Женя Риц
И другие стихотворения…
* * *
Моя усталость не знает сна,
Моя усталость знает то, чего я не знаю сама,
На белом фоне черна
До чрева, до черенка.
Она – совенок в моем хребте,
Зовет, глазенками хлопает в темноте.
На тень ее надень шерстяной колпак,
И ты увидишь, что все не так,
Как она хочет, как она говорит.
На вид невинная, немыслимая на слух,
Слуг у нее нет –
Она любит только меня,
Крошит в мел мою белую кость,
Гонит меня забивать гвоздь,
Но не тот, который по пальцам и по стене,
А тот, который по мне –
И знаешь, это вполне по мне –
По вкусу, зрению – вобщем, по всем пяти,
И шестому, сгорбленному в горсти.
* * *
Я куплю тебе ручку «Паркер».
Парки
Надвое расчесывают волокно
И сплетают заново нас в одно.
И, казалось бы, так немно-
Го надо, ан нет – дано
Втрое, вшестеро: шестерня
За тебя зацепится, за меня.
* * *
Вроде и не знаешь, что сказать,
Когда мальчик просыпается
Голыми глазами,
Когда осыпается ямб,
Когда рассыпается нимб.
* * *
Как девочка банальная, больная,
Барометром не выбитая гладь,
Мне нечем плакать, незачем гадать
И щекотать твою тяжеловесность,
Невеста кадмия, сторонница руды,
Скоромная, нестройная норушка, –
Мне холодно, мне так совсем не нужно!, –
Но и снаружи хуже, чем в груди…
Где городить, какие огороды
Коротких волн на долгих проводах,
Твоей породы – гордой, горбоносой –
Просачивая щебень и песок –
Пластом лежать в несказанной болезни?
Как бесполезней – справа или вдоль?
А лучше – вдоволь… Но сперва позволь
В межкожные складные кошелечки…
Привычки, катышки, укромные кусочки –
Все так недорого – не стоит и стыда
По мелочи. Мы помолчим, когда
Свой беловатый след по выемкам прочертит,
Как падалица, – робкая звезда.
* * *
Я не хочу писать о коже,
О ее желтизне,
О ее же
Сливочной масти на сгибе,
Но попробуй, когда нагими…
Когда Наг и Нагайна
Начинают свой вечный распев,
Под ногами
Не хрустнет,
А надо бы, надо бы,
Надо мной
В синеве кто-то желтый, тугой
Распластался,
Расплатился собой –
Не особая боль,
Ну а все-таки жаль
Кожный шелест, вблизи голубой.
* * *
Все пойдет по желтой линии,
Покатится как по маслу,
Как по коромыслу,
И помыслить то не можно,
Как жила Агафья в своей сторожке.
Шелестела листами «Комсомольская правда»:
«Это все неправда, неправда…»
Воздух не хотел помещаться в бронхи,
Волновался, вертел воронки,
Вороные «Волги» везли начальство,
А все, оказывается, уже кончалось.
Водяной воробей, птица оляпка,
Сделай мне липко, сделай мне сладко;
Складки на коже и дух чесночный –
Голодом гладкой ночи.
Где далеко до лона
.............................донного,
Рукой подать до Сибири –
В другую, сморщенную, – но не себе ли? –
На торфяном крыльце сидели…
Жесткий мох, жестяная мошка…
А ты знай себе все твердишь: «Не можно».
Руки по швам разошлись,
Лихорадка края обметала,
Никакого металла на них не хватит.
Жили-были отец да братья…
– Сколько там на твоих?
– Не на двоих – старость.
Жили в были. Сестра осталась.
* * *
Пиши, что хочешь. Исторгай из себя
печень, почки. Почти на бя-
зевом одеяле –
нежелательные следы.
Если ты
(это в идеале)
засты-
нешь, станешь
коньком на крыше,
веточкой на окне –
никто не услышит
вовне.
Вникая в память
заводным своим коготком –
о ком
отыщешь,
о тыщеИСТОКаком?
