Шамиль Диди
Мама, когда я умру, пусть узнают об этом все суфии
Август.
I el hombre es un espectáculo tan pequeñamente sórdido, que busco en mí la soledad.
Ricardo Güiraldes, “Poemas solitarios”*
*Я — человек, зрелище настолько тошнотворно-мелкое, что я ищу в себе одиночества.
Рикардо Гуиральдес, “Одинокие стихотворения”
*
Пока горизонт не выплюнет эту горящую пилюлю,
Клубами дыма обнажая почерневшие зубы домов,
Мне надо успеть добраться до башни — ко сну,
Где разъярённым скорпионом я увижу твоё тело,
Умолкнув на мгновение средь этой липкой жары,
В этом Грозном, в этом всегда одном и том же
городе Грозном, где сны людей застилает нефтью,
Где я мог распознать тебя подле зелёного быка,
Под древом, ещё не одетым в листву воспоминаний,
Возле стремительной реки, что течёт сквозь город,
Сквозь меня, тебя и всё это время, похожее так
на буровую скважину, на глоток холодного айрана,
Но чаще всего так похожее на тёмную душную ночь,
Что наступает на этом юге так мягко и безбольно,
И под покровом которой я больше не жду никого,
Ничего не ищу: ни глаз, что ты отводишь, стесняясь,
Ни гортанных исчезающих слов, известных лишь нам,
Ни твоих рук прозрачной тени, простирающейся втуне
над этим вечно горящим предгорьем, где уже ничто
не связывает моих друзей с их нелёгким детством,
Где сейчас лишь пепельное море грозовых облаков
днём держит меня на плаву, по ночам — это джаз,
Когда подолгу лежу на спине, вглядываясь в потолок,
Будто вот-вот он раскроется, явив мне Млечный Путь,
Примирение Единого с Многим, а также обрушение
стеклянных башен молчания и сад таинственных роз,
Пожухший там, меж длинными рядами усыпальниц,
Пока в растущей жаре умирает изнеможённая ночь.
*
Сиеста без сна.
Неуёмное эго растворяется в послеполуденной тиши.
Безоблачное, иссушенное небо наполняет меня
смутной радостью, так похожей на отчаяние.
Здесь, в этом пылающем патио, душа на мгновение
находит желанный покой, наблюдая за муравьями.
Моя единственная задача — моё существование,
И я могу решить её, лишь пронеся свою душу
в твёрдых небесных ладонях до самого конца.
*
Отдаться лёгкой зыби вечерних сумерек,
Дымящихся сначала золотом, затем чей-то кровью,
Когда во рту распускается железный вкус засухи,
Горячий влажный ветер треплет белые руки цветов;
Затем отойти к пустырю, что ухвачен руками реки,
Помочившись в кустах, увидеть всё как во сне:
Небо, усыпанное звёздами; тёмные силуэты деревьев;
Измыслена сияньем ущербной Луны песчаная коса;
Тяжёлый ковёр из листьев, устилавший берег реки;
И вязкая та пустота, сгущаясь вокруг всего сущего,
Упразднится вскоре саксофоном Мэриона Брауна,
Когда небо вновь примерит на себе ацтекскую маску,
Губами цветов произнося вночную молитву маиса;
И ноющие суставы старух уже предсказали ливень,
Но его не будет; лишь светом небеса извергают семя,
И Та, что ходит по звёздам, его принимает в себя.
*
Я прятался в изломанной тени оврага,
Когда сухая буря пылью окрасила свет,
Снеся все возможные дорожные знаки,
И теперь куда идти, и что же делать мне?
Все голоса, что знал, навеки стали эхом,
А на ресницах — прах всего, что я узрел,
Жизнь пронеслась, как в зарослях ветер,
И теперь куда идти, и что же делать мне?
*
Рыбный базар и земная персть.
Глаза, сонные летучие мыши, упорхнули к тутовнику,
В тени которого продавец благовоний мечтает о Лейле,
Разрезая кинжалом завесы из шёлка, одну за другой,
На её жемчужном теле, мерцающем в отблесках реки.
