Ревнители бренности
Иннокентий А. Сергеев - Чужая крепость
Чужая Крепость
. . .
Собака скулит. Страшно ей, бедняге. Вдалеке грохочет гроза. Внизу через двор к дому идёт женщина. Увидела меня в окне и смеётся, зовёт меня. Грохочет снова, но уже близко. Она весело вскрикнула, бежит к дому и вверх по ступеням. Остановилась. Осторожно крадётся. Сверкнуло. Ударило. Ливень.
Она крадётся. Скрип половиц. Замерла.
- Ваша жена?
- Слушайте, что вам от меня нужно?
- Не знаю, не знаю,- он смеётся.- Пока не знаю.
Поднимается из кресла.
- Не возражаете?
Подходит к двери и, распахнув её, выглядывает в коридор. Оборачивается.
- Слышите?
По крыше капли стучат. Сверкнуло. Грохот.
Он выходит. Насвистывает. Идёт по ступеням вниз, удаляется.
Он ушёл.
Она входит в комнату. Смотрит на меня.
- Что с тобой?
Я не отвечаю.
- Кто это был?
- Не знаю. Когда я вошёл, он сидел здесь и ждал меня.
Она смотрит с тревогой. Отходит к другому окну.
Капли стучат по стёклам. Дождь.
- Дождь кончился.
- Надолго ли?
- Я хочу прогуляться.
- Возьми зонтик.
- Ты не пойдёшь со мной?
- Нет. Возьми зонтик.
- Нельзя же сиднем сидеть...
- Я люблю сидеть сиднем.
- И что?
- Если хочешь идти, иди.
- Что?
- Иди, если хочешь идти. Только возьми зонтик.
- А почему ты меня гонишь?
- ...
- Ты что, выпроваживаешь меня?
- Послушай...
- Ладно, всё. Ухожу.
- Не забудь зонтик.
- Я ухожу.
- Да, да. Не забудь зонтик.
Она такая хорошая, милая, она чудесная, добрая милая, она такая славная, красивая, самая лучшая, за-ме-чательная, совершенная, милая, милая, милая!
Наконец-то ушла.
Так тихо. Капает с листьев.
- Но почему вы не уедете?
- Куда?
- Да-а, если бы было куда, да?
- Это мой дом. Понимаете? Я же не могу родить себя заново. Где-нибудь на новом месте. Да и где? Где оно новое место? Где меньше льёт?
- Что такое с погодой случилось? Это когда такой июнь был? Ни разу не помню, чтобы так было. Это вторую неделю уже льёт!
- И сколько ещё будет лить...
- Да-а.
Он задумчиво кивает. Украдкой взглянул на бутылку, и снова. Кивает.
- Да-а.
- ...
- Вы купаться ходили?
- Я? Нет. А что?
- А. Мне показалось, это были вы. Давайте допьём что ли?
Быстрые шаги на лестнице. Дверь распахнулась.
- Насквозь промокла!
- Добрый вечер. А мы тут сидим...
- Я же говорил тебе, возьми зонтик.
Она уходит, хлопнув за собой дверью.
- Ну что, допьём, может быть?
- Что? А, да. Давайте.
Он наливает, качает головой. Да-а, ну и погода.
- У меня какое-то предчувствие нехорошее.
- Какое предчувствие?
- Не знаю. Нехорошее. Он будет ужинать? Спроси его, он останется ужинать?
- Сейчас будем ужинать.
- Да? Мне, наверное, пора уже...
- Не останетесь?
- Да не знаю даже. А что у вас на ужин?
- Что у нас на ужин?
- Он останется?
- Не знаю.
- Я же сказала, спроси,- она вытирает руки.- Ладно. Надо всё самой делать.
- Останетесь? Ну конечно оставайтесь.
- Да? Да я...
- Конечно оставайтесь. Куда вы поедете.
- Зачем ты его оставила?
- А что? Ну и выпроводил бы его.
- Ладно. Что у нас на ужин?
- Иди займи его.
- Да он мне надоел уже.
- Иди, иди, займи его чем-нибудь пока. Ну? Ну хватит, хватит. Иди.
Он обкусывает макароны с вилки. Жуёт.
- Вы не видели, как берег размыло?
- Сильно размыло?
- Да, сильно. Я проезжал сегодня, видел.
- Нет, не видел.
- А мне показалось, это были вы.
- Ты ходил к реке?
- Я... Нет.
Она смотрит на меня подозрительно.
- Это был не я.
Он усмехается, кивает, накручивает на вилку макароны. Она смотрит на меня подозрительно.
- Это вас.
- Алло. Да, я. Да. Да, вспомнил. Сейчас? Я не знаю, удобно ли. Что? А, ну... ладно. Да.
Он положил трубку. Горестно шлёпнул себя по лбу.
- Совсем из головы вон. Ко мне должны были приехать...
Она молчит. Я тоже. Он виновато царапает себя по щеке.
- Сказали, что сюда приедут.
- А они знают, как ехать?
- Сказали, приедут. Наверное.
- Ну что ж. Конечно. Пусть приедут.
Я встаю и выхожу из комнаты.