На слепую и жалкую ощупь
високосный кося висок
высокомерной оскоминой
комкаясь,
набиваясь в укромные самые угольки –
легче легкого, но тяжелее руки –
на, прикури.
Прикорми,
пока эти крошки
не сдуло с твоей ладошки.
Тому, кто с детства ходил в кружки –
выжигание и «Охоту на лис» –
не страшен равно как черный лес,
так и белый лист –
сбрасывай свой потный жилой балласт.
Ближе – слаще – да кто же даст?
* * *
Когда на языке забудется домой
И вспомнится украдкой,
Ты – для порядка,
Я – для божемой –
Одеждой станем ледяной.
А леденцовый не течет,
Не тает,
Отчет
Не отдает себе
И всякой тварюшке земной.
Замолви за меня почти,
Прочти
Витую пуповину.
И вполовину
Я не останусь с нею.
И с тобой –
Едва ли.
Когда б мы дважды воскресали…
* * *
Речи орешника оставляют желать
Латами желудя, лиственной шелухой,
Исполать тебе, что ли, ибо глухой
Твой голос и есть самая эта сладь,
Соком порой выступающая из пор.
Легче сладить, спорый вогнать топор,
Чем по ветру ветвистые поддавки.
Тот кто падает, не подает руки
Многопалой, зеленой. Оборванный разговор
Еще долго будет плестись. И пусть…
Бесполезно строен его узор
И почти не страшен дикий терновый куст.
* * *
Отчаянье молчит
Растерянной волчицей
Волчком кружится
Песчаная его вереница.
Волчцы да плевелы
Цвели, розовели
На кончике языка,
На дне всякого глотка –
И был день пятый,
И был день шестой,
Одень слева направо –
Нет, лучше ходи босой –
Хлипкая плева
По краю полнится росой –
Ошметками ладана,
Донного ила
Сестра Ревекка
От Лавана
Уходила –
Ревмя ревела,
Комкались веки –
В то время
Лоноводными были реки,
Откровенными – стены,
Отощавшие караваны
Тащились в свои палестины.
* * *
Дело касается постели.
Нет, это тело касается постели,
Под шелковым одеяльцем
Его уголки и стены.
Итак, это тело мое касается,
А душа моя никого не касается.
* * *
Помочи, скрепленные на спине старика,
Ждут совсем не помощи, а звонка
Последнего, как подлёдный лов.
Остановка – там, у пяти углов.
И мы влезли в автобус, называемый катафалк,
И никто не бился и не кричал,
Мы просто молча тащили свою печаль,
Как прибитый к ладоням флаг.
И горючий ком, что по сей стоит,
Не сглотнули и не прожевали.
И не кантор, а просто другой старик
Завывал: «Барух Адонаи…»
* * *
Нам с Димкой
И этого хватит:
Строим планы,
В прозрачной планируем вате.
Одна слюна на двоих – вкуснее,
Одна стена на двоих – честнее.
Чем мы станем –
Не знаем сами,
А, казалось бы, пора уже –
Не малолетки:
Вон какие сетки,
Мешки под глазами.
Вчера звонила школьная подруга,
Говорила, что не может купить ягод детям;
А нам не нужно ни детей, ни ягод –
Некуда нам деться
От терпких наших пальцев,
Терпеливо ищущих друг друга.
* * *
Ну и что изменилось бы, изучай ты
английский вместо немецкого?
Те же чайки
над помойками местного
происхождения.
Тебе вообще не даны языки,
и поэтому, чем поступать в иняз,
тебе бы следовало совсем изъять
их из употребления;
и все шероховатости, все комки
отныне прятать в ки-
пенно злых простынях себя,
сбиваясь в один тугой.
Ты думаешь, у тебя появился бы стиль,
как у тех, кто все же туда поступил?
Поступь от этого не станет другой,
не измениться ширина плеч.
Лучше лечь
и подтягивать к животу,
как колени, колкую немоту.