Нина Ставрогина
Карин Бойе (1900–1941)
ИЗ КНИГИ «ОБЛАКА» (MOLN, 1922)
БУДДИЙСКАЯ ФАНТАЗИЯ
Распахнуты врата миров.
Под сводом их я в вышине
просторы вижу без краёв –
бескрайним зреньем, данным мне.
Ввысь, вдаль, на самое ли тло
взгляд кину – сквозь и персть и твердь
скользит. Привычное – ушло:
большое, малое, жизнь, смерть.
Лишь шаг бесплотною тропой –
и мне заказан путь назад…
Чего страшитесь? Вверх, за мной,
в разверстые объятья врат!
СФИНКСУ
Ты точно улитка: себя таишь
в прохладной воде стоячей.
В ракушку забившись, во тьму да в тишь,
не может она – иначе.
Кто дух горячий,
кто всю отвагу –
поглубже прячет
в гнилых корягах,
тот вечно-нем –
а уж подвиг тем
не будет свершён – тем паче.
Иронию ты предпочёл борьбе.
Бесстрастней прочих
казаться хочешь,
все чувства прячешь – но вот тебе
изменит прежний
твой тон – и краской
зальёшься нежной
под бледной маской.
В тебе не пустошь –
сад пышный! – но
ты никого
туда не впустишь.
Страшишься – так нежен, так вял и слаб –
любого разлада
ты пуще ада.
Тебя лишь броня защитить могла б
от жизни. Ты душу таишь в пруду
улиткой – чтоб только не на виду! –
недостижимую,
непостижимую,
а такой – никому не надо.
VIA MEDIA
Молила я о радости безбрежной,
молила я о скорби безграничной.
Но не становишься ли со временем скромнее?
Прекрасна радость, скорбь – прекрасна тоже.
Всего ж прекрасней – на страданий бранном поле
бестрепетно смотреть, что солнце – свет.
ИЗ КНИГИ «СОКРЫТЫЕ КРАЯ» (GÖMDA LAND, 1924)
ДУХИ СТИХИЙ
Мы много старше, древнее вас,
о дети земли, что горды, юны!
Хаос бескостный вещает в нас –
его мы голос, его мы струны!
Мы – кочевые тучи, мы –
воды текучи, ветра летучи!
Cтон наш летит из осенней тьмы –
наш стон певучий, наш стон плакучий.
Мы – беспокойство, мы ложь и блажь,
мы забавляемся – со слезами.
Мертвенный месяц, властитель наш
скорбно-блаженный, играет нами.
Дети земли, под дождями вы
светлые строить жилища стали…
Силы, вам данной, страшимся мы:
в твёрдых руках – закалённой стали!
К нам! Колдовским упейтесь вином,
нас причаститесь из лунной чаши,
с Хаосом слейтесь, рассейтесь в нём,
бросьте орудья стальные ваши!
Но возводите солнцу за храмом храм,
где не настигнут ни ночи, ни тучи…
Горе – единая радость нам,
водам текучим, ветрам летучим!
ОДНОМУ ПОЭТУ
Так ты всё знал!
Ведь – если бы не ведал –
то разве смог бы то сказать, что ты сказал!
Дня угасающего светлое открытье, что и ты
знал эту тяжесть.
О друг, ты сквозь века меня находишь.
И утихает жар.
Когда ж, утешенная, засыпаю,
то мнится – как отец, у изголовья – сидишь, ладонь мою держа.
АСЫ И АЛЬВЫ
I
Асы и альвы делят власть
Асы по радужному мосту
проезжали во всеоружье,
зорко высматривая вдали
чудищ, что в Чаще Железной кружат.
Светлых клинков бряцаньем
всяк великан привечен.
Клич богатырский, цокот копыт
раскатывались далече.
Альвы по нежной весенней траве
поступью шли неслышной.
Древо, чьи корни перешагнут,
вмиг расцветало пышно.
И весь мир ликовал,
и земля цвела,
и от ликов их
ночь была светла.
Асы и альвы сошлись на тинг
мир поделить меж собой.