Поднимаюсь по лестнице, вхожу в кабинет и закрываю дверь на ключ.
Я падаю на диван.
Внизу шум гостей. Двигают мебель. Зачем?
Он возьмёт всё, что захочет, он знает, как это сделать, и никогда не делает лишних движений. Он не умеет сомневаться, а значит, совершать ошибки. Он никогда не отклоняется в сторону, никогда не остановится на полпути. Противиться ему значило бы выставить себя на посмешище. Кто же захочет этого? Его имя Вампир.
Герой работает мойщиком окон. Или сторожем. Или вообще нигде не работает. Может быть, он студент и живёт в общежитии с двумя соседями в комнате. И не существенно, где, когда и как именно обидел его Вампир. Это могло случиться после сеанса у кинотеатра. Или на стоянке такси. Или в десятичасовой электричке. И конечно, герой не побежал рассказывать об этом всем и каждому. Но не забыл. Выходил курить на общую кухню, наблюдал, как отражается кончик сигареты в залапанном окне, молчал. Думал об этом. Эти мысли были его мысли, и он радовался тому, что невидим. Едва ли Вампир даже догадывался о его существовании. А значит, он знал не всё. И его можно разбить. Уничтожить. Развеять по ветру. Герой давил окурок и шёл спать.
Из тысячи героев настоящим героем становится только один. Бывает, что и ни одного. И можно бузить и куролесить, орать на вечеринках, горланить на улицах, дебоширить, приставать к замужним женщинам, можно раскрашивать стены пульверизатором, расписывать лифты, прятаться в подъездах, придумывать сотни весёлых затей. А потом перестать. Заняться делом. Можно использовать для этого женитьбу. Сделать это как-нибудь незаметно, не переставая время от времени позванивать старым друзьям. И даже распивать с ними украдкой на кухне бутылочку портвейна по случаю... ну скажем, дня рождения. И как-то так, незаметно и без всякой особой цели обрасти имуществом и справками, роднёй и обязательствами. Вспоминать, как весело и как здорово было тогда врезаться на мотоцикле в лес. Жуть. Были времена. Всё проходит.
Но можно и по-другому. Так врезаться, что уже не заштопать. Сразу насмерть. Доигрался парень. Или как-нибудь уж совсем нелепо. И уже не одумаешься, не переменишься. Не будет тебе домика из поролона. Ничего не будет. Чтобы одуматься, нужно время, чтобы перемениться, нужно время, а его вдруг раз - и нет. И не будет больше. Вышло всё. И тогда один из тысячи становится героем. Один из тысячи, кто никогда не протрезвеет, не постареет, не утихомирится.
Может быть, он предчувствовал это, и кто-то скажет, что да, предчувствовал, и не обязательно это будет правдой. Одно ясно. Настоящий был друг.
И герой мог даже не заметить, когда, где, как именно вступил он в бой, он мог не заметить начала сражения. Ему ещё казалось, что он всегда сможет вернуться. Лёгкий толчок, и шар покатился. И неизвестно, как он победил. Он мог и сам не понимать и так и не понять этого. Может быть, была замешана женщина. И не нужно пытаться понять, как такое случилось. Счастье может улыбнуться и мойщику окон, и даже студенту с двумя соседями в комнате. И он - победитель. Вампир повержен. Упоительный миг, прекраснейший, сладостнейший миг. В этот миг хорошо умереть. Но только не проснуться. Хуже не придумаешь. Вдруг взять и проснуться. Под колёсами машины. И ещё успеть понять, что это был всего лишь сон. Только сон.
А потом санитары без спешки погрузят тело в машину и увезут. Известно, куда. Пьяный был. В состоянии алкогольного опьянения. Выбрался на проезжую часть и заснул, как будто у себя дома. А водители лихорадочно выкручивали руль и долго потом не могли разжечь сигарету. Съезжали к тротуару. Сколько нервных клеток! А один взял и не стал объезжать. Как ехал, так и продолжал ехать. Он никогда не отклоняется в сторону, никогда не обратит внимание на такую мелочь как что-то пьяное на дороге. Он не делает лишних движений. Вот так.
Неплохой сюжет. Надо подумать.
В дверь постучали. Подёргали ручку. Снова постучали, громче, требовательно.
- В чём дело? Открой,- её голос.- Ты слышишь? Открой!
Я замер, боясь пошевелиться.
Она помедлила. Я мысленно увидел, как она дёрнула плечом, поджала губы. Ну, как хочешь.
Она ушла.
Я осторожно приблизился к двери. Прислушался. Тихо. Внизу голоса. Повернул ключ. Дверь скрипнула, я выбрался наружу. Снова прислушался.
Тихонько спустился по лестнице и подкрался к гостиной, где играла музыка, и был шум голосов.
Как их много!
Она стояла спиной ко мне, и рядом с ней стоял он. Я узнал его сразу же. Склонившись к её уху, он что-то нашёптывал. Я отпрянул. Перевёл дыхание. Заглянул снова. Он что-то нашёптывал ей на ухо. Она слушала, время от времени поглядывая на потолок. Он стоял, почти обнимая её. Вдруг он глянул в мою сторону, и я мгновенно отпрянул в тень. Заметил? Мне показалось, он усмехнулся. Нет, показалось. Неужели заметил?
