Алексей Кубрик
ARITHMOS, ч.1
***
Битва — это прекрасно! — возопят пастухи.
Битва просто была... — шепотом царь на троне.
Потом он отходит в сторону и возле реки
падает (стрела навылет), в хитоне —
маленькая дырочка, похожая на жука,
которого утром он подобрал как чудо.
До семивратных Фив добираются не войска,
а один ассассин и два бессмертных верблюда.
Я все спрашиваю: кинематограф — это к кому?
К пастухам, к царю или к двум дромадерам
мы приходим в гости, когда во тьму
отступает актер, ограбивший нас не в меру
на те чувства, которые не сыграть,
а всего лишь прожить, и то не хватит сюжета...
Ах, какая в том жуке благодать.
Даже отсюда видно, что он древесного цвета.
11.11.02
***
...в том стихотворенье только пара строк:
замедляя душу, падает снежок.
Я так не умею. Падаю быстрей,
чем к шагам прохожим мерзлый воробей.
...ждать того, кто умер. А живых не ждать.
И строку, и душу так переписать:
если боль чужая значит мир чужой
падает не тая прямо надо мной
...на мое рожденье нищие друзья
мне уже дарили птицу воробья
Он летал не падал он сидел не пел
на мои топтанья искоса глядел
как я там с глаголом от сплошных небес
в знаках препинанья или тоже без
08.12.04
***
У меня тут один старик
временами то глух, то слеп,
доедает свой черствый хлеб,
обвалялся, как лесовик,
но привык сидеть у окна,
не мигая, смотреть на снег.
И вокруг него — тишина,
и внутри — малахольный бег.
А еще тут одна вдова,
мужика своего гнобя,
все скрипела, как жернова,
а теперь скрипит под себя,
выползает на пересуд,
недолюбливает собак.
И вокруг нее — тихий зуд,
и внутри — драгоценный мрак.
Наконец, тут один ковбой
в восемнадцать украл, что сел,
а когда пришел чуть живой
за неделю в пух облысел,
но оброс бородой в сердцах
и ворует уже бог-весть.
Помолился — и полный швах,
открестился и снова — в шерсть.
Сочинить бы такой народ,
чтоб коровий хлопец не млел,
чтоб вдова вросла в огород,
как ей плавный старик велел.
Впрочем, вряд ли старик знаком
с той во всем клюкастой вдовой...
Двое суток горел с водой
на соседней улице дом.
29.09 — 08.10.05
***
Художник, собирающийся в даль
с мольбертом, термосом, лохматым спаниелем,
с прищуром на лесные канители,
грунтующим природную печаль,
и я, готовый сделать паспарту
его вчера задуманной картине, —
мы встретились случайно на плотине,
и вот стоим и курим в пустоту.
Над просекой блуждающий рассвет
переживает легкое сфумато,
чьи тени, как осенние опята,
незримо пожирают силуэт
прибрежных зарослей. На нас течет река.
Ее изгибы, отмели, обрывы
с утра нежны, к обеду суетливы,
а в полночь идеальны для греха.
Чуть дальше — на монашьи клобуки
похожи очертанья перелеска,
и мокрая тропинка, точно леска,
вот-вот порвется серебром реки.
А если сшить с шептанием тропы
полдневный зной внутри жужжащей твари,
то крылья сложатся, как выпад киновари
сквозь медленное зрение травы.
Болото за деревней Мотыли.
Я каждый раз боюсь спугнуть шагами
лягушку, перепрыгнувшую камень,
столетьями ползущий из земли,
избу, в которой словно не живут,
забор, готовый рухнуть с косогора,
иль жест окна, столь близкий к жесту вора,
крадущего свой собственный уют.
Художник, пристрастивший к мелочам
свой тайный дар двойного воплощенья,
чредой своих обрамленных видений
он любит «здесь» и плохо видит «там».
И то, что остается вне холста,
так долго молится, так трудно умирает,
что вряд ли что-нибудь еще спасает
решившего что значит красота.
Улиткин домик хрустнул под ногой.
Я помню, как я шел в речном тумане,
перебирая милый хлам в кармане,
не понимая, что иду домой...
Всю ночь мне снилось облако-не-я —
неявный свет, искрящийся как иней,
свет, каплями блестящий в паутине,
и умный свет ночного бытия.
