polutona.ru

Олег Дозморов

Стихи

***
Когда жена устанет не на шутку,
она идет и покупает юбку.
Конечно, хорошо, что хоть не шубку,
поскольку юбка стоит меньше все ж.
А мне что делать, если я расстроен
грядущих лет далеким ровным строем,
по уик-эндам волей и покоем,
и утром в ванной пробирает дрожь?

Купить пять книжек? Пряников, коврижек?
Жевачек, детских мармеладных мишек?
Скачать игрушек, фильмов, музык, фишек?
Надуться в пабе, как в дурном кино?
Сыграть на все в подпольную рулетку?
Все проиграть, но запикапить детку?
Наутро угодить с отребьем в клетку?
Остаться дома и глядеть в окно?

Как будто, что задумал, получилось,
и никаких трагедий не случилось,
и солнце в полдень грело и лучилось,
а после ланча шмыг за облака,
и к вечеру нахмурилась природа,
дождь прислонился к окнам на полгода,
и местная скучнейшая погода
ровна, странноприимна, далека.



***
Из окон виден задний двор
с гурьбой хозяйственных построек.
Стол, холодильник, пара коек,
лопата, грабли и топор,
четыре мусорных ведра
(здесь мусор сортируют сами),
веревки с детскими трусами
и для кота в двери дыра.
У стенки печь для барбекю:
ее в субботу разжигают
и радоваться заставляют
как бы Отечества дымку.



***
Что, человек-сам-себе-тюрьма,
день-деньской, как маленький, ходишь-бродишь:
то на резкость вид из окна наводишь,
то летишь с горы ледяной ума?

Разве важно – засраный задний двор,
или сад с гремящими соловьями,
или бухту с белыми кораблями
взгляд в окне расстреливает в упор?

Загляни, давай, сам себе в мозги,
покопайся там, отыщи причину,
что томит с утра средних лет мужчину,
что стоит в пижаме и трет виски?


РОМАНС

У меня был дорогой товарищ,
иль, как говорится, лучший друг.
И была сестренка боевая,
ближе многих искренних подруг.

И однажды я их познакомил,
(я обоих бешено любил).
Посмотрели друг на друга просто,
я им, помню, что-то говорил.

Оба не встречались больше, знаю.
Друг ухал в дальние края,
умерла подруга боевая,
и с тех пор один на свете я.

Но какой-то свет скользнул по коже
в миг знакомства. Может, оттого,
умирая, и на смертном ложе
думать буду: не было ль чего?



***
В этом стихотворении умирают все, за исключением одного.
В первой строфе герой ставит чай, поджидает старость.
Старики, как известно, делятся на тех, у кого
времени много, и у кого почти не осталось.

У этого – завались. В юности все начиналось с
разговоров, дальше предполагался выбор.
Жизнь, шепчет он, мерзость и компромисс,
но и нам иногда выпадает «рыба».

В третьей строфе вдруг наступает зима,
а героя называют по имени – скажем, Женя.
Стих написан с утра, чтоб не сойти с ума,
беспокойным человеком, не лишенным воображения.

Это – автор. Времени у него в обрез.
Ему нужно, допустим, в химчистку и на прием к лору.
Настроение портят изжога и лишний вес,
и уролог вчера взял больно мазок на флору.

Автор бежит в химчистку, герой наливает чай,
не зная, что с ним случится, автор бранит погоду
и ныряет в метро «Парк культуры», я им говорю «прощай»
и иду к океану смотреть облака и воду.



***
1.
На набережной никого,
и в облаках недальних, дальних,
печальных, перистых, прощальных
нагромождение всего.

Чуть-чуть добра, немного зла,
необъяснимо вперемешку.
Перед глазами жизнь прошла,
а только вышел на пробежку.

Какой из двух, какой из двух –
заемный или музыкальный –
мотив всю жизнь терзает слух?
Час незабвенный? Берег дальний?

А может, все наоборот,
и нет конкретного мотива?
Залив, во тьме разинув рот,
лежит заведомо красиво.

2.
На фоне небольшой страны
висят штаны, рейтузы, майки.
Контейнеры разорены.
В ночи разбойничают чайки.

Вот так вот раскрошит висок,
с налета клюнет, идиотка.
И вспоминается Хичкок.
И перевернутая лодка.

Какой там марки то авто?
И что в сюжете нелогично?
Зачем он не надел пальто?
И почему все так трагично?

О чем, мой милый, ни пиши,
просвечивает тот мотивчик.
Ночь. Сан-Франциско. Ни души.
Красавица снимает лифчик –

ночь остается нагишом.
На море качка небольшая,
и в мелком небе вверх ковшом
лежит Медведица Большая.

Необъяснимо, как в кино:
ночь разворачивает кальку –
и зло бросается в окно.
Прибой перетирает гальку.

От чаек кругом голова.
За август остывает лето.
К плечу слетаются слова
неевропейского поэта.

Он все забыл, что помнил. Все
переиграл, что мог – исправил.
В счастливый погрузился сон
и подлинника не оставил.

3.
Смотрели мы одно кино.
Там белый домик у залива,
мол, пристань, лодка и окно
на океан. Волна прилива
все возвращает. Что же там?
Нет, непонятно. Прихотливо
воспоминанье. Тарарам
сначала, а потом лениво
на спуске стрекотнул «Харлей»,
туристы заказали пиво,
и героиня прежних дней
(умна, решительна, красива)
берет в аренду лодку, в ней
двух птичек в клетке перевозит
и девочке их преподносит
на именины.
Нет, тайком,
прокравшись, в доме оставляет,
а после в лодке наблюдает,
как брат на берег выбегает,
и ничего не понимает,
в дом за биноклем забегает,
и выбегает, и потом
они знакомятся – юрист-
красавец и миллионерка.
В сюжете потайная дверка?
Иль киногения каприз?
Нет в этом никакого смысла,
и полкино уже прошло.
Но что-то мрачное нависло,
как сквозь кристалл, как сквозь стекло.
И мелодрама обрывает
дурной сюжет и заставляет
подозревать уже кошмар,
смерч, наводнение, пожар.
И – точно. Агрессивно чайка
снижается, как «мессершмитт».
Ага, ага, да их там шайка
на проводах уже сидит!
Сидят, с несчастной глаз не сводят.
Да, что-то явно происходит.
И в самом деле – что, что, что?
Диск заедает, ночь проходит,
и настроение не то,
и недосмотрено кино.
И прошлое – неаккуратно,
и будущее – непонятно,
и настоящее – смешно.

4.
Четырехстопным ямбом память
мгновенно заполняет блог,
есть у нее привычка спамить.
Пока ты не вполне оглох,
не облысел, не обеззубел,
не лег, как карандаш в пенал,
не проиграл, не вышел в супер-
финал,
и там, в стандартнейшем финале,
не потерял логин, пароль
(допустим, «тили», «трали-вали»),
прими на счастье бандероль,
слепяще-белый отпечаток:
уральский майский ясный день,
двенадцатиэтажки тень.
Выходят с гробом, без перчаток.
Слепой, засвеченный на треть,
непрофессиональный снимок
рябинок, кладбища, поминок
не позволяет разглядеть.
Он видит только небо, горы
и в море отраженье гор,
невозмутимые просторы,
летящих тучек разговор.
Одна отстала на беду
и долго снизу розовела,
ждала, как будто бы в виду
нечто конкретное имела.