Я крадучись пробрался в прихожую. Кто-то вышел из кухни, прошёл мимо меня. Я успел спрятаться, вжавшись в угол за одеждой, горой висевшей на вешалке, и он прошёл мимо.
Я вышел за дверь и пошёл к воротам мимо автомобилей и мокрых во тьме газонов.
В лесу было совсем темно, ветер шумел в деревьях, и крупные капли падали, сползали за шиворот. Я спотыкался, путаясь в проволоке, продираясь через мокрые кусты, раздирал руки.
Я шёл вверх по склону. Ветер раскачивал стволы где-то высоко, где было тёмное небо, и капли падали, разбрызгивались о ветки. Я торопился. Тапки увязли в грязи, я оставил их и пошёл в носках. Нет, так не годится. Я вернулся, нашёл свои тапки, вытащил их из грязи, нацепил на ноги. Обернулся. В окне кабинета зажёгся свет. Значит, она вошла сейчас, оглядывается, в растерянности стоит посреди комнаты.
Она подошла к окну и задёрнула шторы. Я постоял ещё минуту или две и, не сводя глаз с красного светящегося квадрата окна, заковылял вниз, к дому.
Она стояла у крыльца на дорожке. Я хотел пройти мимо, но не смог. И тогда она осторожно обняла меня. В окнах галдели, смеялись, какие-то женщины взвизгивали, кто-то хлопал в ладоши и орал.
Она прижалась ко мне. Она плачет?
- Хороший мой. Ну зачем? Боже мой, ты же мокрый весь!
Она стала выбирать мусор из моих волос, обняла меня снова, прижалась.
Я обнял её. Мы стояли, обнявшись, окружённые чужими машинами, и я шептал ей, она кивала, всхлипывала, я обещал ей, целовал её в лоб, брови, она всхлипывала, гладила меня ладонью. От неё было тепло. На мокрых стёклах машин отсвечивал свет, на мокрых капотах. В доме голоса. Мы стояли одни, обнявшись, у крыльца. Дома, который ещё утром был нашим.
. . .
- Почему он здесь?
- Ты уже встал? А я...
- Почему он здесь? Что ему нужно?
Она поставила чашку на стол. Открыла кран, долила в чайник воды. Зажгла газ.
- Он попросил сдать ему комнату...
- Что?
- А что такого?
Она повернулась ко мне. Что такого?
- Ты возражаешь?
- Да, возражаю.
- Но я пообещала уже... Как ты это представляешь. Выгнать его под дождь?
- Я подарю ему свой зонтик.
- А почему ты так настроен против него? Вполне... приличный...
- Он приехал с гостями?
- Да. А что?
- Пусть убирается из моего дома.
- Какой ты... грубый. Ты не знаешь его. У него большое несчастье...
- Мне нет до этого дела.
- Разве можно быть таким эгоистом!
Она возмущённо швырнула полотенце. Я не узнаю тебя.
- Человек просит помочь ему. Ничего плохого в этом! Просит тебя как человека, а ты устраиваешь спектакль. Убери руку.
Она плеснула в чашку кипятку.
- Да и нам, знаешь, деньги не помешают. И вообще. Что это такое? Чем он тебе не угодил?
- Сейчас он вошёл ко мне и сообщил, что завтрак готов. Понимаешь? И при этом даже не постучался...
- И что, ты хочешь...
- Это он.
- Что?
- Он.
- Кто, он?
Я молчал.
Её лицо вдруг осветилось улыбкой.
- Я подумал, может быть, вам помочь? С посудой.
- Не нужно,- сказал я, не оборачиваясь. Она с укоризной посмотрела на меня.
- Спасибо, что вы. Не нужно.
Так он остался в доме, и с этим ничего нельзя было поделать. Он всегда был прав. Он ругал тех, кого следовало ругать, и хвалил тех, кого можно было похвалить. Он мог и не делать этого, но разве он был не прав?
- Разве он не прав?
И если он говорил какую-нибудь глупость, мне оставалось только молчать, потому что нелепо и унизительно было возражать ему, я не мог позволить себе снизойти до этого уровня, а он, не замечая моего сарказма или делая вид, будто не замечает, чувствовал себя, кажется, вполне уверенно.
Даже пиджак ему хотелось мять непременно с эдаким шармом. Уж не знаю, где он это подсмотрел. Да и неважно.
Я не выдал его, в этом всё дело.
- Присаживайтесь.
- Спасибо,- он придвинул табуретку к столу.- Спасибо.
- Может быть, хотите ещё чаю? Или кофе?
- Да я с удовольствием. Чашку чая. А вы?
Она замялась.
- Составьте, составьте нам компанию!- оживился он, заглянул в мою чашку.- Вы ещё не допили?
Она помялась ещё немного и уступила.
- Хорошее у вас место,- сказал он.
Я не ответил. Мы пили чай.