Пусть музыка случайного жилья
звучала мне то строже, то темнее,
но тот художник выглядит точнее,
когда я думаю, что это тоже я,
но только не прилипший к голосам,
а так, гуляющий себе в пансионате
и улыбающийся будущей расплате
за то, что выдумал себя и здесь, и там.
1-12. 04. 02
***
Одна красноухая черепаха
говорила мне, таская обноски в храм:
Зачем ты построил свой дом из праха,
зачем вообще ты всю жизнь ковырял этот хлам.
Прах добрался до первой заоблачной ямы
и говорит: Прочитанная трава
как-то тихо растет на панцире далай-ламы,
а на шкуре палеозоя она вообще чуть жива.
Входит муж, подобный Аресу, дырявый чудом,
и, ни слова не говоря, уносит черепаху и дом.
Молитесь душам китов и деревьев, покуда
«прекрасное прекрасно само по себе» с трудом
(курицу надо готовить считанные минуты,
иначе, как мужичина, она сухая потом).
Одна черно-белая крыса по имени Фуфа
говорила мне, таская орехи в диван:
Ну, посиди немного, спой наше лихо на ухо,
я ведь знаю — ты добрый, даже когда не пьян.
Представляешь: пустыня, дверь, а за нею бабочки рая…
Ну, так вот, этим бабочкам — привет от нашего всё.
Входит муж. Из тысячеоких сараев
ты не выберешь тот, в который вошел Басё.
18-19.10.05
***
Снова к небу пробирается вода,
не имея даже тени роковой...
Я живу, как будто жил с тобой всегда,
забывая даже тех, с кем был живой.
В вечном городе роскошествуют псы,
на слепую волю свой мотают срок...
На восток от сердца брошенные сны,
как вода, уходят в медленный песок.
Сколько хочешь можно жизни рассказать,
не послушает и выберет свое.
Не удастся, видно, больше разменять
нам с тобою это гордое жильё.
Я живу, как будто жил с тобой всегда,
забывая, что не властен над бедой.
Там, где к небу пробирается вода,
даже твердь небес становится водой.
Вечный город то впадает в забытье,
то проходит сквозь глухие купола...
И поет во мне молчание твое
так же трепетно, как ты со мной жила.
1997г..
***
Фундаментальная жажда небытия, —
говорит уходящий и иногда уходит.
А как же я, как же моя семья! —
голосит остающийся, — вроде в природе
не обязательно циркулем бездны над головой
или тапочками под вешалкой гостевою...
(Между прочим, вешалка — с вырезанной листвой
и амуром-ангелом с натянутой тетивою.)
Я боюсь реставрировать поздний ампир,
даже если это ножка рояля, створка буфета
или зеркало, переводящее мир
так же тихо, как озеро в час рассвета.
Сначала надо циклей отчистить грязь,
отшлифовать, восстановить детали,
и при этом узор магически должен совпасть
с тем, который ты стер в самом начале.
И только потом семейство лаковых червецов...
слой за слоем... упавшая восьмерица.
Птица Феникс — это из области снов.
Черный ворон — это зеркальная птица.
3-13.11.2003г.
***
Жолтый и чорный пишутся через «о».
Пыльный ангел — растение или птица...
Неужели рассвет до сих пор еще бирюзов,
и не важно кто в нашу жизнь с тобой превратится?
Иногда, путешествуя с пчелами Валери,
я натыкаюсь на ветер, цветущий в ночной канаве,
и чердачная моль возвращается в лабиринт
пересохшего зимнего разнотравья.
А подробный монах прячет свое лицо,
трогает нервно венчальную повилику...
— Что ж вы, князь, не вышли ко мне на крыльцо?
Я хотела вернуть вашу последнюю книгу.
Пыльный ангел, как луговой мотылек,
запахнул страницу, вырвался из переплета.
Неужель наша жизнь — это сплошной зрачок
увидавшего вдруг над собой насекомое что-то?
Пыль нежней человека умеет лежать на земле.
Вот и спроси у тонкой дорожной пыли,
как расправить узор бражника на стекле,
не отнимая дыханья у осторожных крыльев.
15-17.02.04.
***
…откуда ты важнее, чем куда,
пока куда важнее, чем откуда…
Д.Веденяпин.
…забыть значит начать быть…
М. Гронас.
Звенит по шкафам посуда
и прочая лабуда.
Не говори мне откуда,
пока не забудешь куда.
Плевать на гордыню века...
Самый родной человек
выглядит как прореха,
чтоб я не погиб вовек.
