Сергей Соловьев
Индийский домик
Книга джунглей
Индия это первослон, память,
трогающий хоботом останки сородичей,
пыль и печаль родства.
Это слон макна – исполин без бивней,
валящий в поединках соперников, как солому,
и уходящий в слезах, оставляющих на лице траншеи.
Это низкие частоты голоса, недоступные нашему слуху,
их слышат ступней.
Это мать впереди земли, и сёстры.
Это ход тише бабочки в гомоне леса.
Это слоненок, путающийся в пяти ногах.
Это трудная связь иного
с человеком, но все еще связь.
Это Ганеша.
Индия – королевская кобра,
та, что вьет гнездо для родов, как птица.
Та, что ест соплеменниц.
Та, в которой пять метров яда,
но сделает всё, чтоб уйти от конфликта
с чужеродным.
Та, что, взметнувшись к лицу человека,
будет стоять, глядя в глаза
и по губам читая
всё, кем ты был и уже не будешь.
Это Наг.
Индия это умбристый олень самбар,
у которого на груди проступает пятно –
мокрое, неизъяснимое, словно кровоточащее,
как стигмат.
И особенно у взрослеющих женщин.
Это Лакшми.
Индия это тигр, царь.
Тот, кто живет один.
Тающий как закат, последний.
И тот, кто стоит в ступоре,
глядя поверх растерзанного человека,
не понимая, как это случилось,
но чувствуя, что уже никогда
не вернуться в свои очертанья.
Индия это нильгау, голубой призрак,
в профиль похожий на единорога.
В брачных турнирах самцы опускаются на колени
и чокаются лбами.
Это Нанди.
Индия – черная пантера,
неприручаемая.
Холодная ярость и «презрение
к огнестрельному оружию»,
как на знамени Лермонтова.
Это Кали.
Индия это лангур
с лицом из сгоревшей бумаги
и лампадками глаз,
сидящий недвижно на ветке,
медитируя на заходящее солнце.
Хануман.
Индия это птица-носорог,
та что летит долгими взмахами,
скрипя уключинами,
или как сказочный раскладной диван.
И держит инопланетную ягодку
в желтом полумесяце клюва.
А потом замуровывает свою суженую
в дупле дерева, оставляя крохотное окошко
для свиданий и передач.
И если что случается с ним –
ни ей, ни детям его уже не выбраться.
Гаруда.
Индия это баньян,
где ветви уходят и в небо, и в землю,
и в стороны света и тьмы,
переплетаясь и образуя
рощу как мир без центра и края,
как круговую поруку родства:
тат твам аси,
саб куч милега –
Ты есть То,
и всё возможно.
Тримурти.
Индия это Маугли,
в начале времен
увидевший у ручья
ее, наполнявшую кувшин,
ту, у которой имен было больше,
чем капель в ручье:
Шакти, Дурга, Сарасвати, Сати…
и ушедший за ней,
покинув лес
и создав то,
что мы назовем индуизмом.
Слово и жертва
Слово и жертва, пишут индусы, было вначале.
Под одной простынкой. Пожимающие плечами.
О том, что могло быть, и не случилось.
А потом они изменяют своей природе:
женщина изливается в смерть,
а в мужчину смерть входит.
Важно, с кем вступаешь там в отношенья.
Спазмы преображенья.
И ложечка звенит о жизнь.
Как чай разносят в доме престарелых.
Я помню женщину. Она была. У слова
должна быть женщина…
Куда ни глянь — всё кончено:
ребенок, дерево, душа…
И крыса мечется, визжа
без звука. Как любовь.
И кто-то вдоль обочины
идет, свою улыбку ловит
сачком в траве. На лоне,
якобы. Слепой, как счастье.
Природа смотрит опустевшим взглядом
твоим, не шелохнется.
И у деревьев прожитые лица.
Добру и злу —
свобода что? Они ее не знают.
Видимо, для острастки
время долбило пупсика брошенного пространства.
Есть что-то в человеке, что никак
в него не вписано.
И это «что-то» трогает лицо,
и человек при этом, как рука,
которой трогают,
и нет которой.
Просыпайся, Брахма
Просыпайся, Брахма, надо поговорить,
в непробудном сне твоем что-то пошло не так.
Жизнь, как пряха, между губами сжимает нить,
только нити нет. И рисует небо себе тилак
на рассветном лбу, за которым нет
ни тебя, ни того, что часть,
только меленько рваный свет,
как письмо – не сложить его не прочесть.
Это майя, мир, головная боль –
без, как ты сказал, головы.
Левый глаз заволочен – быль,
правый – небыль, и оба глядят на вы
друг на друга. Третий
прикрыт рукою. Куда ж нам плыть
в этом сне, где когда-то двое
были всем мирозданьем, и даже вой
в оба горла был поначалу светел.
Просыпайся, заварим чай,
надо поговорить. Там, за твоей спиной
Шива с Вишну сошлись, чтоб дитя зачать,
чтоб оно побороло Зло, потому что вроде
тут надеяться больше не на кого. Дитя
и демон – вот и всё, что еще в природе
откликается на тебя.
Просыпайся…
Перемещение разрозненного
Между Волгою и Гангой,
между жизнью и несмертью,
что ж ты кружишь, речь-цыганка,
где твой табор?
Жил с тобою как с судьбою,
мой соколик, говорила,
что же вторишь ты вослед мне:
где твой табор?
Из Вишну-пураны, VIII. 33, 17
Что говорить.
Во всем, что ни возьми на свете,
есть лишь она и он.
И, кроме них, ничто не ново.
Он – смысл слова,
а она – звучанье.