- А что вы пишете? Не отвечайте, если не хотите. Ведь это я к чему,- он сделал паузу.- Можно, можно, конечно, изобрести этакий Эмпирей. Но ведь согласитесь...
- С чем?- сказал я.
- Нельзя жить во власти обстоятельств. А вы, как я вижу, пытаетесь.
- Что вы имеете в виду? Погоду?
- Погода тоже обстоятельство, это конечно. Но обстоятельствами надо уметь управлять.
- Например, погодой?
- Или уметь извлекать из них пользу. Примените умственные способности и получите искомое. А вы как думали.
- Да я и не возражаю.
- А вы попробуйте, возразите!
- Не хочу.
- До чего докатился город, вы посмотрите.
- Зачем?- сказал я.
- Э-э. А кто же? Вот я. Родился здесь, это мой город. Разве мне это безразлично? Что с ним будет. Вы посмотрите, во что он превращается. В помойку. Ведь так?
- Да,- сказала она со вздохом.- Может, бутерброд? С сыром.
- Нет, нет, нет, я только чай. Даже без сахара. Так вот,- он снова повернулся ко мне.- Никуда от этого не уйти. Вы сами это понимаете. И те люди, которые ждут помощи, от кого они дождутся её? От этой шпаны? Нужно защищать. А это,- он сделал неопределённый жест,- тоже, конечно. Но почему, вы думаете, в Риме была высокая культура? Материальные предпосылки. Да, да. Это основа. Без этого никуда. Бывает, зайдёшь в тот же книжный магазин. Возьмёшь книгу, смотришь, автор. А кто это, что это? Ведь никакой рекламы, самой элементарной у нас не существует. Между прочим, вы знаете, что лучшие мысли приходили Фоме Аквинскому, не за столом будет сказано...
- Я думаю, тут связь обратная,- возразил я.- Неожиданная мысль... Помнишь, у Кортасара? Смерть Рокамадура. Это что-то похожее. Только не знаю, причём тут наш город.
А он сказал: "Есть то, что общее, для всех, помимо того, что каждый о себе думает. И есть люди определённого сорта. И что вы будете делать, если они придут в ваш дом?"
- И зачем он всё это говорил?
- Может быть, ты и прав,- сказала она задумчиво.
- Ладно, что же теперь делать. Потерпим его. Надеюсь, это ненадолго.
- Не надо, не надо, я сам! Я сам всё помою. Вы отдыхайте.
Он принялся деловито собирать со стола. Она растерялась.
- Пойдём,- сказал я.- Отдохнём.
- Я думала на обед картофельный суп сварить. Как ты думаешь, он ест?
- Съест.
- Надо бы спросить.
- Ну вот ещё. Куда ты!
- Почему так долго? Где ты была?
- Говорит, очень любит. Ну и славно.
- Рад за него.
- А что ты сейчас печатаешь?
- Интересно, мост ещё держится?
- Закрыли. Сегодня по радио передали. Закрыли.
- Значит, мы отрезаны?
- Ну почему. Можно же в объезд.
- Или вплавь. Спроси его, он умеет плавать?
- Ой, какой ты!
- Можно?
Я взял сигарету. Чиркнул спичкой.
- Я не надолго. Зашёл пригласить вас сегодня ко мне. Так сказать, на новоселье.
- Куда?
- Спасибо, зайдём. Сегодня?
- Да, сегодня вечером. Вы прямо здесь курите?
- Да, а что?
- Спасибо. Зайдём обязательно.
- Несколько странно слышать, как тебя приглашают в твой собственный дом,- сказал я.
- Перестань,- сказала она.- Нет ничего плохого в том, что он хочет устроить для нас праздник.
Я попытался сострить, но неудачно.
Она откладывает книгу, щурится.
- Сколько сейчас времени?
- Рано ещё собираться. Только позавтракали.
- Надо бы на работу забежать. Ещё в мастерскую зайти. Ближе к вечеру, наверное, лучше?
- Я зайду.
- Ладно,- сказал я.- Пойду займусь делом.
- Подожди. Что такое Тенерский мыс?
Промучившись часа полтора за машинкой, я понял, наконец, что не в состоянии выжать из себя ни строчки. Обозлённый, я стал собираться.
- Только не уходи далеко. Скоро обедать будем.
Я дошёл до границы участка и тогда увидел Их. Они прикармливали собаку, но при моём появлении немедленно приняли безразличный вид. Они явно что-то вынюхивали. Собака чавкала чем-то, опасливо поглядывая на своих благодетелей. Один из них, кажется, хотел окликнуть меня, но не стал. Вполне благопристойная компания. В сапогах? Так ведь грязь вокруг. Я сразу почуял неладное.
Я открыл дверь. Они стояли на крыльце под навесом, им было тесно втроём, неудобно и тесно втроём на таком маленьком крыльце. Фонарь покачивался над их головами, поливая их светом.
- Вы кто?- набросился на меня номер первый.
- Мы ищем одного гада,- пояснил номер второй.- Он не у вас часом?
- Я не знаю, о ком вы говорите.
- А кто у вас там?- кивнул номер первый.
- Это мой дом. Здесь нет ничего для вас интересного.
