polutona.ru

Звательный падеж

Сергей Мухин

...

Дикая тьма мою маму трясла,
Древняя тьма трясла моего отца.
Из сущей же тьмы возникаю и я.

Мир знобит, как больного коня,
Или, я, лихорадка, – короте́нько дышу, –
По коленки изъят;
Чувствую мать,
Точку в цветок, запах крови,
Потерю утробы.

Ебёный корень –
Это безмозглая тьма, 
Что трясла моих мать и отца; 
И я, и земля подо мной,
Острота бытия,
Гроздь черных ягод во рту.
В уязвимое ухо молоко отголосков, –
Змеиная память щедра.

Колкую тьму в эту жизнь
За собой потянул
Хлебом в печь,
Как промозглый скандал,
Отогрел и ласкал;
Всплеском дур головных
Заимел
Из тревог – грубую ложь,
Свой защитный обман,
Паука у сердечной мышцы 
Наготове.

Вымывая глаза,
Очерстветь: не объять, не истлеть;
Стряхнуть лицо в муку́ дня,
Заразиться чумой,
Чуять как быть,
Но честнее честной –
Страх за калиткой дома,
На заутрене в двух словах
И в тени твоего ума, –

Косная трещина, родинка, яма,
Завечная тьма, рыбья мгла,
Черная пыль, скудная песнь, –
Ремесло из крестов –
Полукровка, из омута ищущий
Ощупью путь,
Наследник цветущих полей.

Корень ебёный, – источник,
Живительный трепет, грааль;
Безвременье зе́мли, 
Не дающей плода
Впохыхах,
Без зова, молитвы, нужды;
Опорный хребет,
Увечье, яд, орудие страстей. 
И сокровенное, 
И ты, и я – всего лишь тьма
В сплетении корней.

Что ни возьмешь из глубины, –
Бурлит уже без тишины,
Неугомонно, мерно,
Призвав без устали идти,
Пока не вывернешь 
Всю тонкость ног
На льду краев
Об тяжесть своего суждения.
Чем жестче ты,
Тем оглушительнее кровопотери,
И злее изгнанная тень,
Забытое лицо родное.




В ожидании разъяренных

Когда тревожный день  ­­–
На сердце отлегло  –
Свистит, –
Втыкаешь нож в тельца идей,
И, как паук, скребешься
В щели, колеблющий
Застой и мрак.


Все окончания созрели;
Приметы взвесил, лёжа
На боку;
Скрипел в дыму,
Скрестив лодыжки,
Дурной пророк, игла,
Синдромы  кулака,
Печаль хрустящей
Шеи.
Царапнув мир,
Поёшь, вздыхаешь,
Обрубив.


Не прячь елейно жало,
Твоя змея настала,
Беги, беги, какое дело,
Или гляди, блядь,
Как пожирает мир своё
Всегда у цели
Откровенно.




Страх въелся
В окон кожуру, –
Я запираю ставни;
Журавль скособочен,
Закусывает небо,
Зияющий огромный;
В снах нелюдь  –
И лижешь бархат плоти,
Петлю нанизывает ночь.


Все родов ждут,
Тигрицу,
Разъяренных, –
Сворачиваю в арку исступлённо,
На сердце хромота,
Звенит гул полицейский:
Короткострижены,
Завинчивают улицу,
Больной бошкой
Кричат-качают.


Колодезна вода не хлещет, –
И сила лешая износит белизну;
Плюется красное само.
Все родов ждут,
Тигрицу,
Разъяренных.




Во́да


поела корку губ
вдоль поперек уж
сучка бойкая 
сморщилась цаплей
звенит
опрокинул в лужу
и скрылся натощак
в своем дворе
стакан молока
да-да обязательно проглочу
времечко бьет
по темечку
выблядков озорников
кто не спрятался
глубокое черное море 
слышь в нутрях
виноват
нащупал тоску
все же вылью
оборачиваясь через плечо


сухая метель
режет красные щеки
был бы избавлен
но как изъебнуться
кончить в ее цветы
окропить
надо ж доесть 
чистой оставить что
иначе куда девать



осой забираешься
в темную дырку
спелого яблока
ойкает ах чудеса
вот он вышагивает
во́да
пожалуйста меня не найди
мимо мимо
срежь ту малышку
побуду здесь 
жалом набухну






чем шире дом тем ты живее
махнул рукой
махнула сумраком
голые пятки устремлены в окно
из асфальта метутся пыль и мусор

я тебе говорю куда без идей пойду
как что-либо искать
яма глубже кровати
устану вставать
набрасывать простынь

нахожу уголок узелок
жемчуг белый матрас
чьи-то руки летят проплывая
голый шар нищета глухомань
райская пристань русалочья тайна

гнев в коре дуба
ожоги
немым обрывая по лестнице

пепелище бито стекло поутихло
мимо звенишь 
смеешься как есть
пружины в ногах
заполярье любви 
ручей омертвевшие ткани






Ожил
По крошке щиплет урожай
Слизал росу с ростков
Заныкал в землю имя
Весь пропотел

Стеклянной бабой
Бьется об пол

Стон кроличьий

Ты тряпка мертвый слон апачи
Угрюмый хоббит
Клон детства своего
Иди уж полезай в гробницу
Мозолистое тело

Я пить жить жечь хочу
Хоть бы червем за поясницей

Послушай прекрати сейчас
Кормил пустоты недомолвкой
Исчерпал ухмылки
Теперь гляди в ружье
Скажи полезут ли
Цветы оттуда?