Господи сил державных,
мне не хватает сил.
Равный среди неравных,
прости за то, что просил…
12.03.2007
***
Ни одного приличного запрета.
Вчера крысенок плакал на зубах,
сегодня он — воздушная котлета
и плавно застревает в облаках.
А ты во сне все время ищешь север,
как будто там, в мездровом слое мха,
не вертухаи мерно соловели
над волчьим воем русского стиха,
а меховые старики да зайцы
плели следы поверх звериных нор,
и вот теперь заводят постояльцы
мошнистый взгляд в замшелый разговор.
Ужо тебе... Защитные бушлаты
прилежно присягнут под новый смех.
Смотри, крысенок, как порхает вата...
Ее, как воздух, делят не на всех.
11.11.02
Arithmos *
По дельфийскому склону рассеянная трава
переходит в орнамент давно оглохшего храма.
С кисточкой тисса забавляется синева:
то нарисует облако, то вещие сны Приама.
Пифия знает, что жрец не видит омфал —
точку, в которой эхо уже/еще не тает.
Возвращается ветер...
Если я умирал,
пусть меня догонит пустая стая.
Ах, учитель-мучитель, ты опоздал на урок,
и очки твои — множество вновь простое.
Поднимите мне степень, — поет прощальный сурок, —
ведь в меня заползло ваше, увы, складное,
и теперь я бабочка, танцующая рассвет,
из долины Нила влетевшая в купол звука.
Мне любимая ночь говорила влажное нет.
Мне любимая дочь, конечно, подарит внука.
Как камнями-молитвами строят монастыри,
так река, что приносит, то и уносит.
А еще говорят, что нельзя оставаться внутри
мертвого храма, когда там живая осень.
3.11.—30.12.2003г.
________________________________________
* (греч) — число. Подразумевается игра смыслов: arithmos - ρυθμός — «один ритм, одна соразмерность» или «не-ритм», «аритмия». Число — это такая простая часть ритма, которая не является ритмом, а значит, и внеположна его природе.
***
Ты − на левом моем плече.
Дочь − на правом.
Изо всех природных вещей
только травы
могут так приникать к земле,
словно плачут,
словно завтра в своей золе
сердце спрячут.
Я искал тебя в лучшем мире,
только в этом
и виновен перед другими.
В час рассвета
задрожит роса, заискрится.
Ты вздохнула.
Мне от счастья почти не спится.
Дочь уснула…
07.11.2006
***
Осторожно, закрываются двери,
падают самолеты, сдуваются города.
Вчера в зоопарке украли такого зверя,
что на небе погасла одна звезда.
А в прихожей — моющиеся обои,
типовая мебель, скрытые провода.
Бабушка ковчега, тропическая секвойя,
сделай мне полочку под игрушечные суда.
Я найду корыто, в крайнем случае шайку,
буду дуть протяжно — завидуй мистраль-самум! —
и ко мне приплывут голодранцы и попрошайки,
крысы пасхального хлеба и странники наобум.
Ничего, что облако называется «мене-текел».
Можно и не заметить: Вальтасаром стал Даниил...
Бесконечно легким бывает пропащий ветер.
Бесконечно тяжелым — Израиль как Азраил.
Если за этим облаком потянется и Россия,
а я не успею выучить дыхание Судного Дня,
Дарья, Глафира, Ксения и мать их Анастасия,
эльфы лесного круга, помолятся за меня.
04-13.12.03
***
Побывали в Борисоглебе,
будто в самом осеннем небе
подцепили верстой простор.
Кабы мне бы не просто хлеба,
а мирскую еще потребу
покрошить вон на тот бугор.
Догуляешь воздух певучий,
и поедешь туда, где тучи
не умеют лежать в воде.
Что ж ты молишься, окаянный,
мозжечок у тебя дурманный,
остальное − все по нужде.
Люли-гулечки в карауле,
пули-семечки в черном дуле,
ватны дырочки в кармане.
Трудно дырочку додырявить,
да легко для себя оставить −
вдруг чего досвистит извне.
Жил-был морок родного дома,
все цеплял к небесам солому,
да клевал свой весенний страх…
Не пишите мне, други, писем.
То, что в нас от жизни зависит,
как-то лучше молчит в глазах.
17.11.2006
***
Мне назначила встречу ведунья одна.