- Позвольте мы пройдём,- попытался шагнуть номер первый.
- С какой стати,- сказал я, не уступая ему дорогу.- С какой стати должен я впускать вас в свой дом? Я вам всё сказал.
- А ты не груби, парень,- мягко посоветовал второй.- То, что нам нужно, мы всё равно узнаем.
- Мы узнаем,- заверил меня первый, отступая. Третий молчал.
- Это ваша собака?- спросил номер второй.
- Н-нет. Соседа. Его сейчас нет.
- Мы узнаем,- всё не мог успокоиться первый.- Артист.
Второй что-то тихо сказал ему.
- Да ты что, не видишь... Да они заодно, не видишь, что ли?
Я закрыл дверь.
Они о чём-то говорят. Его губы шевелятся. Я не вижу её лица. Я пытаюсь подслушать, но слишком тихо. Нет, ничего не слышно.
Я ухожу в ванную, включаю и тут же выключаю воду. Вытираю сухие руки, щёлкаю выключателем и иду в гостиную.
Она что-то говорила в этот момент. Я заметил, как он тронул её за руку. Она умолкла.
- Кто там?- спросил он участливо.
- Да так,- сказал я.- Шастают.
Она сидела, не оборачиваясь.
- Я пошёл спать. Если ещё будут стучать, не открывайте.
- Понятно,- кивнул он.
- Спокойной ночи,- всё так же не оборачиваясь, сказала она.
Ночью все стёкла в доме были выбиты. Я лежал и слушал, как взрываются осколками окна. А когда всё, наконец, стихло, я отвернулся к стене, натянул повыше одеяло и зажмурил глаза. Я усну, нужно только хорошенько притвориться спящим.
- Ты спишь?
- Зачем ты встала?
- ...
- Да ты босиком!
- Нет. В тапках.
- Иди сюда. Иди под одеяло. Ты же простынешь. Иди же. Вот так. Зачем ты встала?
- Я не могу там одна.
- Ну ничего. Сейчас согреешься. Дверь плотно закрыла?
- За что это... они нас?
- Не знаю. Кто их знает.
- А у тебя листы упали на пол. Шторы шевелятся. Мне страшно!
- Ну что ты. Ну не бойся. Прижмись ко мне и спи.
- Мне страшно.
- Ну хочешь, я сейчас встану и заделаю окна?
- Нет! Не уходи.
- Тогда спи. Прижмись ко мне вот так и спи.
- Я не могу уснуть.
- Ну перестань.
- Хорошо. Я буду спать.
- Утром сразу же вызову стекольщика. А пока посидим с электричеством. Спи, спи. Всё хорошо. Я здесь.
- Обниму тебя и буду спать.
- Надо поспать хоть немного. Скоро уже утро. А там я всё сделаю.
- Холодно.
- Тебе холодно?
- Нет... хорошо. Ты куда?
- Заколю шторы, а то дует. Ты спи. И дверь проверю.
- Ты не спишь ещё? Как ты думаешь, они ещё придут?
- Не знаю. Я боюсь с соболезнованиями нагрянут.
- Кто?
- Ну, вся эта компания.
- Какая? А. Ну ладно, приедут и уедут. Может, помогут чем-нибудь.
- А вот этого как раз не нужно.
- Но разве он виноват? А почему ты так думаешь?
- Не знаю. Спи.
- Уже светло совсем. Надо вставать.
- Не выдумывай. Спи.
И каждый раз приближение оказывается обманом, и можно верить в него, пока не подойдёшь к самому краю, когда останется сделать последний, единственный шаг, и тогда твоё тело замирает и противится тебе, силится отшатнуться, ты медлишь, и смерть ускользает от тебя как сон, ты не можешь удержать её, она блекнет, тает, ускользает от тебя, и каждый раз ты возвращаешься.
Твои ноги дрожат, ты оглядываешься по сторонам, заново привыкая к лицам, формам, цветам и узнаёшь их. Не сумев шагнуть в бесконечность, ты снова остался на этом берегу пропасти. Ты всегда остаёшься.
А значит, всё это будет, и нельзя отвратить - колёса машины, ужас последней секунды. Крик. Снова и снова, снова просыпаться под колёсами, не умерев однажды, умирать бесконечное множество раз.
Но так никогда и не воскреснуть.
. . .
Они расхаживали по комнатам, отодвигали шторы, проверяли, надёжно ли забиты фанерой окна, качали головами, переговаривались, девицы уплетали черешню, украдкой вытирая губы и ловя краем уха обрывки фраз, кто-то торопливо допивал свой бокал, увидев, что открывают новую бутылку, меня хлопали по плечу:
- Мы этого так не оставим!
Он созерцал всё это подчёркнуто безучастно, и мне стоило усилий убедить себя в том, что с его стороны это не более чем игра.
А потом он и вовсе исчез - может быть, ушёл в свою комнату.
Меня не отпускали, обещали поддержку, уговаривали ещё выпить, и я снова мешал вино с водкой, махнув уже на всё рукой.
