Кирилл Стасевич
A la maniere de...
мимические мышцы после смерти
расслабились, резвятся и хохочут:
«не будет больше никакого принужденья
ни в горе нам, ни в счастье —
мы лишь игрушки были
чужих страстей, бессмысленных и страшных,
и тяжкий опыт нас давил, и память
сводила судорогой радостей и бед;
и вот сейчас мы наконец-то отдохнём, мы отдохнём
после бессонных долгих лет»
как будто девицы в цвету весенним ранним утром,
в прохладных простынях, в предчувствии любви —
они, набегавшись, под кожей засыпают;
снаружи в это время говорят: «лицо-то как
помолодело»
...и, засыпая, так бормочут: «ни червь, ни корень
нас не заденут, вода сбежит по коже,
зерно, попав на нас, забудет путь свой.
вот разве только волею стихий
мы станем камень на морском утёсе
и только море — но не дождь, не слезы! —
лишит нас твёрдой гладкости,
взамен дав память...
ну а пока что полежим в земле»
+++
если долго дергать чувствительность уменьшится или возрастёт
кто разберёт
начали видеть будто живого то в одном то в другом месте
руки ноги голова
вроде бы всё на месте
поднявшаяся пыль становится внутри как бы деталью от детского конструктора
растёт и вроде бы болит, о жемчуг сердца моего
но знать бы как болит и что и где
атомы листьев сухих
опавших золотых
внутри вызывают запах горенья
это живопись, для завершенья
(a la maniere de прямое высказывание)
«Счастье моё»
Сергей Лозница
говорят, йога помогает от распятых младенцев,
и если поздороваться с незнакомцем, это спасёт от мобилизации,
но только если поздороваться в правильный день и час,
когда свежеумытые улицы блестят на рассвете
и первое встречное граффити образует стилистическое единство с окружающим свободным пространством,..
…если ж не сделаешь, как положено — быть беде,
быть тебе соборной кровью на-гнилой-воде (вариант — земле),
быть тебе агрессивно—послушным, современность пустившим по пизде,..
…говорят, также помогает ввод в мировой расцвет,
или понимание, что разговор о сейчас становится невозможным,
некоторых спасают размышление о труде, секс с мертвецами, молитвы о братьях и сёстрах..
дайте мне палок крепких и острых,
дайте мне жира и войлока, молока и мёда,
бейте в барабаны и треугольники —
я хочу пробировать этого Великого Койота,
это великое тело, покрытое травмами,
с татуировкой «ангелистории» на волосатой груди
(грудь твоя — как одна шестая, волосы — как корабельные сосны
облепленные подковами, как говно — мухами),
чья новая интимность так и норовит ткнуть в харю селёдкой,
выкрикивая что-то вроде ты помнишь дружище дорожки освенцима,
а эти фашисты ещё и живут после, это с пограничным-то опытом,
совсем стыд потеряли
палка входит в хтоническую глубину
и выходит, влажная, как/на два пальца, увешанная связками, потрохами, волосами, кусками эпителия размером с одну шестую,
первичный суп, взывающий из глубин бетономешалки -
руки руки твои левиафановы,
и ноги ноги левиафановы,
и сосцы твои с кипарисами — тоже левиафановы,
только глазки глазки папины,
едины, неделимы и неисчерпаемы
«какиатом, какиатом!»
(упражнение)
сны детские и сны животные
сны в детской и сны животные
еда, еда, родители, игрушки
и солнце бессмертных
и, конечно, древний ужас
+++
всякая тварь печалится по пустякам —
после трапезы поздней, после соития, после смерти,
и лежит после, печальная, взглядывает в небеса,
как если бы письмецо в конверте
а в небе одинокий белый плывет потолок,
смерти нет, сверху кричат, смерти нет,
словно легкие листочки облетают
гнев, депрессия, принятие и торг;
и, всем телом повторяя пустой конверт,
чувствуешь внутри деление на ноль персон,
что за стенкой отношения выясняют