Я забыл, опоздал, надышался унынья
и побрел по Волхонке гулять дотемна
с бесконечно изящной сибирской богиней.
Мы залезли на крышу с ротондой сквозной,
чтобы выпить за стертый пейзаж продувной,
так похожий на тот, из романа,
чтобы выпить за сны, из которых видны
продолженья земного тумана.
И закат закачался напротив луны.
Мы расстались, как боги, почти до зимы,
до глубоких осенних обманов.
Чашка кофе в теперь уже мертвом кафе.
Рифм и времени славное автодафе.
Чтобы выжить, я просто не чувствовал боли.
Ни своей, ни чужой, ни чужой, ни родной...
Отчужденье размером с футбольное поле.
Ну, подумаешь, любит, подумаешь — ждет.
Вот сейчас он меня сквозь туман позовет
и такие напишет романы,
и такие цветы, и такие глаза...
Но дожди как дожди, а слеза как слеза
прошибала трезвее, чем спьяну.
Ты удодлив, старик, — говорил мне поэт.
Ты верблюден,— жена говорила в обед,—
но талантлив,— шептала с дивана.
Здесь без плоти в помине спасения нет,
а свобода строга и бесплотна.
Я учился дышать там, где вязаный свет
расползался по швам вроде старых штиблет,
вроде красок на мокрых полотнах.
С той богиней я встретился лет через пять.
С той ведуньей живу, как в романе.
Умереть молодым — не моя благодать,
дети любят, прижавшись к плечу, засыпать,
и спасенье уже не обманет...
27.11.04
На клеточном уровне.
1.
Вишенка сорвалась с ветки.
Нищенка собралась в клетку.
Бабка пережила дедку.
Забыла, где схоронила.
Я разлюбил Светку.
Ты разлюбил Светку.
Светка грустит редко −
третьего подцепила,
клетку ему помыла,
что-то там напевая,
с могилы репки-за-дедку
добыла во сне ветку,
где я и ты в клетке
вишенками моргаем,
нищенке вместо рая
сами себя срываем.
17.10.2006
2.
Сочинившему клетку
разрешается сесть
на ветку,
прочирикать падали, что уселась едва ль повыше:
крылья крыльями, но кости придется съесть,
иначе они прорастут сквозь стервозные крыши,
а когда зацветут, то каждое семя взлетит,
выклюет очи хотя бы одной одинокой
и построит клетку
тому, кто все время сидит
лучше падали или поэта на ветке…
только сбоку.
27.03.2006
Посох.
1.
Что мне делать, миндальный посох?
Как гнездо из папье-маше,
покидают галльские осы
все что было в короткой душе.
Я молчал на твоих страницах,
если камень еще не пел.
Вот и дерево мне не снится,
видно, воздух над ним сгорел.
Вот и воздух не догорает,
видно, камень его не пьет.
Тот, кто сам себя убивает,
слишком долго потом живет.
По дороге в холмистый Павловск
я насвистывал впопыхах
ту мелодию, что обрывалась
только пулей в кадетских мозгах.
Кормят белок велосипедисты.
Кифареды там, где покой.
Песни Шуберта пальцами Листа
объясняются с млечной трухой.
Жаль, играют их гимназисты
с непоставленной левой рукой.
Мне мерещится таянье льдинок
и кошачие жесты перил.
Чья в нас память, воздушный инок,
самых лучших еще могил?
Вечер русского междуречья
дожевала кремлевская вша.
Даже снег оказался предтечей
тех, кто будет дышать не дыша.
Если ведаешь то, что не знаешь,
для кого эти песни без слез?
Подожди... Ты куда пропадаешь?
Я не помню, что будет всерьез.
И слова выпадают, как зубы,
просто крошатся по чуть-чуть.
Слышишь... в Павловске медные трубы
закрывают обратный путь.
12-22.12.04
2.
Есть убийства − нельзя отмолить.
Нет в России такого храма,
чтобы нежить звучало, как жить,
так же весело и упрямо.
Есть убийства… нельзя пережить.
Беззащитность − единственный посох,
чтобы рядом с любимым светить
на ничтожных вселенских допросах.
29.10.2006
3.
А Бальмонт с жестяным вентилятором
спал в обнимку, как все жулье.
Только вспенится, шасть к пантократору
и полощется словно белье.
Нету сцены в «Бродячей собаке».
Так, уступчивый закуток.
Что изволите? Покалякать…
…да еще велимиров молчок…
А бубнятся-то три аорты
не в картавые шорты времен.