Асы – колоссами восседали,
мощью дыша седой.
Альвы – скользили, как тени,
всё наугад да вразброд:
тени всего, что не жило ещё, –
но когда-нибудь жизнь обретёт.
Асы и альвы совет держали
и земной поделили круг:
асам – всё то, что в словах выразимо
и ощутимо для рук,
всё завершённое – асам,
всё, чему имя ведает молвь;
альвам же – что осталось:
ещё безымянная новь.
Асы и альвы совет держали
и людской поделили род:
асам – всякий, кто свято
предков закон блюдёт,
всяк вождь и всяк воитель,
всяк жрец и всяк, кто только
в храмы приходит молиться, –
с запада до востока.
Асы и альвы совет держали
и род поделили людской:
альвам – любой живущий
завтрашним днём, любой,
кто жертвы приносит в чаще,
кем предков закон поруган,
кто дикому древу подобно растёт, –
от севера и до юга.
Так рассудили, и стало так.
Так на земле царят.
Асы решают исходы битв,
зримого судьбы вершат.
Но альвы вещами правят,
что имени лишены,
и все дары их, все владенья
сил животворных полны.
II
Альв Даг поёт об Одине
Девять дней, к мировому древу
пригвождённый, он провисел –
никогда я не видел, чтобы
бога ль, мужа ль был лик так бел:
стрелы прямее, уста сжавши в нить,
властные пальцы сцепивши,
муку свою сносил,
жертвенно веки смеживши.
Змеёю взвился мой ум
потревоженной: “Чьё злодеянье?”
Голос ответствовал, глух, угрюм:
“Моё деянье.”
Об источнике мудрости мало знаю –
никогда не тянуло меня туда.
Его воды темны. Мне другой родник ведом,
где светло серебрится вода:
в глубине, там, где корни жизни,
омывают мой дух его волны.
Никто не потребовал ока в залог.
Пью пригорошней полной.
Как речка, мой день течёт,
точно во сне еженощно я не
слышу ответ непонятный тот:
“Моё деянье.”
И все вёсны земные с их цветом пышным
для меня точно прах мертвы
рядом с ним, принесённым себе же в жертву
в сенú ясеневой листвы.
Тщетно источника ищет мысль
достойного истовой сей
жажды, напитка, что был бы
платы такой – ценней.
Не сокрушить ничему
свершивших тот подвиг в молчанье.
Пламенем ярким горит сквозь тьму:
“Моё деянье.”
Вёльва-пророчица правду рекла:
сильных удел в миру –
предстоять пред верховным взором
да певцов вдохновлять на игру.
Чем больше сильный претерпит мук –
тем больше поймёт и откроет,
и норнам угрюмым отрадно знать,
как тяжко бремя героя.
Даже легчайших нош
несть никогда не имевший призванья,
слов горделивей не знаю всё ж:
“Моё деянье.”
Ш
Один и Ринд
(Один обманом покорил Ринд, дочь альва, которой, как предсказали норны, предстояло родить того, кто отмстит за смерть Бальдра)
“Грозные вырезал руны, руны запретные выбил
я, в чертогах небесных чтимый за короля.
Небо с землёй недужны. Им надлежит погибель.
Однажды неизбежно кончится всё, что конечно:
вырезанное в камне верно во все времена.
“Владыка, мне ведомо нечто, что возвращается вечно:
святое земли дыханье – осень, весна.
Земные леса шумели ещё у времён подножья –
шумят и сейчас, пусть асам вся отдана земля.
Норны прядут, и судьбы сплетаются – движет всё же
всем животворное море, ясней хрусталя.
Веретено, усни же! Не будет – превращений.
Очнётся мир навстречу нового солнца лучу.”
“Однажды уже вершил я; поступок мой неизменен.
С радостью, выйдя на Вигрид, долг мой сполна уплачу.”
ВОИТЕЛЬНИЦА
Мне чудился меч в эту ночь
и воинский клич – в эту ночь.
Что рядом с тобой я шагаю в бой,
виделось в ночь мне, в ночь.
В руке твоей вспыхнувший луч –
и тролль пал к ногам твоим.
