***
Драгоценный песок Буркина-Фасо, пятьдесят тонн металла, нежно свитых с землёй,
горячая туберкулёзная пыль, аср у синей стены филиала мерседес;
ржавое солнце гремит над страной честных людей.
Темнеет рано, но перед закатом промчатся золотые тени по сухостою.
Воздух Уагадугу рождается в лоне термитника, воздух гноится, и никто не трогает мусор
у стен стадиона —
только время.
Липнет рубашка, щекочет вытянутый от натуги рубец пупка,
рука гладит по склону беременного живота.
Ночи теперь, как возня щенка, как собачий жар —
всё душно, всё лезет к лицу — сыро спать под сеткой на гулком полу,
спать на боку,
ухом прикладываясь к земле и слыша земельный гул.
Сны длятся — снится: остывшая полусфера мечети,
ей снится — ребенок рождается тяжким, в белом и буром,
и она на базаре украла томатов, надтреснутых спело;
снятся соки —
как дети кидают камни, как узловато лицо —
и она подбирает камень, и бросает вдогонку,
чтобы только не тронул теперь её дома.
Он оставит немного денег —
как зелень луны нежна.
Вода в это время года уходит, только в рыжих её следах
лежат круглые крокодилы — один или два,
и кто-то возит плетёной корзиной.
***
От бронзового памятника в Дакаре
неблизко до озера Малави
почти настолько же, как и обратно:
от озера в Дакар.
Границы перекрыты то те, то эти;
автобус взмылен: вспенит железо жирный воздух леса,
и с вертолёта на вертолёт в сезон дождей ждать пересадок приходится подолгу.
Конго так травяниста, так затуманено-спокойна —
не видно с воздуха дорог.
Здесь прорастает всё что угодно: семена маиса,
скорлупка мёртвого жука,
ноги, раскинутые в ожидании похорон из-под брезента,
кости куриц,
мокнущие язвочки на сгибе локтя
и маниок —
земля раздута от перевитых тугих коричневых корней,
и параллельно земле куда-то вдаль из вертолёта смотрят одно или два дула,
и туда же река стремится;
дождь кажется ещё одним растением.
Я просыпаюсь, зная, что сегодня
со мной случатся дождь и бензилбензоат — а в остальном в стране спокойно.
Ну разве что велосипед случайно чавкнет по дороге.
***
Распахнутое тело Калагалы
пахнет как большое количество насекомых, собранных в одном месте;
мерцает из-под брюшка, точит вараги —
почёсывая на ключицах корки,
сонные проститутки льют самогон в канистру.
Во дворе разгружают бананы,
проверяют на предмет плесени и плодовой гнили.
Неторопливо растут под навесом ферментированные отроги —
варят, цедят и пьют,
и играют в игру, похожую одновременно на кости и нарды.
***
Дядя, вы нам поможете, вы же добрый —
дело в том, что случилось несчастье:
маму растоптала корова.
Кения – это большой национальный парк,
это охотничьи угодья бога —
здесь нужен уход.
Он понял это, когда ещё студентом шёл по Найроби,
когда помочился на угол дома.
Это хороший проект, хорошее начинание для миссионера:
давайте дадим ему денег, пусть едет.
Сколько лет прошло —
дядя, такое несчастье!
Корова скакала и пыль подвивалась,
моталась морда коровы, болтались на морде ноздри —
её глаз безумный кровавый сквозь ночь прозревает дороги, идёт за нами.
Он уверен, что помогать — это доброе дело,
он спит, и ему не снится корова, и гладкое горло коровы, дрожащее звоном, и
священное солнце, зажатое между рогами вола,
и сапоги, одевающие быка;
не снится, как влага идёт из смятого рта.
Сказать, что его сон спокоен — не можем —
не знаем о снах.
Завтра они будут смолить лодку, и купаться в океане,
потом фотографироваться в костюмах —
сколько же лет прошло — боже.
***
В условиях исключительной видимости Сейшельскому архипелагу
видится Африка —
засахаренные берега: ветер туда-сюда сеет рукой по щетине песка,
но песок неподвижен, он вобрал ход Индийского океана.
Накуру набито птицами: они одноноги — и озеро похоже
на Хиллиер, на Ретбу: стоя в розовой воде, рабочие колют с дребезгом дно
и везут соль на берег.
Во вздыбленной глади фламинго растворяется взгляд —
птицы текут потоком к южному пределу мира — и переливаются через край.