В anno Domini кто четвертый?
Третий Рим − с четырех сторон.
Поседевшие − не досидели.
Всеми фибрами, как на духу
подписали то, что воспели.
Оборвали нас, как строку…
15.10.2006
***
Сапожник играет на скрипке,
и скрипка его узнает,
а рядом с дурацкой улыбкой
сидит не то Пес, не то Кот.
Билетики счастья прилежно
он тянет из шляпных глубин.
О Боже, как жизнь неизбежна,
как этот сапожник один.
И Кот его — в звездных ботфортах
с душою из рваных калош,
и сам он какой-то четвертый,
где третьего ввек не найдешь.
Спроси: сколько раз состоялись
этюды мажорных ботфорт?
Ведь эта небесная жалость
хоть раз прикоснется — убьет.
И кто ты на фоне улыбки
собаки по имени Кот...
Сапожник играет на скрипке
и вот уж неделю не пьет.
Размахивать дратвой суровой
я тоже когда-то умел,
вот только на скрипке дворовой
почти никого не воспел.
Мой Пес где попало слонялся
и денег мне не приносил,
когда я, дурак, улыбался
тому, кто меня не убил.
30.01.05
***
Что ж ты, город, каждый шорох
обращаешь в грязный ворох?
Что воруешь, то потом и просидишь.
А как выйдешь, так напьешься
и не то что б матернешься,
а как будто с дохлой кошкой переспишь.
Не торгуйте, тёти, в храме
даже с Богом в пополаме.
Этот саван — не земной мадаполам.
Сколько мышку ты не вошкай,
все равно получишь кошку,
ну а кошке только мышки по зубам.
Паханы достроят храмы,
сядут рядом в рестораны,
чинно вывернут карманы ну и что
В трех шагах от зоосада
на парковке вертограда
гад кричит что будет гадом из авто
заливное с той ботвы
мент печальный из Тувы
зябкий овощ для братвы
мы уверенно короче
чем просеянное вы
11-25.01.05
***
...и стоит перед глазами поляна,
на которой всё сплошные лисички
все размером с «уси-пуси», бродяга.
Мой армейский дружище их тоже
собирал на этой узкой прибрежной.
Правда, выпил столько водки, паршивец,
что мешок с небесной той стеклотарой
еле-еле я донес до «газели»...
Ничего, придет июнь, мы с ним чокнем
и построим новый пирс для рыбалки
в тот же день, что и лисички вернутся,
и клевать начнут лещи толще бревен,
на которых мы все это устроим...
А пока, пардон, зима. И из банки
вынимаю прошлогоднюю сказку,
наливаю прошлогоднюю песню,
и один без друга пью, не хмелея.
20.02.05
***
Что-то там горбатый ворон слишком медленно парит.
Может, ветер не читает перелетные дела...
Или, пробуя изгнанье, слух смертельнее дыханья,
или в духе расставанья
дом молчанием увит...
Позови змею желанья, предложи ей это тело,
может, в крестике прицела станешь сам себе стрела.
Что-то ворон там горбатый слишком долго говорит.
Может, ждет пернатым эхом птицу с голосом омелы,
может, выучил обратно золотое никогда...
Шевеля еще ветвями вместе с пропастью дословной,
финикийские глаголы учат семенной санскрит.
Ничего, что мы не в гости. Ничего, что ожиданье
по стволам землей шуршится, оплывает как вода.
Вот зашьют еще за облак наши пламенные кости,
вот придут еще созвездья за червями мирозданья
навсегда откроют воздух
и напишут нам любовно,
что горбатый ворон помнит ниоткуда иногда.
05.11.04.
***
Бабочка бьется о кокон дня.
Пчела даже в тонком сне
знает, где донник ее огня,
который приснится мне.
В небе плывут, только вглядись,
облако и самолет.
Плотный звук обрывает лист.
Вряд ли он упадет.
Там, в глубине твоего холста
в еще одной пустоте
настолько мучительны наши уста,
что мы не чувствуем тел.
Но рядом с тобой меня уже нет,
когда дыханье любви —
тьма, поющая внутренний свет,
«с бабочкой визави» *.
_______________________________________________
*Строка из стихотворения Д. Веденяпина, услышанная несколькими месяцами раньше, и ... абсолютно забытая, перешедшая в «смутное» классическое воспоминание.
осень 2000