Егор Моисеев
Скоро тать придёт ночь скоротать
* * *
Носить не заведенные часы —
это, знаете ли, обречь себя
на ощущение ... неспособный
проснуться от кошмара.
Рывок,
но всё равно
всё стоит
взаправду.
Запрятанный сбой в часовой требухе,
едва ли означится в этом стихе.
Но если вы видели сон,
где она, и она, и она, и она, и она,
и пытались вернуться назад,
где ничего подобного не подобрано,
то вы поймёте взмах
устройства на запястье,
не возвращающий никуда,
не запечатлевающий ничего.
_____________________________
Это было в тот роковой рывок,
когда тебе надо было на поезд.
А время было не то что не верным,
но...
каким-то
паучьим.
* * *
Скоро тать придёт ночь скоротать,
серёжки пошарить под подушкой.
Ладно, что подушка, но ведь вся кровать
ему интересна, потому что
ты на ней. Я представляю.
В ошарашенных потемках
крыса мимо пробегает—
под веки твои,
чтоб сны навевать.
И он смотрит на твою красоту. Крысу ту ещё.
Она ощущает на холке взгляд
и, вымахав,
в два человеческих роста,
наставляет на его лицо ... морду.
Во время боли лучше смотреть на тени.
А над домом твоим – что, звезда?
Или крыса съела бедолагу?
Это звезда? Или Ходики? Или а ну-ка?
Или дырка в дуршлаге небес?
Это звезда? Или да? Завеса спадает,
слабеет и ночь. Звездáм ударяют под дых —
это солнечное сплетение. Ещё один стих,
отданный на съедение.
* * *
Да кому вообще сдались
наши вирши на костях,
ведь главное —
это три звёздочки,
которые единственно выше стихов...
Что было на их месте?
оне мигают,
но никто не понимает —
SOS
Но кто-то глушит сигнал
бедолаг
SOS
на необитаемом острове,
в далёкой галактике,
под сломленным полом,
на тихой воде
SOS
Вдруг скоро они умрут,
и мы перестанем
видеть звёздочки.
они подохнут,
оне потухнут
SOS
Неужели, суть поэзии
обнародуют
только после Их смерти?
Но до тех пор, любимая,
каждая память с тобой — безконечна.
* * *
Ничего ты не докажешь, Никола Ленивец, докучливому пастуху.
Пустяки для него твои словеса и смысла, пустые абсолютные слова.
Пастух, задирая нос, опрокидывает мозг,
И не соображает ничего, только шарообразует кучевой
Клочок облака на дне стакана его зрения, перевёрнутого,
Накрывшего муху.
Вот у меня, Никола Ленивец,
Лиан разросся по стенам
Я навесил книжки на его листы, не срывая их со стебля,
И вуаля — гербарий, осень на ниточки,
Печальное воссоединение леса,
Когда производные дерева — книги — вспоминают про внешнюю обезьяну.
Ну что ты, что ты плачешь, Никола Ленивец,
Да, это не новость, что любовь — костяной томагавк.
В который раз я слышу «хрясь» промеж твоих лопаток?
Сходил бы ты к пруду, где стёклышко пивное,
Блестит на солнышке, как наливное,
Где черные черти мангалов
Зарыты пятками в песок,
И «блинчиком» проверил бы,
До скольки вода научилась считать,
Может, она не всё усвоила, у неё ещё не каникулы, и она
купаться не выйдет?
Но ты, Никола Ленивец, в решающий момент
Посмотрел на бельевую верёвку без прищепок.
И, чёрт возьми, разнылся.
* * *
Пустому человеку нужен торт муравейник,
красивые литеры New York Times,
может, собака, а, может, ошейник.
Так дайму, дай.
А настоящему человеку нужно смотреть на звёзды,
стучать жестянкой о дождливый фронт,
осиные гнёзда искать под выверенным нахлёстом.
Так и этого ему не позволь.
Лишь тот Ученик, кто берёт на себя испытанье.
Сердцем спокоен и благодарен умом —
он гладкий каштан достаёт из гортани,
чтоб кто-то другой его клал в карман.