричёсанная туча.
Я здесь. С обратной стороны окна.
***
Я яйцо. Кто из вас меня выел?
Я между эмбрионов и детей
и этот клин я выбиваю клином
журавлей
ведь я от них не научилась защищаться
пусть знак неравенства покажут мне они
у нас с тобой есть пара общих пальцев
синица ока между них
сожми
– пусть ухмыльнётся гоголь-моголь
губами моего лица.
они, как мы, так никогда не смогут –
до конца.
***
город
ставит пломбу в дырявый рот
неба -
самолёт.
и ставит дома
как роту своих солдат,
я пережеван и смят.
вот так-то.
мои ноги растут не из туловища, а из асфальта,
подо мной не дорога, а ее карта
с неизвестным масштабом,
мой дом повернулся подъездом в ад,
а ко мне задом,
я сгорблен и сжат.
я, как фонарь,
смотрю себе под ноги,
я руками двуствольный,
собираю и распыляю гарь.
я напуган и ранен я
посреди огромного
мотора внутреннего сгорания
я поднимаю восстание
и я сам себе главарь.
я голосую,
и среди дорог, переходящих одна в другую,
лукаво не мудрствуя
наверняка найду хоть одну такую,
что заканчивается собственным отсутствием.
***
Одиночество это просто
отсутствие вещества
или длинное поле после
запятой на конце числа,
верхняя половина стакана,
которая полупуста,
односторонняя анаграмма -
слишком проста.
***
если бы было можно
черпать красоту ложкой,
хотя бы чайной,
я бы ее уже проглотила столько
много и отчаянно,
что наполнилась бы и от чая
отказывалась всегда.
я б себя очертила мелом
и держала лицо в темноте,
чтобы не мялось и не старело,
как те.
я в зеркале играю в салки
с собой, обращенной вспять,
вывернутой наизнанку,
слежу, как упавшая прядь
разбивает лицо, как палка,
и его уже не собрать.
я люблю людей или книги, если
их можно читать в любую сторону и с любого места
кажется мне,
что в некоторых именах
буква Ж так похожа на пальцы,
растопыренные вовне,
а с буквой М (читается - МЭ)
очень хочется целоваться.
я бы этим довольна была вполне.
***
сегодня вместо пуль
брошу тебе истоптанный словами рот -
на вот -
целуй!
солнце облизывает белых своих пуделей,
как сука -
так и ты меня приласкай - не жалей
потратить на это руки!
если считать конечности и голову,
то ты похож на пятерню,
перед другою пятернёй совершенно голую.
это -
будут долгие аплодисменты,
а потом я крепко тебя пожму.
у сосулек стекают слюни,
все кричат: смотрите скорей!
давно ли вы видели
настолько голых десятерней?
зима распускает нюни,
белое своё исподнее марает в земле
и вообще ведет себя очень низменно.
другое тело - это только
возможность позы собственного тела
в пространстве, отличной от своей.
на очертания его ты неумело
накладываешь собственные. мокро
становится во рту, как у сосулек,
и остаётся тень на месте двух теней,
на месте ртов один дырявый след от пули.
***
я весь день избивала чужих людей,
потому что когда
все они разом вдыхают воздух,
его не остается для меня,
и начинается отмирание клеток мозга.
я весь день продержала открытым рот,
чтобы каждый мог
меня накормить
или просто пустые пальцы в меня вложить,
а потом убрать.
из всех мест, на которые делится этот дом,
ты по-прежнему в том,
что не открывается изнутри,
молчишь про всё, кроме чёрт побери,
потому что твой рот
банкрот.
***
прости меня, оставшаяся в небе вода,
как в неводе,
если ты там осталась по моей вине,
прости, что у меня был стакан всегда,
а рта не было.
у меня теперь больше еды, чем голода
болезней больше, чем боли.
а перила на лестнице длиннее вдвое,
когда они для одной руки
и движутся по синусоиде.
кровь, что била в висок изнутри,
теперь бьёт по нему же
снаружи.
независимо от единицы меры
нет сожаления хуже,
чем наступившее раньше потери,
которая делает
в пространстве
отверстие
и добавляет ношу.
нет одиночества больше,
чем ожидание чьей-нибудь смерти.
ты знаешь, вода,
я знаю того, кто с тобой
останется в небе.
в всесильной дали от меня.
***
земной воздушный шар
летает низко
над моей головой -
наверно, к дождю.
он станет мокрым,
и все поскользнутся,
и упадут сюда, вниз,
но не так низко,
как я.
христианский бог
приходит ко мне по ночам,
но вместо того,
чтобы зачать ребёнка,
он отворачивается к стенке
и засыпает.