Павел Финогенов
А надписи остались...
* * *
из полых голов вытек праздник
сквозь дыры в стальном циферблате
из щели в сознательной жизни
дионисы дуют теперь
подобием радости призрак
парит над кварталами пяткой
едва задевая гирлянды
и ёлочную мишуру
а тело его схоронили
как россыпь оранжевых корок
сугробы обнюхавшись соли
ах мама я жить не хочу
лишь делаю вид что простужен
черкнёт тарабарщину доктор
в анамнез смертельный диагноз
типичный такой орз
NАБОКОFF
...мотылёк образ так себе да и несложно
тусклым знанием гетероморфным стихом
очертить высыхание маленькой жизни
в череде бесконечной не знаю чего
здесь как водится кроется тонкость другая
и тут вспоминаются мне
годы
когда родители стояли большими
ночи
когда кузнечики ещё могли
говорить с детьми в саду
где сарай проглотил керосинку
зажжённую в то лето на чердаке
чтобы звёзды глазели
в сочную темноту
провожая пилигримов
я судьбы вершил мухобойкой
а они всё равно летели
возникая из хмари лесной
чертыхаясь в пыльцовой метели
я прибавил огня
а они всё равно летели...
Зачем.
КОРОТКОЕ
в твоё холодное но близкое лицо
плевал октябрь
вместо Шопена Дженис Джоплин
динамик ела сексуальной хрипотцой
для удовольствия лгала ты:
хорошо блин
закинуться
по самое
люблю
глядеть
на луч
что сквозь себя небесная пехота
к полудню
пропускает
в каждом слове смерть
…лирично и смешно
но так бесповоротно
* * *
моё окно выходит на
заросший переулок
там щебень с глиной островами
кое-где асфальт
а на зелёных баках помойки
выразил негодование и глубокую печаль
местный оппозиционер
"где – деньги – где – дороги?"
на каждый бак по слову
расторопные гастробайторы
через год положили новый асфальт
ещё через год он потрескался
но всё же можно
в апрельско-октябрьскую слякоть
ходить за пивом или так
не подворачивая джинсы
можно и ясным июньским вечером
сесть на скамейку думать
как страшный мир летит в пизду
а надписи остались
а надписи остались
ПОСТИНТЕЛЛИГЕНТ
С экрана швед надменный клянчит Кемской волости,
квартира Шпака снова в праздники пуста.
Тебя борьба с единством противоположностей
согнула в постинтеллигента. Иногда,
читая Рильке в переводе Микушевича,
сечёшь себя на мерзком пресловутом том
как шли тогда Маринке ум и шубка беличья
как хорошо она владела пухлым ртом.
А жить по-прежнему до спазмов в лёгких хочется!
В канал продрогший кинешь пятачок, и вот
выходит аверсом свободы одиночество.
Так стоило ли – всё с плеча – таких свобод,
где прямо здорово молчать, а криво – выкрикнуть,
иной успех определяет чистоган,
где лет так через надцать шаркать в поликлинику,
зато быть в курсе дел властей, каков генплан
озеленения тайги, журналом тоненьким
прикрывшись, задремать. Нет, это не в укор.
Уплачен долг – застенный кашель алкоголика
дискуссий кухонных наглядный хроникёр.
Пусть «я» – пирог слоённый в пасти беспристрастного,
заткнись, Делёз, пока выходит горлом стыд.
Сквозь фонику подъезда, где полвека насрано
Рождественская ночь теперь в меня глядит.
* * *
Весёлую науку преподам
как жить не стоит и пытаться даже,
довлатовский открою чемодан,
где каждая история из нашей
совместной маяты с тобой, урод,
нелепым спором до утра чревата,
что в равной степени к объятиям ведёт
и топит в горечи до чёрного разлада.
Да, ни принять, ни откреститься от
дурной наследственности. И не надо
вставать здесь в позу. Лучше сядем тут,
обнимем мысленно давалку Олю.
По залу для курящих поплывут
видений сонмы как тогда по полю.
Но не в пример фантазмам режет стыд,
лишь справки наведёшь, поднимешь завесь,
с чьей девушкой резвился, кто забыт
в лесу. Ау! живые кто остались?!
Колян скололся, Лёха Прыщ сидит,
а со Средного пацаны – поднялись.
Ты их уже не встретишь по-людски.
С филфака, кстати, Саню-идиота,
наверно, помнишь? Стал писать с тоски
статьи в "АиФ". Да бросил чё-то.
Я выйти за пределы слов боюсь
пекусь о чистом стульчаке для зада.
А знаешь чем прекрасен наш союз?
длинной периода полураспада.
Под параличный Mnemosynes blues
рыдать в рукав – вот этого не надо!
Ведь это ты любил глаза и рты
смешные их, подъезды, тротуары,
мелки цветные, милые цветы
и город, ошарашенный Шизгарой,
где жизнь ключом, но всё же – не фонтан
на Минина, в котором краску смыли
с тебя, урод. Теперь – когда я пьян –
учусь дождю – курю на кухне или –
читаю глупые стихи друзьям:
настольной лампе и вину в графине.
* * *
Я во ржи потерялся и вот улов –
волдыри от лютующей там крапивы.
Август. Бог мой. Как хочется быть счастливым,
что июльскую душу продать готов.
Где же скупщик? Небось, по чертогам бродит,
угощая отпетых пройдох вином.
Каждый выпьет и вроде как благороден.
Тридцать лет всё беседуют об одном,
мол, у ангелов ниш и лазеек в мире
больше нет. Верно! Славные небеса
не домолишься сделать ремонт в квартире.
Жизнь похлопала по... "Ты давай уж сам".
Дева в голом свою рецептуру счастья,
с воспалённым заигрывая умом,
предложила по-лёгкому. Отказать я
не сумел, но замешкался... И потом...
счастье вот чем грешно – может быть и свальным,
а терновник к лицу одному. Всегда.
Время речкой влечёт позабыться вдаль, но
быстро тонет бумажный кораблик, да.
Тем не менее, звёзды скользят с небес – и
в леса, проповедовать сон траве.
Реверанс глупым схемам судьбы отвесив,
постигая ежовость любви твоей,
я уже не прошу объяснить на пальцах –
на себя навлекаю сырую дрожь.
Ничего в спелых сумерках не поймёшь,
только спутаешь август с порой прощаться.