Алевтина Шнейвас
ДЕРЕВЬЯ
московские ветки
1/3
москва раскинула ветки —
и они скрипят от тяжести птиц,
спящих в разноцветной листве;
издалека тебе может показаться, что это
миндальное дерево,
акация
или магнолия,
но нет, это просто москва;
здесь легко потерять свою тоску,
если захочешь вернуть её — прилетай ко мне,
я всегда лежу на серой ветке и ковыряю серую кору;
я расскажу тебе, как однажды разбились хрустальные реки,
и все осколки отражали
человеческие слёзы — москва не знала другого питья;
я расскажу тебе, а ты насытишься скорбью моей
и уснёшь в ореховой скорлупе.
2/3
страшно заметить чужую слабость,
особенно в наши дни,
когда знаешь,
что московские ветки —
и синяя, и красная,
и все другие —
непременно вспыхнут
от какого-нибудь неосторожного жеста
и искрошатся в уголь,
а птицы,
ошпаренные жаром,
сорвутся с прутьев,
и обклюют плечи самых хрупких,
и обтянут их серебром.
3/3
дым от сгоревшего сентября
концентрируется в отяжелевшую музыку,
иногда прерываемую звоном, —
то лихорадочные руки роняют монеты;
— понимаешь, сейчас кто-то умер,
и серебро осыпалось
в раскалённый уголь.
*
в мокрых песках вязнут ивы —
и вы, заплутавшие в цветениях волги,
ладони даёте небу — увидеть
на линиях жизни —
как босиком по «площади юности»,
по «площади труда» наперегонки;
как тлеет сигарета в дождь —
красное солнце в дыму и опилках;
как бьются стаканы в рюмочной,
и под одну мелодию
танцуют по-разному
и любят по-разному;
ивы вязнут в мокрых песках,
и вырванные с корнем сосны плывут по волге,
и небо совсем рядом — рыдает,
хочет хлеба.
**
во мху
тонут руки,
и часть лица вправлена в глубину
соснового горя_
щего луба.
***
клеверными путями-полянами
возвращайся отец — и не дай умереть
болезненным деткам в лебяжьем лимане;
приди и обрежь им ярёмные вены
на белых прозрачных шеях,
не жалея, как не жалеет мать,
когда рвёт пуповины,
когда рвёт крапиву и любисток:
«люби любой любовью —
выжимай тряпки и носовые платки,
а потом выходи под дождь —
и люби ласково».
****
бросать
рябиновые гроздья в ручьи —
мне тебя не найти,
мне тебя никогда не найти.
*****
то искусственный подземный ветер расшумел востроносые и быстроглазые берёзовые листья:
«слышите, — говорит, — здесь канареечки и сойки пляшут, а там наверху серые журавли застревают в затхлом чернозёме;
вы глаза-то закройте — здесь безопасно, здесь хорошо и спокойно, здесь не бьются стеклянные сосновые шишки и не мерцают зелёными-лиловыми-пурпурными брызгами безграничные тревожные воды;
лишь изредка звучат названия станций — и чёрные, белые, чёрно-белые буквы — но вас же это совсем не волнует;
шумите-шумите листьями и ветвями, вгрызайтесь корнями в эскалаторы и платформы,
но не стремитесь туда, вверх, в небо; не стремитесь же!» —
ай-ай, не послушали! что же будет, что же будет!..
******
шорох-шорох,
я смотрю вверх,
а в хвое — как всегда ты;
в мёртвых ветках — живые руки твои
распутывают паутины;
а в хвое — как всегда ты и ещё птицы,
пляшут-пляшут птицы,
и молоко стекает с их перьев,
и мягко падает мне на пальцы;
всё пульсирует;
и едва видимый вэйвинг мокрого октября сопутствует ещё более быстрому
усвоению дождевых капель в желудке осени;
всё пульсирует;
и на мои плечи опускаются
липы, ивы, сосны, берёзы —
вес веселья сегодня таков.