polutona.ru

Мальте Перссон

Кремний, сверло, голову снесло. Перевела с шведского Надежда Воинова

Кремний, сверло, голову снесло 

В песочных часах живёт дух песка 
(память о горном хребте 
после веков эрозий), 
пойманный, как пчела, 
в корсет из стекла, в осиную талию, 
где дервишей вихрь 
опрокинут на пол: рок-н ролл 
мерит время, тщится, 
как пленник, 
или как скарабей, 
катящий солнце из моря — 
заставляет песчинки на пляже 
(память о горном хребте, 
отшлифованном птичьим клювом), 
блестеть как секунды. 
Жаждущий от жара, как в Сахаре, 
стеклодув прервёт работу, 
чтобы выпить воду, 
зная, что стакан 
поднятый в руке,— 
это густой сок песка. 


Роза 

Для тех, кто мешает белое в белом 
Для тех, кто пишет по серому серым 

Так цветок бутону не внемлет — 
Что «Распускаться, конечно, больно» 

Но и ты не похожа на розу 
а на что же? 

На азору, на эрос 


Икар 

Небо было, как скорость света, — 
недостижимо 
и вечно. 

С той же скоростью тень вонзилась в Икара, 
солнце восстало горячим талым воском. 

Твоя кровь — лабиринтом алым 
бежит от тебя, 
но ты не уйдёшь от неё. 

Минотавр с тобой умирает — 
большое упрямое сердце. 


Новый год 

Мне белый снег напомнил пригласительный билет, 
на дверцу холодильника магнитом прикреплённый, 
и ночь меня заставила смутиться: 
над чёрной бездной небеса мерцают в звёздах 
высокой шапкой световых тысячелетий, которая 
натянута насильно на плешь субарктики и вечных льдов. 
На ногу припадая, как ворона, скачу домой дорогой птиц, 
в шикарнейшем костюме (он лучше, чем я сам!), 
устроившись между людьми и леди — 
вдоль белого, как речка, полотна, с которого ставриды 
всплывают, как обиды, на поверхность. 
Когда же повернёт, я думал, ветер 
от егеря к медведю? 
Когда же космос, одетый в черные, как смоль, меха, 
набросится на наш вульгарный наглый глобус? 
«Общение приводит к обращению», — 
шучу агностиком то вслух, то про себя, 
наперекор течению плывя, 
застряв на первой трети рыбохода. 
Я, видно, перепил аперитива — 
чувствую отсутствие вкуса 
у сильных мускулов морского гребешка. 
Я думаю: меня пора поймать 
и выудить из света ламп, 
разбить расчерченную мелом скорлупу, 
подать на стол мою единственную мышцу: 
сердце. — Шампанское меня окрестит, словно судно; 
как за китом гарпун — летит ракета в небо. 


Эссе 

Если проза — ярмо и плуг, 
то поэзия — путь бродяг, 
уход из-за отсутствия терпения, 
нехватки знаний или же того, 
что в полуправду называют «время»: 

туда, где ветер клонит знак вопроса 
колосьев ржи и вносит 
помехи в самовлюблённый 
монолог ручья, я ухожу, 
предательски сгибаю, разгибаю 

пока неначатую книгу 
недели, вместо того, 
чтоб нанести на карту 
дрейфующие континенты чувств… 
дописываю — львом представясь светским — 

рутинный травелог из места, 
которое приезжие, не- 
местные, назвали сердцем. 
(«Поспеши в него, читатель, 
пока другие не отправились туда».) 


*   *   * 

Когда стареешь (ночь за ночью, 
день за днём), то словно продаёшь 
любимую библиотеку — том за томом, 
и точно так же, будто в то же время, 
мучительно её ты собираешь. 
Высокообразованные типы нервных клеток 
проходят по листам, 
съедая их сырыми, 
утоляя голод знаний 
вне правил поведенья за столом, 
проглоченным с конца собраньем сочинений. 
Фиг. 2. Tabula rasa: 
или превращенье 
дементных диамантов 
заученных стихов 
в одну из многоножек или 
землемерок, без спроса заглянувших 
на именины 
или издательский корпоративный 
праздник — 


*   *   * 

Словно сад в библиотеке — 
Корешки коричневы и влажны, 
я стою, как бомбой оглушённый, 
точным попаданием у Рильке: 
«Wer jetzt allein ist, wird es lange bleiben...»[1]
Веду наследственную опись мира, 
перебираю вещи, 
травинки, клинкер, 
лестницы в саду, 
садовые скамейки и семейки птиц, 
оставленных у Африки в залог 
на время переезда в город: 
затёкшие суставы, товарные составы, 
метафоры, приснившиеся строки, 
блесну для щук, ржавеющие артефакты 
в том или ином сарае; 
фрактуры после зимних бурь 
у хвойного и лиственного леса; 
у смешанного леса и у рощ, 
у девственных тропических лесов; 
черничные чернила в ручке, 
во взгляде — солнц сияющую мелочь: 
звенит точь-в-точь разбитое окно — 
в такое время года стоять и бить (настаивать, грубить) 
по ветрам из белой грязи, 
о, ветер! О, факты! 
и летнее вино перебродило в уксус, 
и кожи яблочная кожура желтеет, блекнет; 
Скажи, как это солнце мне назвать? 
Тяжёлыми слезами падает Апорт — 
под силой гравитации случайной. 
Суровый ветер фактов! 


*   *   * 

(И если день — метафора для года, 
то год — метафора для жизни, 
сквозь сон под утро путанный пробьется — 
вербально не разбуженный — мир детства, 
пока будильник не разбудит 
нас ото сна, и мы тогда проснёмся, 
и по своим делам пойдём под 
бесплодное совокупленье стрелок 
(Мы сделаем (как бы родители, но в скобках) 
свои дела, сомнамбулой шагая, 
как стрелки — безмятежно (так же. те же), 
и не слезами ль кончится ментальный 
(благонамеренный и идеальный) детский праздник 
(не только из-за не поровну разрезанных кусков — 
со временами года — торта) ) 
(как бы Боттичелли справился со шведскою зимою 
(шведской ночью) — уже другой вопрос?) ) 


Декабрь 

Подсвечников адвента 
циркумфлексы[2] как 
вздёрнутые брови окон, — 

наивным удивленьем декабря: 
что ничего не происходит; 
что никто чужой не явится во двор. 


Надежда Воинова — одна из самых активных на сегодняшний день переводчиц шведской поэзии XX–XXI века на русский язык. Она ввела в литературное поле много новых имён. 
В её переводе вышло «Избранное» пионера шведского поэтического перформанса Бруно К. Ойера (СПб.: Алетейя, 2019), билингвальный сборник Мальте Перссона (М.: ЛитГОСТ, 2019) и книга Афины Фаррукзад «Болезнь белизны» (М.: UGAR, 2020). Ранее она приняла участие в выпуске «Избранного» классика шведского модернизма Гуннара Экелёфа (СПб.: Порядок слов, 2018). В 2017 году в её переводе в издательстве «АРГО-РИСК» вышла книга шведской поэтессы Иды Линде «Завещание Девочки-Машины». В 2016 издательство Ad Marginem выпустило её дебютную книгу переводов — «Мельнскую элегию» Гуннара Экелёфа. Надежда Воинова также переводит детскую литературу и прозу.