В дверь позвонили. Какой-то человек назвался стекольщиком. После общего обсуждения решено было дверь не открывать на случай провокации. Он позвонил ещё некоторое время и ушёл. Подозреваю, что это был всё-таки стекольщик, я сам вызвал его утром. Больше он не приходил.
Дней через десять прибыли строители и лихо заложили окна кирпичом, оставив только узкие бойницы. Я пытался выяснить, кто заплатил им, но так ничего и не добился. Наконец мне это надоело, и я плюнул. Но кабинет на этот раз мне удалось отстоять. В доме теперь всё время толклись какие-то типы. Ко мне приставили охрану в лице мрачного вида громилы, который отныне неотступно сопровождал меня всякий раз, когда я выходил на улицу чтобы покормить собаку. Меня это забавляло. Удрать от него было невозможно. Я пробовал. Разговорить мне его удалось только однажды; он признался, что собак терпеть не может, что я ему не по душе, и объяснил, почему, что ему скучно, но эти ублюдки только того и ждут. Чего они ждут, он предпочёл утаить. Впрочем, злоумышленники не слишком беспокоили нас. Месяца полтора они вообще не проявлялись.
- Что творят, ой, что творят,- тихо бормочет оратор, пытаясь ущипнуть себя за щёку. Вряд ли он помнит уже, о чём говорил. Впрочем, его никто и не слушает.
Стриженый парень в кресле листает альбом Мунка. Другой за его спиной, присев на подоконник, крошит пробку в бутылке вина ножом. Какая-то истеричка повисает на мне, кусает меня в плечо, я вскрикиваю от неожиданности и, защищаясь, пихаю её локтем в живот. Она визжит, падает на пол и отползает к стене.
Я оглядываюсь по сторонам. Он только что был здесь. Где же он? Когда он успел уйти?
В смятении я заглядываю под стол, но, не удержав равновесия, падаю, тяну за собой скатерть. Оратор, задремав было, вздрагивает и матерится.
Я выхожу из комнаты. Кого-то рвёт в туалете. В прихожей горит свет.
Я выключаю свет в прихожей и в коридоре на лестнице и направляюсь на кухню.
Она поднимает на меня глаза, отводит. Я хочу обнять её. Она не сопротивляется. На часах двадцать минут четвёртого, и я не могу понять, что это значит.
- Что, уже ночь?
Она выдёргивает тройник, и часы гаснут. А с ними и бра. В темноте я ищу на полу тройник, потом нащупываю розетку. Свет вспыхивает. Она сидит в той же позе. Облокотившись на стол.
- Что с тобой?
Я отнимаю у неё салфетку.
- Ну что с тобой?
Дверь открывается. Она смотрит исподлобья.
- Кто это вас так?
На лбу у него ссадина, он прикрывает её пальцами, открывает и тут же хватается за неё снова как будто боится, что она удерёт.
- Да ничего,- говорит он с виноватой улыбкой.- Споткнулся в темноте на лестнице.
- А кто выключил свет?- спрашивает меня она.
- Какая разница,- отвечаю я.- Там наверху есть второй выключатель.
- Да?- говорит он.- Я не знал этого.
- Нужно приложить что-нибудь холодное,- говорит она, вставая.- Пропусти.
Я отодвигаюсь вместе с табуреткой.
- Нет-нет!- пугается он.- Не нужно ничего, прошу вас, не стоит беспокоиться. Я и так уже доставил вам сполна...
Она опускает руки.
- Теперь, я думаю, мне лучше уехать отсюда. Видите, как получается,- продолжает он.- Я не могу, чтобы вы подвергались опасности. Из-за меня. Простите... что так... вышло. И спасибо вам за всё.
- Неужели вы могли подумать, что мы можем... И думать об этом забудьте. Вы останетесь здесь.
Он пытается что-то возразить.
- Я не хочу об этом больше слышать. Вам не за что извиняться.
Мы сидели втроём на кухне и молчали. Как случайные попутчики, которым и говорить, в общем-то, не о чем, но и злиться друг на друга им не за что. Так и едут. Изучают расцветку стен. Я слишком устал, чтобы злиться. Мне хотелось спать, и я ждал, когда он уйдёт. Я уже придумал, что я сделаю. Я пойду к себе, вышвырну оттуда всех, закроюсь и буду спать. Ещё мне хотелось, чтобы она хоть что-нибудь сказала мне. Я ждал, когда он уйдёт. У меня слипались глаза.
- Раструби раструбач удалой,- сказал я и сделал попытку засмеяться, но горло пересохло. Он осторожно улыбнулся. Я потянулся за водой.
Что же я хотел сказать ей? Забыл уже.
- А давайте-ка кофе сварим. Как? А?
Я не ответил. Она молчала.
- Как! Ты предлагаешь выгнать его? Теперь! Когда за ним охотятся, выгнать его?
- Но послушай...
- Я слушаю.
- ...
- Я слушаю. Говори.
- ...
- У нас нет другого выбора,- сказала она безнадёжно.- Ведь правда.
- Правда,- сказал я.
А что ещё я мог сказать!