Прогнивший стервятник садится на верхушку тутовника,
Стряхивает сиреневые сумерки с него; и облака, светясь,
Над обветшавшими саклями низко нависают; тяжело;
Ты возвращаешься сюда, неся ливень в сжатых ладонях,
И саксофоном, будто молнией, Колтрейн пронзает небеса.
Мне тёмная комната снится, огарком свечи сотворённая.
Дышит тень на стене, мне становится ясно: ты дуешь на узлы.
Меня лихорадит, по промокшей от пота постели воротит,
И шипастую розу тягуче вынимают из моей головы.
Мама, когда я умру, пусть узнают об этом все суфии.
Тёмные века любви и ладан, горящий в каменных храмах,
Возведённых на горных вершинах угрюмыми предками,
Отрицавшими смерть, всё же знавшими письменность голода,
Что их вниз привела, к этим вечно горящим предгорьям; никто
не исчислит веков нашей любви, тёмных, как фиников плоть.
*
Время жатвы, одинокое, священно-тяжёлое.
Голос горизонта, доносящийся пред тем, как кровящий глаз неба
замкнётся в сохнущей слезе влажной от дождя земли.
Человек наблюдает как загораются звёзды, и тает печать
на сердце, обскурном зеркале, что проясняется в смирении,
Дабы хоть на мгновение в себе воссоздать этот небесный порядок.
Дева с кофейни
Ночь слоится в глинистых илах —
Остатки древних живых организмов,
Которых я не увижу никогда,
Лежу в этой скважине
Под давлением пластовым,
Отвлекаюсь мыслями
О деве с кофейни
И словно занавес
Предо мной пролетает
Заблудившийся
Зелёный трамвай
Два кеса за смену но этого мало
Но можно заниматься своими делами
Общаться со всякими орными людьми
Что вечно талдычат о четырёх квартетах
Тэзры Саунда и кого-то там ещё
Добрый день сахар корица на молоке
Обычном или овсяном кальций
Кальция карбонат фосфат трикальция
Эмоциональное истощение как результат
Психическая энтропия с чаевыми впридачу
Я ходила на танцы вечерами иногда плачу
Исключительно в терапевтических целях
Добрый день до свидания сахар корица
Кедровые орешки накрыть ли вам крышкой
До свидания добрый день до свидания
И вновь пролетает зелёный трамвай
Так тихо стало
Слышно как пар поднимается с чашек
Ты повзрослеешь и я повзрослею
Истина она немного суховата
Как этот черничный маффин
Oh such a spring oh such a spring
I am the sun I am a croissant.
Soledad
Одни и те же дни и ночи меняются над этим местом,
Так же как они меняются над лесом,
И в одном из этих скучных отрезков,
Ты танцуешь на склоне холма, за тобою – закат,
Соледад.
Здесь нашли остатки цитадели –
С въездными воротами три защитных рва,
Светлоглиняные амфоры и каменные стены,
Так долго здесь вели раскопки, но не нашли тебя,
Соледад.
А помнишь как во времена Междугорья
От голода совсем распухло твоё горе?
Твой отец соврал сказав, что вас везут на море.
И по рельсам можно добраться до ада, разве не так,
Соледад?
Ты помнишь как один сказал: уберегитесь фитны,
Воистину близок наш последний час,
Другой сказал: уцелевшей мне нога моя снится,
Сдаётся мне, мы уже не в Маасе, – ты скажешь тогда,
Соледад.
Одни и те же дни и ночи меняются над нами,
Неужели времени нет, а есть лишь распад?
Ты улыбнёшься и скажешь, что это не так,
Потому что ты знаешь больше чем я,
Соледад.
Пройдёт много лет, и я перед зеркалом встану,
Скажу старику: «Ибо я не надеюсь вернуться опять»,
Это если к часу тому не состарится память,
Но уже не состаришься ты никогда,
Соледад.