Мария Лобанова
Августовские любовницы
Весь мир рушится, а мы выбрали это время,
чтобы влюбиться.
«Касабланка», 1942
твоя любовь –
тёплое мясо
внутри меня
Августовские любовницы
Я лишь взгляд камня на дне
шуршащего имени,
железо ржаное с кожи отца,
рога маминых каблуков,
бегущих в прошлое, словно лёд вспять
Не говори моей наготой, жир – это время,
но когда я ложусь в кровать и вижу тебя,
тридцать лет слетают с меня словно хвоя в утробе леса,
и я снова девочка с прозрачным вереском на руках.
Как смотреть в китовые твои пустыни, что не увижу –
всё колко, боком, клоками дня, щучьими всплесками ночи.
Прости, без умолку дёргаю било по губам, - ходуном талия,
а всё – дурное, каменно-оркестровое - мычащая в землю ночь,
торчащая алыча вместо плеча, болты смерти - вместо росы на дёснах.
Не плачь, идёт то, о чём говорить не надо, но это не так страшно
как быть камнем и смотреть только наверх, ждать поворота на бок
и даже это не страшно, если есть дом, и слышится дождь,
и сон дотягивается до сжатой руки, и пятнистый олень не убегает и смотрит елейно.
Пока гремит дочь войны черепами живых, мёртвые падают от усталости,
не зная где низ, а где верх, где звуки, а где тишина, только рты их раскрыты как ров -
беспокойные, журчащие молитвами, слова которых страшны и бесстрашны как петля.
И ждут их острова Зелёного Мыса, морна, фаду, модинья и щемящая «Sodade» -
«Если ты напишешь мне/я напишу тебе/Если ты забудешь меня/я забуду тебя/до того дня/когда ты вернешься».
Обеим не спится, сидят за столом, новости разбегаются по тг-каналам.
Ещё лето, но пахнет первым снегом из открытых окон и звёзд ожерелья не видно
за потолком горбатого августа. Что такое любовь? - Зефир уносит их молчание
на жилистых спинах деревьев, бросая цветы на город. Что такое любовь? –
вопрошает бессонница, выворачивая пустоту, словно тело дельфина,
который минуту назад касался любимой, а теперь вынужден лежать
в чужом уме и перебирать пластинки из прошлого века, чтобы наконец-то заснуть.
Доверие
1
доверие подобно тому, как воины вкладывают свои мечи в ножны друг друга
берут свою уязвимость, свой страх, своё беспокойство и тревожность
и делятся друг с другом, говорят: «я уязвим, я вот такой, без руки, без ноги, без глаза
мне сложно, трудно, невыносимо, не могу говорить, боюсь своего тела»
и другой берёт чужой острый ранящий меч как свой, как символ открытости
и вкладывает в себя знание о том, что доверие сильнее уязвимости
что защита это не условное дребезжание мышцами на виду у мира
скорее это приглашение к обмену, будто ты на самом деле говоришь мне:
«доставай-ка тоже свой меч, поделись со мной его острым языком
мои ножны открыты для тебя, как и моё сердце и моя рука!»
защита в знании, что у тебя есть такая возможность - довериться мне
и я никогда не смогу принять это за несовершенство или за слабость
никогда не унижу тебя своим невежеством или непониманием
как не смогу унизить тебя своей заботой или любовью
пусть бы она и выглядела как простой перевод денег или несколько слов
2
не узнаёшь во мне каменный остов
названный в честь твоего голого имени
гладкую тишь вывернутого кармана
(даже тело поднесено - танцуй же!)
превращаешь мысли мои в следаков
чтобы выжгли они все лайки и сердечки
поставленные не тебе
все улыбки коллапсирующие в чужие черепа
вернули во влажный колодец горла
как воинов возвращают домой без ног и рук
Господи, господи
построй между нами
доверие доверие доверие доверие
верие доверие доверие доверие до
доверие доверие доверие доверие
верие доверие доверие доверие до
доверие доверие доверие доверие
верие доверие доверие доверие до
доверие доверие доверие доверие
и пусть во всех буквах этой стены дрожит ток
а на языках наших - пылает огонь взаимности
никаких других молитв не знаю
и знать не умею
***
пока ночь тянется синим ртом к масляным векам
чтобы опустить меня в мир, который не запомню
пусть весь свет, летящий в мрак между ушей
будет словами любимой, помещенными в тело моё
набухшее временем словно брюшко комарика кровью
и пусть глаголов будет больше прилагательных
а гласных - несравнимо больше соединённых губ
словно дыхание её запоёт во мне на языке далёких птиц
плывущих по жидкому супу быстрого осеннего неба
и я засну улыбаясь
***
что так безумно в образе твоём,
что склеивает части в единенье?