В конце концов меня всё это достало, и однажды ко всеобщему ужасу я обозвал своего телохранителя соглядатаем, заявив, что не нуждаюсь в его услугах. В довершение к этому я потребовал, чтобы окнам в моём доме вернули их прежний вид, в противном случае я сделаю это сам. Никто не просит их вставлять стёкла, но пусть они уберут хотя бы эти идиотские кирпичи. Меня пытались образумить. Я остался холоден. И тогда они отступили. Бойницы исчезли. И на следующую ночь неизвестные лица предприняли попытку ворваться в дом, вновь перебив для чего-то все до единого стёкла. Один из камней угодил в печатную машинку и сломал катушку с лентой. Меня никто не упрекал, никто не делал попыток меня пристыдить. Мы сидели, забившись в кабинет, и боялись нос высунуть. Через бойницу я наблюдал, как мой телохранитель прогуливается с собакой. Мы почти не разговаривали. Сидели, замурованные в крепости, которая когда-то была нашим домом. Нас никто не тревожил. Они прекрасно обходились и без нас.
А потом однажды ночью она исчезла.
Ещё через два дня его машина отъехала от дома, и больше я его не видел.
. . .
Я говорил пароль, а он говорил отзыв, в соответствии с уставом караульной службы.
- Дважды два.
- Шестнадцать.
- Дважды два.
- Шестнадцать.
- Дважды два.
- Шестнадцать.
- Дважды два.
- Шестнадцать.
Он произносил это слово по-разному: иногда вяло, как бы нехотя, иногда скороговоркой, иногда укоризненно, но иначе, не так, как минуту назад. Обычно я не уходил дальше лестницы, чтобы он не мог потерять меня из виду. Доходил до лестницы и тут же возвращался обратно.
Так за разговором мы коротали время.
Хотя разговаривать было запрещено. Не мне, конечно - караульному. Странно как-то это произошло. Как будто что-то подсказало мне, подтолкнуло. И вместо того чтобы вернуться, я спустился вниз.
Всё равно мне в туалет надо. Приспичило.
Дежурный держит в руке трубку, прижав её к уху. Увидел меня. Смутившись, протягивает трубку мне.
- Это вас.
- Алло!
- Это ты? Алло! Это ты?
Я отхожу, насколько хватает шнура. Парень присаживается на краешек стула, придерживая аппарат рукой.
- Я... Да, это я. Откуда ты звонишь?
- Уезжай. Ты слышишь? Уезжай оттуда, как можно быстрее!
- Да, я слышу.
- Ты обещаешь мне?
- Но почему?
- Ты обещаешь мне?
- Да, да, но... почему?
- Я не могу тебе всего объяснить. Я прошу тебя!
- Ну хорошо, я же сказал... Откуда ты звонишь?
- Я не могу долго говорить. Сегодня же, слышишь?
Дежурный ёрзает, делает мне знак. Я отворачиваюсь.
- Да, да, я понял.
- Ну всё. Как собака?
- Да ничего.
- Ну всё, я не могу долго говорить...
Он нажимает на рычаг, и я отдаю ему трубку.
- Спасибо вам.
- Да ладно, чего уж,- отмахивается он и вдруг, вскочив, каменеет, отдавая честь. Вошедший замечает меня.
- Вы ко мне? Ну пойдёмте.
- Я хотел бы выйти. Ненадолго.
- Вот бумага. Пишите. Вот ручка.
- А... на чьё имя?
- Я продиктую. Пишите.
Я отодвигаю бумагу.
- Вы меня не так поняли. Мне совсем ненадолго.
- Пишите.
- В конце концов! Вы пока ещё в моём доме. Это мой дом!
- Мне об этом ничего не известно. Вы будете писать?
- Нет.
- Тогда до свиданья.
- Дважды два.
- Шестнадцать.
Что-то тут не так. Почему она не стала ничего объяснять? И почему я должен ей верить? До сих пор им не удалось меня отсюда выжить. Если дойдёт до конфликта, то что они смогут сделать? А я им мешаю.
- Дважды два.
- Шестнадцать.
Она бросила меня здесь, предала, зная, на что она идёт. Расчёт на то, что я ей поверю. Что я потеряю голову. Как просто! А теперь по одному её слову я должен бежать куда-то. Куда, интересно.
- Дважды два.
- Шестнадцать.
Куда я побегу. И с какой стати мне бежать. Из своего дома. Никуда я не уйду. Пусть они уходят. С какой стати. Она ничего не объясняет, а я должен ей верить. Но если она знает что-то, то от кого?
- Дважды два.
- Шестнадцать.
Только от него. Больше не от кого. Ему покоя не даёт, что я всё ещё здесь. И не уйду. А пока я здесь, он всё ещё не победил. Бежать, значит признать поражение. То-то ему радости будет. Нет уж, не пройдёт номер. Ещё посмотрим...
- Да пошёл ты!
Неужели он мог обидеться? На такую ерунду? Надо было, конечно, извиниться. Так, на всякий случай. Я хотел это сделать, но когда я вышел, его уже не было. Тоже непонятно. Если бы он обиделся, то ушёл бы сразу, да и вряд ли он мог вот так, запросто, покинуть свой пост, ведь не просто же так он был поставлен, а чтобы охранять меня. Или присматривать за мной, уж не знаю. Может быть, он и не ушёл вовсе, а только отлучился ненадолго, рассчитывая, что никто не хватится - начальство укатило, до смены ещё больше часа... Но я не стал его дожидаться.
