Евгения Кузнецова
Стилистические особенности электронного текста
that boy
Тот мальчик жил напротив нашей школы.
Мы дразнили его, думали, сумасшедший.
От него всегда пахло потом, в руке держал авоську -
сумку, вроде той, с которой моя мать ходила за продуктами.
вот еще - забыла - он всегда бегал,
носился во вьетнамских кедах по горячему асфальту
тем и отличался от остальных
детей из малообеспеченных семей в нашем районе.
Из-под кепки вырывались пегие волосы.
Никто не знал, как его зовут.
Только когда стали постарше, кричали вслед:
« Беги, Форрест, беги» . Он не оглядывался;
его соседи по коммуналке утверждали, что у него не было телевизора.
Еще они говорили, что у него больная мать,
что она вот-вот должна умереть,
что она давно не может ходить,
а больше никого и нет.
***
все то же - идет время, я сижу в девках,
идет время - у тебя восемь абортов от разных женщин,
идет время - ты становишься меньше,
у тебя подгибаются колени, ай мин низкий иммунитет.
к чувствам вроде этой дурацкой любви -
не сунешься - все в крови,
наверное, если месить плоть,
можно протянуть еще пару лет
эф
В кафе "Разбитые мечты"
ко мне подошла собака и лизнула руку
я ударил ее по носу
(легкий щелчок)
она взвыла и исчезла -
до следующего посетителя
пройдет пара минут -
успеет свиснуть с кухни съестное.
Я тихо улизнул домой,
хотел написать письмо -
Трепал в руках открытку от матери,
где говорилось, что
наше бедственное положение
и отсутствие вестей от отца
очищают ее совесть и
19-го я должен присутствовать.
Я перевернул открытку:
В моем детстве было все просто:
снизу - запятые, сверху - апострофы.
Теперь же строчки едут, слова коверкаются,
и я не помещаюсь в своем детстве.
( А.*)
___
• А. - человек, которого не было.
***
15- го я прочел в светской хронике
что кумир моего детства мертв.
накануне, в пятницу,
он пустил себе пулю в лоб.
Сопоставив даты, я пришел к выводу,
что именно тогда начался дождь
который и не думал заканчиваться.
Вечером того же дня ( 15-го )
я взял свой самый прочный зонт,
и самый модный плащ.
я пошел в сквер, что в центре города,
сел на скамейку и замолк,
Прохожие спрашивали, в чем дело,
предлагали мне помощь,
даже кто-то бросил пару монет,
одна девочка молча погладила по руке.
я сидел там пока не кончился дождь.
одновременно с этим на меня
перестали обращать внимание.
меня перестали замечать, говорить со мной или
пытаться хоть чем-то помочь.
только тогда я ушел.
Картинка
Твоя долбаная реальность -
садомазохистские фантазии, претворяемые в жизнь по пятницам,
уютные пледы, три открытые бутылки вина,
набор специй для восемнадцати способов приготовления свинины,
неизвестный номер в органайзере в графе *в случае ЧП сообщить: *,
невыносимая тоска по осени.
Зовешь меня гулять в парк в Крылатское,
куда добираемся на пересадных троллейбусах,
сныкав запазухой полпачки печенья и вермут.
Через три недели пытаешься быть настоящим:
среди ночи звонить на мобильный,
так все проходит -
сон, чувства, дурацкое волшебство.
Говоришь, что непременно хочешь
сегодня засунуть в меня
всю свою боль,
выблевать всю свою жизнь,
впрыснуть две тетрадки точных планов на будущее
и пусть - о господи пусть - я сейчас же приду.
— Ты ведь знал это обо мне, ведь так, didn't you? —
В салонах сотовой связи новые симкарты стоят меньше
номинальной суммы на счете
И это очень выгодно,
когда на вторую неделю
устаешь от тишины
и себя -
- совершенно пустые списки контактов
несколько отрезвляют, но
через три пятницы мои пальцы запахли корицей,
идет какой-то стыдливый дождь.
И когда я вспоминаю о тебе,
это только хорошее.
И вот, детская привычка вести дневники
и пытаться быть искренней хотя бы так
будет преследовать меня,
висеть за спиной,
вдоль бетонных мостов,
как тень, которая никогда меня не догонит,
как вода, замурованная в улицы,
где самое главное - ни на секунду
не закрывать глаза и не отключать компьютер.
Тонкая красная линия
Когда сворачиваешь за угол и жмешься к стенке,
на стекле очков кого-то видишь,
закрываешь глаза и вскрикиваешь от знакомого запаха,
в темноте натыкаешься, на что-то теплое,
спина потеет, дрожат руки, понимаешь -
паранойя жителя большого города.
Потом находишь твои старые фотки,
пьешь таблетки, больше спишь,
бросаешь работу, лечишь нервы.
Внезапно все приходит в норму.
Огромные спелые помидоры,
зеленый чай, овсяное печенье,
хлопковые штаны, висящие на бедрах;
и два недели все спокойно:
йога массаж, спа, успокоительные,
глупые песни о каком-то будущем,
идеально чистая голова, квартира.
Выходишь ночью попить воды,
в темноте кто-то берет тебя за руку,
обнимает, ты долго плачешь,
как я могу вернуться
куда я могу вернуться
***
В твоей маленькой жизни
я ворую у тебя деньги,
я прячу их в стены.
В моей маленькой жизни
я забираю мобильный -
ты дышишь все чаще.