Неношены еще
в цветах полей как в иглах
роняют хлеб из рук
скукожась в землю

чуть-чуть и 
гневом скошены 
воспитаны в послушных дочерей
и сыновей без нареканий

боюсь порвать свой сад
в клочки
обиду нанести изранить
и прячусь за крыжовником в пыли 

дождусь своей судьбы 
чуть-чуть
сейчас тошнит от страха






насыпал сказочек в крупу
объелся
расцарапав зубы

с тяжелой головой
ныряет в прорубь
на дне его дитятко
хоть измозолит в кровь ебло
уже не будет гладко

свернул свою печаль в купюру
со стоном всё в мешки
то Бог что тяжесть
где вес и сила
и сука местная 
всегда кричит больнее
когда налили

вновь скручиваешь руки 
в петельку за спиной
давно шептал ни слова
а полетело блядь туда-сюда
что гладить что ворочать

схвати и сочини хоть дуру
да жизнь свою густую
хвостом ключом звенит колотится
и бьется в двери

а он все то же 
не пущу и не пущу
засунув в скважину язык






цветы сминал в ладонях 
кряхтел 
ворочался 
и покорялся страху 
и свой шесток не покидал 
выглядывал преосторожно 
в плотный мир 

смолкал 
рассвирипев безлично 
каркал тяжко смехом 
заглядывал своей принцессе 
ебучей жизни под подол 
сжимал в церквях мошонку 
садился под кресты на корточки 
в любой момент вскочить 
от краснокожьего 

пыхтел забытой черепахой 
волочился 
себя угрюмо пеленая в цепи 
пять дней в неделю 
глядел в морщины стен 
и уползал умом 
подалее от шупальцев 
за три версты от поля брани 
куда-то в одуванчики 
где смерть не ищет 
не дарит воздух






шепнул в ее глаза 
заливом нежности изъятой
скрученной туго заботой 
хлестнул
слёзы твердеющими текли гвоздями
всё опухало 
и земля под ногами
нет мочи нет мочи стонала

нахуевертил смеялись в избушке
измазал протух огнерылый
снова себя не простишь

запрокидывал голову
плыл по отцу по сломанным слоновьим костям
по своему хребту
сжимая боль мял отупевшее лицо
как же давно потерял позвоночник в лесу
сколько всхлипов соплей проглотил
ты бы блядь сплюнул
вытащил извернувшись
угли кочергу
смазал ссадины
подышал полной грудью небес

только нет же проржавел
и озлобленный лес 
рубит его чехарду
месит тесто как бы любви






Может, я уже не живой, -
Черствый панцирь, 
Залепивший глаз постовой?
Пригоршни хлеба сыпятся 
В пальцев дырки.

Слепой тварью отстонал эту ночь,
Сны вывернули язык,
Позвоночник вертел мою спину,
Шею склоняя в петлю;
Улыбаюсь, блюю, улыбаюсь, блюю,
Перекормленный кашей, 
Копошусь на краю, 
Неизменно с оглядкой
На змею из темного леса, 
Что меня напугала 
Ребенком.

Может, я уже не ребенок,
А змея из ребенка,
Что не знает, куда ей ползти?






не ешь сегодня каши
купи семян
иди сажать за дом
так прорастет твоя молитва
и колокольня зазвенит


за пазухой надменно держит пса
чем злее ты кусал
тем меньше жить твоим зубам
насколько ласкова была рука
что на спину тебе бросала
сморщенный горчичник

переиначил свое детство
так проще жить

учился делать колесо
в мазуте пачкал кеды
на ужин борщ на ужин мать
на ужин то что не поспело
зеленые места уже назавтра червоточат


и жизнь все бесполезнее
твоя ли жизнь
ну может сны твои

упрямо дышит как умеет
умеет как переиначил






ищут свет лакая руки
окна распахнув играют
в страхи-поцелуи
мяуканье молчанку
скрипы смех сердечную метлу

осенью цветут
мечет пуль звенит огонь живота
сквозных в подвале ручьем
наружу мышью плюются вон из мяса
прорехи тел глаза вовнутрь
рады втечь
чуткость дыр прочь тряпье
небрежно ласки
рифмуют отточив

чистый мех их теплее воздуха
ростки уцелев ныряют 
по-кошачьи в землю
нет пряткам гнева
порче усопших
в переулке нагота блестит
облака дрожат на лицах

