***
Перечитав чужие вещи,
ты сам становишься не свой.
И только слышишь, что зловещий
орлиный клёкот над Москвой:
«Вечерним световозрастаньем
Живёт кремлёвская звезда.
Под ненадёжным мирозданьем
неслышно ходят поезда».
***
Кто в зазеркальи этой ночью возник,
суеверие кого не берёт?
Это я ощущаю пространственный сквозняк
и назад гляжу, глядя вперёд.
Что за мальчик, за хлопец, the boy, le garçon? —
Это я, обнаруживший подвох:
перед зеркалом спать — это спать за двоих,
но единый преследовать сон.
***
Пену, вобравшую капельки крови
и волоски — полотенцем сниму.
Выпью оставленный вечером кофе,
глядя на клумбы в снегу.
Воротником раздражая порезы,
выйду в созвездья вороньих следов.
Тени ко мне на ботинки полезут
Возле фонарных столбов.
Может, получится, может — не выйдет
выловить в шуме январского дня
слово, красивее слова «эпитет»,
необходимое для
стихотворения. Или ни звука
не пророню про (эпитет) любовь,
или — кроваво-кофейная скука
на времена холодов.
***
Страшная дача полдневного цвета
кроме родителей бабушки деда
здесь никого
изредка звякнут цинковые вёдра
птичка под крышей покажет крыло
или гремя на концах арматурин
банки напомнят о серых кротах
воду качают колонкой моторной
флаги мелькают на длинных жердях
по ветру пепел мангальный размётан
вязнет в гороховой куче кольё
страшная дача полдневного цвета
кроме родителей бабушки деда
здесь никого
***
По улице нечётных фонарей
бесшумная коляска едет. В ней
ребёнок синеглазый сатанеет.
Грызёт резину круглого рулька,
мотает шею мягкого зверька.
На небе в это время рвётся невод –
выскальзывают звёзды сквозь дыру,
под куполом коляски за игру
становятся. Ребёнок — утихает.
Светло, и даже чётные горят.
Коляска возвращается назад.
Созвездия обратно утекают.