у тебя паранойя
(вдруг будет важное).
В такой маленькой жизни,
в твоей съемной квартире,
отрезанной от города,
мира, связей с общественностью,
ты ляжешь на спину.
В этой маленькой жизни
я буду рядом, я подарю тебе
два часа тишины
будто пауза
между песнями Фрэнка.
Он кстати любил такое.
Морской чайник, умная игрушка.
В твой открытый рот,
в какие - то странные сны
падать, как выгнивать из процесса
выживания и очищения через страдания.
Сдерживая еле дыхание,
рисовать на тебе фрески,
вроде таких вот стихов о том, как ты пахнешь,
и дурацких ночных разговоров о смерти.
Я никому больше
не скажу, что во мне это -
что-то тонкое и смертельное -
есть и оно прячется
в поджатых плечах и статьях
о проблемах современного общества.
И иногда, сидя на скамейке в Измайлово,
когда мысли становятся длиннее и тверже, а вокруг ходят менты,
и третий час не хочется пить, есть, дышать, говорить, продолжать,
я думаю о воде и том,
как ты достаешь из меня все это.
***
Сначала воротишь нос, потом осваиваешься.
Учишься даже любить эти странные вещи -
быть с кем-то, вставать раньше, брить ноги,
как будто так кому-то дешевле и проще.
Пишешь письма о том, как это стало почти привычкой -
приходить домой, ждать звонка, готовить,
подбирать разные имена под одно отчество,
ставить пароли на файлы с поэзией.
Потом совсем без этого не можешь
всегда вместе «тили-тили тесто».
Отращиваешь волосы, стрижешь коротко ногти,
выучиваешь его внутренний номер.
И он тоже как-то все ближе и ближе,
он перестал прятать свой органайзер.
Может, все еще кончится, может, он хотя бы тебе изменяет?
А то как то странно и страшно.
тридцать тысяч
Помнишь, была такая же зима?
Гуляли, пили, руки грели
Ты вот смеялся и вел себя вроде хорошо,
только изредка отпускал скабрезные комментарии,
чтобы я поняла, что так просто все не обойдется.
Как-то вдруг дошли до твоего дома,
остались, трахались, пели *понимаешь*,
били посуду, друг друга и вообще
весело и непринужденно
проводили время.
Чего-то мы стали редко видеться, а?
Какая разница, потом я нашла
Какой-то журнал, а в нем твоя фотография:
кучерявый двадцатилетний еврей-алкоголик.
К ней приписан нелепый текст,
вроде некролога или противных стихов.
Позвонила узнать, все ли в порядке,
и почти поняла, что происходит.
На той фотке ты смотришь прямо в глаза,
из них почти течет кровь,
как будто тебя бросила девушка,
умерла мать или ты
потерял смысл. То есть смысл всего.
И на меня ты никогда так не смотрел,
то есть это - читай откровение - в первый раз
я просто поверить не могу, что это в тебе есть
что-то такое, о чем стоит писать -
пусть даже за этим стоит
боль, время, фотограф.
наших бьют
бисером вышитый лоскут материи
краденный сжеванный угол постели
лена забилась в угол закрылась свитером
грудки дрожат
в летние теплые вещи рожать
забирается лена ,устала ждать,
когда смогут укрыть простыней
помыть руки
никто не идет давить на живот
только чорный кот
ждет
год
Кошки
Иной раз замечаешь, что
она уже ссытся на кровати,
что шерсть колтунами,
что она мало спит;
и ты просто тихо гладишь ее,
иногда чешешь за ухом,
просто ждешь, пока она умрет ,
чтобы завести новую,
здоровую,
игривую,
а ее выкинуть жалко.
Вроде ты ей за мать все это время.
Так все и начинается:
сначала меняешь гель для душа,
потом перестаешь стричься,
потом по утрам уходишь
не говоря даже пока -
чего уж целовать или обещать позвонить..
новые рубашки не требуют глажки -
гладишь механически, иногда, трахать забываешь.
И вдруг перестает заморачивать -
Как все дальше?
У прачечной вижу тебя с кем-то,
а у меня больше не будет кошки.
прямая речь
Виктор любит большие жопы и пухлые губы.
Виктор питает слабость к крупным коленкам
и звонит редко-редко, убеждаясь, что я еще
рада его слышать и по-прежнему рада его слушать.
И он мне врет, что все хорошо,
что он сидит дома, почти не пьет,
что его внук одновременно заговорил и пошел,
что его четвертая жена готовит лучше третьей,
хоть и кожа на груди не так подтянута,
но к шестидесяти он научился ценить все натуральное.
Старшая дочь иногда заезжает, но никогда не остается с ним наедине.
Младшая говорит о глубоком понимании жизни группой Maroon Five.
Сам же он слушает Диброва,
иногда Валерию,
а чаще всего Авторадио.
В основном читает газеты и Сартра
и выглядит как почтенный старец,
говорит, что может быть кем угодно,
но его лысина все еще пахнет
подмышками той проститутки,
что он снял прямо перед последней свадьбой,
что он помнит, как задрав вверх ее тяжелую
безжизненную сиську,
слизывал пот
с ее каменных ребер,
а после она устало
технично брала в рот.
Долго -
Долго.
Ему было все мало.
Да уж - с тех пор
его милая Лариса
готовит каждую пятницу ему
домашние пирожки на ужин
с вишневым джемом из
седьмого континента
и , отходя ко сну,
целует его в лысину
и просит говорить тише.