ребенком изучают плоть
несутся выпрямя коленки
измерив позвонки друг другу
под ливнем нежности
по-воровски сверхтщательно
считалкой заучив
какой рельеф у кожи
изгиб локтей волна спины
испробовав всю тяжесть тела
рты немеют

срывают кислое в саду
храня занозы забавы кость
укусы терпкость кровь губы 
плеть запах века
мешки полыни для чертей
мир шею щекоча
вдыхая стерегут теней попеременно
берут из пыли батарей 
остатки гниль улов морей

забвение заливов слёз лучи
сияя голоса 
редеющей траве льют
корм улыбку вечный стон






вздрагивает почтальон
он стучал не в ту дверь
сгибает его как молодую яблоню сгибает к земле
не готов отдавать не по адресу но все же отдает
потому что не знает что сказать

и даже если обесточенным
на кровати найдут озабоченным
и собака будет лизать его лицо
он не будет тратить свои слова

или письмо его не письмо а идея
и ему ее не снести






очутился без мяса
изнуренной собакой обглоданная Россия
царапала кость затвердевшую криком 
кусала ебсти! саму себя
из лохмотьев погон терпела
просевшей землей не учуять обиду
разрывала гневом лица 

к палачам сон не идет
потекла ебанцой

учат ребенка отцовским штиблетом
поверите знаю поверите все еще
загоняют под стол
метут в нужный угол 
хоронят
сиди и молчи 
у нас снова война
всех поест ух ах поглотит

в поле водят дулами 
тычут в тела спящих людей
просыпаться пиздец тяжело

перепачканный страхом
потеряно имя
ныряет в следующий день

пораздрочен горькой пылью
темной тучей в голове 
ищет силы спозаранку
в пустоте верчу гвоздь в колыбели
повседневность правды полощу







сомнение в прозе начинается так:
трудно писать, если ты не веришь в силу слова.
желание быть светом;
необходимости тонущего судна.
допустим, деревянный дождь и вправду
впивался в покореженные зимой водосточные трубы. 

пережить жестокость и не обозлиться,
с неких качелей в детстве можно
было прыграть и лететь в будущее.
когда бабушка в детстве
просила тебя танцевать;
двигаться боком.
вчерашний в кровати
прицепил свой язык
на змею.
блядский пес не умеет
выговариваться. в пучину глаз тревожно. 

вообще яблоки
серьезно растут за заборами.
твоя сестра мальчишка хоть куды
и вы соревнуетесь:
библейские темы, фрейдистские мемы.
черные дыры мякоти, всосавшейся в землю.




Признание


мальчик-вздох, девочка-прерия.

оглушен вытягиванием правды
из своего тела:
я сейчас отдам всю,
забрызгаю ею все вокруг.

ах, какой ты несдержанный,
поменьше бы чувства в твоем
сердечном мешке

ах, какая ты сука,
тебе бы кончить на лицо

спелись две твари на дне оврага. 


ты – блядь, понимаешь? –
выебанная в темноте
под выстрелы чугунных ружей,
ты – спермолизка, глашатайка тревог,
любовь моя

ты – мудак,
несостоятельный, неуверенный, сомневающийся,
не сумевший меня ни разу
толком отласкать,
не могущий ничего дать;
ничтожный вялый хуй,
который за всю жизнь
не найдет себе рта,
чтобы согреться и вырасти

ты – все, что есть во мне
нежного,
самый ласковый образ,
терпкое воспоминание,
сладкий грех, влажная грёза,
садистическая причуда,
мать и сестра;
срубленные в поле
загноившиеся
колосья хлеба




Сызнова разрываю рот
Глотать
Еще чуть пустоты,
Гортань
Не засеять цветами,
А жаль, а жаль.

Сволочью скулю,  –
Седую вылизал траву
Вдоль озера, моря,
Океана своего дома –

Обездолен,
Как хромая обезьяна,
Впопыхах
Выскребаю хлеб из мешка
Голодное «я» утешать.

Взволнованно лечу
Из тех краев,
Что в клочья
Ледяной водой
Садятся
Мне в глаза.

Распахиваю,
Но об «сь» глотку режу,
Вскрываю ебло  –
Только бы молча 
Гладить кожу,
Есть все, что дает
Ее молоко
Чуть позже,
Не жаля, не жалея.

Наболеть до осени
Привязей,
Уткнуться в ночь,
Не доставать оттуда
Клюв,
Не превозмочь тоску.

Уж ставят чашечки,
Заварился мой сын, –
Зародилось, –
Вспарываю стиснутое,
Заворачиваюсь
Бесполезным гусём
В одеяло,
Дивлюсь сутолоке дней,
Кусаюсь во всю мочь, –
Правдотекущие глаза
Раскрыл
И очутился в мире,
И грохот жизни за углом
Не перестает ползти
Ко мне на простыню.