Не то чтобы я торопился, всего-то и дела было, что спуститься в подвал, открыть гараж и выйти,- всё это заняло у меня минуты три или меньше,- а просто решил уходить, не тяни. Жаль, неплохой был парень. Зря я так грубо. Какое ни на есть, а всё-таки общение было. А теперь думай, обиделся, не обиделся. Кто его знает.
Сначала я стаскивал всё на диван, чтобы потом завернуть в плед и одним тюком забрать. Сложил. Попробовал поднять. Ничего, нести можно. И тут я вспомнил, что дверь в подвал не открывается до конца, и со всем этим я не протиснусь. А если распределить на две руки, то что-то надо будет оставить. Магнитофон, в принципе, можно не брать, только плэйер взять. Пластинки оставить. Машинку печатную...
Я совсем расстроился. Так муторно на душе стало. Как будто эта комната и все эти вещи смотрят на тебя и уже всё знают, а ты сидишь как предатель... Даже цветок, и тот жалко. Погибнет ведь, никто тут о нём не позаботится. А всё-таки живой. Жалко. Подлее занятия не придумаешь. А книги... Я даже письма сжечь не могу, тут же прибегут на дым. Тоже с собой брать? И светильник этот. Альбомы. Всё, что у меня есть. Я совсем упал духом. В какую авантюру я втягиваюсь! Может, вернусь ещё как-нибудь, когда эти кретины угомонятся. Заберу вещи. Но тогда зачем вообще уходить? Чтобы переждать?
И тут только до меня дошло, что я ухожу. Что уже решил. Ведь я так, просто прикидывал, если вдруг соберусь уходить, то что брать с собой. Так, на случай, если вдруг придётся.
Послушать, что ли, напоследок? Я подошёл к полке с пластинками. Достал две. И ещё одну. Поставил. Хотел лечь на диван, но он был завален. Улёгся на полу. Потом перебрался в кресло. Тоже неудобно как-то. Всё мне что-нибудь мешало.
А когда вернулся с ужина, зажмурившись, пробежал к столу, побросал свои бумаги в рюкзак и сказал: "Всё. Ничего не возьму".
Так и не взял ничего.
Может быть, правильно. Хотя потом пожалел, конечно, не раз. Но ведь всегда так бывает. Мучаешься, выбираешь, какие кассеты взять с собой, а потом оказывается, что хочешь именно те послушать, которые оставил. Никогда не угадаешь.
Всё мне что-нибудь мешало.
Хотелось расслабиться, вспомнить, как я жил здесь, проститься мысленно, так нет же, мысли какие-то дурацкие полезли. Брать или нет носки запасные? Куда побежишь покупать? Надо взять. А рубашку на смену?
Только отгонишь, кажется, а они снова в голову лезут. Точно хочешь заснуть, и времени до утра уже совсем мало осталось, знаешь, что не выспишься, а заснуть не можешь. Ворочаешься, мучительно думаешь, почему у человека хвоста нет. И ещё, не забыть купить туалетную бумагу завтра. И как они наматывают чалму, интересно?
Жил, вроде, жил,- ведь без малого одиннадцать лет прожил в этом доме,- и вдруг ничего. Как и не было. Плетёшься с тощим рюкзаком, думаешь, только бы дождя не было. А мимо машины чужие проносятся, и всякая может тебя грязью обдать. И ничего у тебя нет больше. Было - и нет.
Если бы я обо всём этом думал тогда, не выдержал бы, вернулся с полдороги. Хорошо, что не думал, а вместо этого гадал, что это за насыпь такую наворотили, и зачем она, не иначе, строить что-то собираются, и возьмёт ли меня кто-нибудь с сигаретой, или лучше выбросить её, и как я на ночлег буду устраиваться.
Так и шёл потихоньку. И не вернулся.
У переезда меня нагнал крытый брезентом грузовик.
- Эй, земляк! Садись, подвезу.
Я поднялся в кабину.
- Сильнее хлопай! Вот так. Поехали.
- Спасибо,- сказал я.
- Покурим, что ли?
Я достал сигареты.
- Мост не открыли ещё?
- Давно уже. А тебе куда?
- Пока не знаю,- сказал я.
Он посмотрел на меня, хмыкнул:
- Ну, смотри...
- А что везём?
- Не понял.
- Что везём?
- Людей.
- А.
Я уткнулся в стекло и стал смотреть на дорогу.
Я правильно сделал, что поужинал поплотнее - перекусить удалось только утром.
Ни на что особенное я тогда не рассчитывал. Кто мог знать, что всё так удачно получится.
Я не знаю, что с ней теперь. Где она, что с ней. Тревожно мне.
Я убеждаю себя, что всё это ерунда, снова убеждаю себя и снова соглашаюсь с самим собой. Но едва ли, едва ли когда-нибудь я сумею избавиться от этой тревоги.
июнь 1991 г., Кёнигсберг