Сомкнув ряды, отряд наш пел,
чтоб тьму разогнать, как дым.
Чудилась кровь мне в ночь,
чудилась смерть мне в ночь,
снилось мне, будто пала
рядом с тобою – в ночь.
Не видя, что друг убит,
сжав плотно строгий рот,
уверенно держа свой щит,
ты молча шла вперёд.
Чудился огнь мне в ночь,
чудились розы в ночь…
Лёгкой и светлой – смерть.
чудилась в ночь мне, в ночь.
ИЗ КНИГИ «ОЧАГИ» (HÄRDARNA, 1927)
ПОСВЯЩЕНИЕ
3
Руки твои возьму –
измождены, усталы –
грёз, что подчас займут
душу, – как не бывало.
Кроны цветущий ком,
коробы урожая –
рядом с твоим крестом
тяжкий свой вес теряют.
Блеск озарённых скал,
пляску волны искристой
застила мне тоска
сумерек твоих мглистых.
Если судьбы удар
я исцелить не властна –
дай мне с тобой тогда
день твой делить ненастный.
В осень свою возьми!
Холодом не приструнишь!
Разве дать гаснуть мы
можем надежде – втуне!
Чтобы средь вечных туч
был хоть один – бесплотный,
слабый – тебе дан луч, –
жизнь отдала б охотно.
4
Твои слова – как семена,
и всем им – всходы дать.
Боль ночью тайная меня
разбудит – не унять.
Как жажда, сушит каждый жест
случайный твой и взгляд,
всё повторяясь без конца –
но ярче во сто крат.
Моим и мной наполнен день,
как мутною водой,
но мир ночной кристально чист –
и полон лишь тобой.
8
Раз сказано, слово в тиши опочить
не может – хоть сделайся нем,
и, как ни казнись, ни кайся в ночи,
не вырвешь его ничем.
Не странно ль, что словом – малейшей из птах –
заклёваны – стаи других,
оставлен от замков воздушнейших – прах
и горечь – от лет дорогих?
Два года – два древа, когда-то в цвету, –
теперь головни лишь – с тех пор,
как слово единое – ввек не сведу! –
мне жизнь превратило в позор.
14
Ничего, что вся продрогну да промокну:
лишь бы видеть свет вон в тех двух окнах.
Та, кто там, за ними, всех дороже мне.
По живому сердцу – свет в твоём окне.
До угла пройдусь я, а потом – обратно.
Промелькнёт, быть может, силуэт твой статный...
Как ты близко! Чтó ж я, почему я не…
По живому сердцу – свет в твоём окне.
ВО ТЬМЕ
Во тьму вперив бессонный взгляд,
я молча слушаю набат.
Он ровен, тяжек, гулок так,
что кажется – то дышит мрак.
Мир оглушённый ввергнув в сон,
с вещей срывает маски он.
О мерный, тяжкий, гулкий бой,
мой разум одержим тобой.
Среди бесплотных – тоже – дух,
я сохранила только слух –
и слушать сердце тьмы должна:
заря назавтра – не страшна,
заря назавтра – не нужна…
ДЕТИ ВОД
Нашу люльку, мягкие, как морские травы,
бесплотные качали водяные духи.
Мы времени не ведали в безветренных глубинах.
Кто вырвал нас из-под крова блаженного?
Точно лёгкие пузырьки, устремились к свету,
серебряными рыбками рассекая пучину, –
и вот, выжимая волосы, стоим на берегу
поутру на чужбине.
Никогда не попасть нам домой.
Мы блуждаем как будто во сне.
Наши глаза – тёмные, влажные – страшатся солнца.
Наши руки – прохладные, нежные – страшатся свершенья.
Наши души – текучие, вёрткие – страшатся страсти.
Они избегают, как змеи, всего, что может обжечь...
Мы бредём как во сне, наш мир – пена.
Прохлада наших улыбок – привет из далёкого отчего царства,
где смыкаются своды врат из зелёных стеклянных вод –
врат, за которыми вечный покой.
Переведено зимой 2009 г., Далькарлсо.