как буквы и и е быт дополняют
так речь становится простором
для птиц в груди разгоряченной
молчанье же как мягкий знак
пред зеркалом стоит, повелевая быть
и нет вместилища иного, чем желание
быть высказанным небу и земле
***
когда я впервые увидела тебя
было лето
на тебе были носки с красными горящими петардами
как сандалии с крылышками у Персея
ты спокойно сидела в центре пространства
и молчала
я не могла отвести глаз от твоего молчания
мне хотелось слушать тебя слушать и слушать и смотреть
будто ты всё знаешь и дакини прислуживают тебе
поднося в ладонях звуки тайной мантры
я даже сфоткала твоё молчание издалека
на память
будто я молчу вместе с тобой
а никто этого не видит
***
люблю, когда ты разрушаешь моё чувство ритма
сворачиваюсь креветкой на дно недели и молчу
люблю не знать о тебе почти ничего словно ты агент под прикрытием
твоё тайное задание вскрыть череп моего языка
сделать ум прозрачным сверхпрочным экраном
на котором проявляются образы понятные только тебе
люблю твои норы в пространстве звука -
кредит доверия этому миру, не всегда готовому к принятию отсутствия
Тело времени
выгрызи мой клитор зубами дня
вырежи половые губы лезвием ночи
выдерни соски щипцами времени
и оставь место для моего кровяного пудинга
в своём красивом мире
любимая
***
иногда я возвращаюсь в 1986 год
чувствую себя маленькой девочкой
в московском «Детском мире»
и не знаю, что же выбрать – «глобус» или «луноход» -
«когда ты ревнуешь меня» или «когда не вижу, что ревнуешь»
всё никак не запомню, что ты готова убить люб_ую
кому я просто скажу «добрый вечер»
похоже меня изобрели на этот свет
чтобы ты ревновала мои слова
к каждому столбу от мск до NY
и чтобы я наконец запомнила это
словно музыку ветра возле дверей сердца
и смогла узнать тебя после смерти
***
иногда сама не понимаю где предел страсти куда упаду сегодня назвать чувственность раной вскрытым грунтом ждущим вторжения дрожи словно можно кончить не от насилия а от трепета как ребёнок
стыдно ли проваливаться в мычащие впадины языка ходить голой с деловыми депешами от забвения до любовной хватки скулами словно кошка которая не хочет делить внимание любимой ни с какими бы то ни было словами
никогда прежде не желала молчания как блага как весеннее поле желает впитать в себя весь снег и выхрипеть зеленью если и можно навечно лежать в объятиях любимой то только так - не терзая тяжёлые ставни окончаний
жертва ли во мне желает видеть лишь её одну смотреть на неё как мир всматривается в меня непрестанно будто ласкающие движения глаз доводят возбуждение ума до обрыва
и мысли как быки у Войнаровича падают в бездну со всей оглушающей дури но финала не видно
Пропорция
эти чувства такие длинные как сантиметр
(так мама называла ленту с сантиметровой шкалой, которой измеряют тело или ткань)
и даже длиннее, никогда не знаю, где закончится путешествие
настоящая литература должна быть в конце каждой ниточки
словно рыбина с глазами полными мольбы о пощаде
ничего сильнее доверия к этому я никогда не хотела
быть свидетелем правды, неразрывным с «быть», как отражение с зеркалом -
невозможная утопия, ускользающая змеем в небо
уязвимость-уязвлённость как сёстры-близняшки, которым не дают вкусняшку
а они продолжают ждать, артикулируя свою нужду словно работающая дрель
часто вспоминаю одно старомодное слово, которое очень люблю – «благородство»
есть в нём щепотка чести и честности, щепотка щедрости, щепотка уважения и слова
которые когда-то сами приклеились – «право на ошибку»
без снисхождения, а на равных, так, чтобы чувствовать особенности друг друга
иногда те, которые не близки совсем, но не зажимать пространство словами
«так быть не должно», «давай меняйся быстрее», «я хочу выбрать другие опции»
просто позволить другому быть таким каким ему хочется «быть», принять без условий
со всем хозяйством - с тракторами, газонокосилками, триммерами, молотками и тишиной
мне всегда сложно именно с тишиной, сложно ждать, тороплюсь, так быстро бегу, что не замечаю автобусные остановки, пение птиц, кажется, что время такое живое, что его всё меньше, что могу умереть прямо сейчас, что может начаться война и мир превратится
в комок чёрного света без продолжения
будто пространство стремительно выгорает, превращая всё в прошлое - в соляные столбы и я кричу себе – не оборачивайся, там уже ничего нет, никого нет - пусто
эти длинные-длинные чувства как синие волны, в которых хочется лежать как в вечности
покачиваясь и растворяясь
вдруг вместо моря возникает каменная стена, мгновенно
каменная стена с шипованными воротами, и я знаю, что за ними боль - моток проволоки
который тянется из детства и обвивает всё на своём пути
принять эту боль как собственное будущее, позволить ей быть, заранее согласиться на мясорубку или отойти и оставить всё как есть, не прикасаясь
самое тяжелое – принять ложь как реальность, как постоянно меняющееся пространство с уникальным фасадом для каждого в конкретный момент времени
или проще сказать – отречься от истинности, не требовать правды, не ждать благородства, потому как отсутствие оного никогда не являлось препятствием для влюблённого
***
во сне, когда ты меня трахаешь я всегда кончаю
потом просыпаюсь вспоминаю твоё лицо
ты никогда не улыбаешься
и ничего не говоришь мне
всё происходит быстро
не как в жизни
всё что у меня есть это твой взгляд
из темноты
даже если я не смотрю на тебя
знаю, что у тебя глаза открыты и кажется они проникают под кожу
смотрят на меня как на фото-плёнку
разглядывая подёргивания мыслей
так боги смотрят с облаков на мир
чтобы послать грешникам спасение или убийственный град
ты всегда для меня град
иногда я перестаю чувствовать силу твоего тела
иногда не понимаю, что именно двигается - земля или твои мышцы
иногда так хочу тебя, что начинаю кричать, чтобы ты хоть что-то произнесла ртом
днём я выкурила 4 самокрутки
горло жгло во сне
и я не могла говорить
а когда проснулась, заплакала