Галина Рымбу
Фрагменты из цикла «лишенные признаков»
лишенные признаков не мужчины и не женщины
вне классов и этносов
опустошенные ландшафты
лишенные способности узнавания
обладающие кратковременной памятью
и помнящая материя пропитывающая пространства
отъединенная от тел населяющих местности поражения
(…)
это книга упадка, загруженная в пределы памяти,
и плоскость, на которой лежат лишенные признаков осколки создания,
обдуваемые ветром преображения.
в сторону от признаков — мать, и вена пульсирующая на ее шее.
медленный бар. его стены окрашены в черное.
сонное состояние, пока он снимает лицо, прерванное в стене; я люблю тебя люблю то что ты делаешь отбрасывая тело к стене и поднимая второе небо песка над пустыней желания лишенным признаков взглядом и днем позже когда омываешь овощи под красной струей воды и ночью когда печаль движения вымывает жизнь из нашего общего тела в сторону зла восприятия
(…)
футбольное поле, преображенное взрывом;
собрание женщин на его границах вокруг разрывающих землю звучащих конусов,
несколько снимков с собрания,
показанных после в главном здании под грохот медицинского вертолета;
слизистый крохотный свиток, и то, как он из меня выпал вместе
с остатками пуповины. это не свиток это не женщина и это не тело,
а то, что смотрит на остаток в воде вперемешку с кровью, ожидая звонок из центра,
в районе схватки
(…)
колодец встречи. нефть, определяющая форму письма,
двигающая органику голоса из города в город,
сон на промышленном полотне, левитация любви внутри пустого билборда;
двоицы, прибитые к стойке у киоска, шепчут, пригибаясь к земле;
она фланирует, выдыхая землю, ее внутреннюю деревню лишенных рассудка,
где птицы поднимают забор над рекой, змеи вспенивают болото,
где грибница о мраке наших форм поет, скрипит
тысячелетний компьютер леса ;
исполины канабиса на футболке приглушенного тела;
охотник с линзой, утомленный питанием из трубы, движется в сторону дикого угля, звучащего конуса пустого карьера с тенями рабочих, идущих в сторону молочного пункта; новая энергия, новый парламент, экологичный фашист с электронной трубкой,
грузно спешащий на двойное свидание в уличное кафе, измененное взрывом,
печальный насильник — поэт с розовой книгой, в штанах из нефти,
в тени иссякающего сообщения; скелет птицы на ступенях экспресс-магазина
в районе помощи, после района схватки;
железное белье женщин, скучающих на окраинах,
святые с пивом, играющие шарами помнящей материи
на золотом экране, лишенные признаков
(…)
что ты делаешь с книгой? ем, как тебя. делаю из нее промежуток, - как нечто с обрубленной ладонью на стене пещеры вступает в диалог, озаряемое грубым светом заката через широкую щель, откидывая прядь трубчатых волос с бугристого лба; «это органика зла», - сказало оно, прижимаясь к стене продающего здания, расстегивая кожаный плащ, - «глотнуть воздуха из книги надо»; вправляя в его красное тело звучащую щель, она смеялась, откидывая старые повязки с лобка, и светилась нежными сообщениями; они мыли еду на закате солнца, а мертвых оттаскивали к их деревьям; мы спали, покрываясь колониями грибов и новых существ, как тысячелетний компьютер, не знающий страха двоичного кода, его войны… и рукокрылые святые кричали над нами, извергался ум, как вулкан
(…)
что-то изменилось в книге упадка, пока мы смотрели фильм в квартире матери
и потоки грязи стекали с неба на закрытое здание напротив.
крик под покрытием вертолетной площадки, внизу,
и сын ложкой стучит по стеклу, произнося слова без признаков
(…)
поля из плаценты. мелкие демоны дронов, висящие над затхлой водой. серые камеры комнат.
неопределенный шум в рядах гражданских;
комбатант, захвативший старую баржу, и спирт
в горле, и Харьков — пункт сбора помощи.
женский сквот в оставленном городе, рот, зачерпывающий песок вместо воды;
рой органики, разъедающей знак; ум ледника, выпевающий землю;
Алжир — над землей, и колонии сдвигаются:
вращение Сирии началось
(…)
айны, укутанные в снежные рвы, тянут к себе осколки оружия словами мертвого языка.
и мое тело, к снегоходу привязанное, тоже тянется к ним.
олени, покрытые нефтью, на потоки воды смотрят, пережевывая гнилую траву,
когда лишенный признаков один заменяет многих, когда вспышки народов
свистят над водой, исчезая в сложной среде, а тела после этого падают, коченея.
«без народов будем дальше двигаться» — красная библиотека в скрытой деревне горит, выталкивая из себя эти слова в книгу упадка
(…)
что делает ночь зрелой? зло, которое лишает возраста.
шумовые организмы, висящие над разрушением, признаков лишены и значением скрыты:
все просматривается и все просмотрено: пресыщенные сообщением из книги упадка, спим.
сын соединен со мной черным жгутом мышления.
звезды шипят над районом, выпуская из себя ядовитый дым,
выпуская дух мертвых, их спёкшуюся спецодежду,
скелеты машин и старых станков, свистящие ночных в облаках. пустая информация колонизировала мышление. что происходит между родными? нет родства. есть смешанные символы, их экономика, ужас прикосновения, мелкие рывки места.
что делает сына далеким и заставляет мою мать странно корчиться у стены,
когда в капсуле комнаты отсутствует свет за неуплату?
бесприютным мир стал. лишенные возможности перемещений, зачем просыпаемся, зачем молчим, слезами заливая мятые деньги.